около 55 миллионов, идущей на уплату процентов по долгам, остается из бюджета расходов около 255 миллионов расхода, производимого по текущим делам; 145 миллионов расхода по содержанию военных сил составляют около 3/5 частей этой цифры. Вот предмет, самый удобный для забот о облегчении бюджета и обещающий самые крупные сбережения. Если бы расходы по военным силам могли быть сокращены на одну третью часть — это дало бы около 50 миллионов сбережения. При одном этом сбережении не было бы уже никаких следов дефицита, и оставалось бы много денег в казне на всякие действительно полезные дела”.
Этим г. Чернышевский закончил свою превосходную статью, из которой мы извлекли только некоторые места и за которую ему должны быть благодарны все, кому дороги отечественные интересы. Г. Чернышевский не сказал ею ничего необыкновенного, нового, поражающего, но поставил дело очень ловко и провел его весьма последовательно и удачно, что не всегда случается с вопросами подобного рода, когда они попадают в руки некоторых наших финансистов и политико-экономов. Мы ничего не можем прибавить к сказанному г. Чернышевским и совершенно во всем разделяем его мнение. Нам будет очень прискорбно, если статья эта не встретит полного и живого сочувствия в известных сферах и если предложение г. Чернышевского “теперь же заняться установлением налогов для замены уменьшения в доходах от винного акциза” останется только мыслью, записанною на страницах “Современника”. Но всего прискорбнее будет, если после этой статьи нам опять не скоро придется встретить серьезное слово г. Чернышевского. Он очень скуп на такие слова и редко удостоивает ими русские дела; он как будто роняет их ошибкой или от скуки, после утомительного труда, употребляемого им на формирование кадров для “Русского слова” и других органов российской словесности, которые с свойственною людям неблагодарностию еще утверждают, что они отличаются от “Современника” не тем только, что… им до “Современника”, как куцему до зайца. “Современник” так оригинален и с таким пренебрежением относится к русской литературе несходного с ним направления, что смешно было бы думать о каком-нибудь значении перед ним нашего слова; он даже может обидеться им, как обижаются сочувствием “Домашней беседы”, или посмеется, скажет, что мы с ним заигрываем; но в интересах русского общества, которое должно же быть близко этому журналу, мы позволяем себе пожелать, чтобы эта талантливая редакция взглянула в русскую жизнь и позаботилась внести в нее то, в чем эта жизнь сегодня нуждается и что она сегодня способна принять и вырастить. Но, разумеется, это наше искреннее желание может остаться без всяких последствий, и оригинальный журнал, в следующей книжке, может подарить общество рассуждением о том, что “г. Чернышевский — простая змея, а покойный Добролюбов был змея очковая”; пожалуй, он даже напечатает и какой-нибудь из нравственных трактатов г. Бибикова. От “Современника” можно ожидать всего, пока… не сбудутся ожидания “Русского вестника”, то есть пока “наша литература не перестанет расплываться в недомолвках”. Но другие-то что? Им-то когда ж это надоест плясать на задних лапках и твердить за “Современником” о том, о чем они путного слова сказать не умеют? Сильна, видно, дедовская привычка именоваться “людишками”, “Ивашками” да “Петрушками”. Нелюб им “День”, “Время”, “Русский вестник” или “Век”, так хоть посмотрели бы на “Гудок”, который, не стесняясь своей поморной специальностью, сумел сделаться сатирическою газетою, а не печатным дневником литературных дрязг и сплетен, вовсе не интересных для публики.
О ГЛАСНОМ ОБСУЖДЕНИИ ФИНАНСОВЫХ МЕР
С.-Петербург, вторник, 13-го февраля 1862 года
4-е января 1862 года останется навсегда знаменательным днем для России. В этот день состоялся высочайший указ о публиковании во всеобщее сведение росписи государственных доходов и расходов на 1862 год. Лучшего подарка в годину своего тысячелетия Россия не могла получить. Такие подарки делают только совершеннолетним и тем, на кого вполне полагаются. Эта мера заслуживает величайшей признательности и может только усилить доверие народа к правительству.
Всем известны благие последствия гласности касательно государственного бюджета для тех стран, где она уже существует. Пример их доказывает, что от подобной гласности не только не пострадали государственные доходы или встретились какие-либо препятствия необходимым государственным расходам, но что, напротив того, те и другие увеличивались в прогрессии, какой никогда не достигали они в странах, где не существовало гласности в финансовом управлении, и что этого увеличения доходов достигали без истощения средств страны и с наименьшим отягощением для народа.
Причины этого очевидны. Хорошо устроенные финансы выражают общественные средства всего государства; от них зависит степень его внутреннего благосостояния и внешнего влияния. А кому же лучше знать общественные средства и нужды, как не самому обществу? Как в частной, так и в общественной жизни средства и обстоятельства постоянно изменяются, с ними должны сообразоваться и финансы; а кто может прежде всего заявить об этих изменениях, как не те, кто их испытывает?
Ничто не может так содействовать увеличению кредита государства, как опубликования во всеобщее сведение его доходов и расходов; а кредит, как известно, есть душа современного финансового мира.
Опасение, что будто бы от гласности иногда могут пострадать государственные финансы, или иначе, что от огласки их худого положения они могут прийти еще в худшее, совершенно ложно. Если положение дел действительно худо, то этого долго утаивать нельзя, а только худое будет перетолковано в гораздо худшее, чем оно есть в действительности. Сколько бывало примеров, что откровенное публичное сознание в худом положении дел было первым шагом к немедленному их улучшению. Только непризнанные финансовые гении боятся оглашения своих ошибок и способны утверждать, что гласное осуждение их мер может ослабить кредит государства. Эти господа, полагающие, что, не допуская гласного обсуждения своих мер, они могут отнять у людей сознание пользы или вреда их, очень похожи на того безграмотного, который, заставляя читать вслух получаемые им письма, затыкал уши читающему, думая этим помешать ему узнать их содержание.
Гласность необходима для образования искусных финансистов, равно как и для проявления финансовых дарований.
Как бы отлично ни было устроено финансовое управление, сколько бы дарований оно ни соединяло в себе, но, занятое множеством текущих дел и формальностей, оно никогда не будет в состоянии не только знать всех подробностей положения страны, но даже уследить за действием своих собственных мер, тем менее беспристрастно оценить их последствия. Так как не все служат по призванию, то можно смело предположить, что между неслужащими найдется не менее способных людей, чтоб обсудить любую финансовую меру; мнение же их должно иметь вес, как мнение беспристрастных, посторонних ценителей. От подобных ценителей можно услышать откровенный, добрый совет.
Теперь наше министерство финансов будет иметь еще более случаев публично доказать свое убеждение — которое, к несчастию, у нас еще так мало развито даже между нашими soi-disant[31] передовыми людьми, — что критический разбор наших мер и указание их слабых сторон и худых последствий не есть посягательство на наше знание и звание; что честное, гласное заявление, во имя правды, противного нам мнения не есть личность и что уважение к откровенно высказанному мнению другого есть лучший признак истинной образованности.
Если гласное обсуждение такого щекотливого вопроса, каков был крестьянский, столь сильно содействовало и содействует и его благоприятному разрешению, то чего же, кроме пользы, можно ожидать от гласного обсуждения чисто финансовых мер?
О ЖЕНСКОМ ОТДЕЛЕНИИ НАШЕЙ ТИПОГРАФИИ
С.-Петербург, понедельник, 19-го августа 1863 г
В одно время с этим нумером нашей газеты выйдет в свет из нашей же типографии небольшая брошюра, содержащая в себе три рассказа М. Стебницкого под заглавиями: “Краткая история одного умопомешательства”, “Разбойник” и “В тарантасе”. Рассказы эти появлялись от времени до времени в “Северной пчеле” в виде фельетонов, и потому наши читатели не могут ждать от нас какой-нибудь критики или разбора нами же печатаемых беллетристических произведений. И действительно, наше намерение вовсе не таково. Вся цель настоящей статьи состоит в том, чтобы обратить внимание на одну строку, напечатанную в скобках на обертке издаваемой нами сегодня брошюры. Строка эта состоит из следующих слов: В пользу наборщиц при типографии “Северной пчелы”, а смысл этих слов вот какой.
Пусть наши читатели не пугаются: мы нисколько не намерены угощать их уже совершенно опошлившимися и перемолотыми до тошноты фразистыми тирадами о достоинстве женщин, о их нравственной равноправности с мужчинами, о несправедливости общества, лишающего незамужнюю женщину почти всякой возможности действительно самостоятельного и экономически выгодного труда и отворачивающегося от нее потом, когда она, в отчаянии, прибегает к средству, иногда единственному, которое ей оставлено обществом. Все это давным-давно известно; все это было высказано и написано уже сто раз и во сто крат убедительнее и красноречивее, нежели могли бы это сделать мы; наконец, во всем этом не думает уже сомневаться никто, кроме разве суровых гонителей женских артельных мастерских вроде образцовой швейни г-жи Лопуховой.
Теперь дело действительно уже не в том, чтобы по-прежнему все еще говорить об “устройстве женского труда”, а в том, чтобы его “устроить”, и устроить его поскорее. Будучи убеждены в этом, мы не принимали особенного участия в одной из тех бесчисленных, несколько донкихотских, а главное, ни к чему не ведущих общих литературных экспедиций, так часто случающихся в нашей журналистике и которую можно было бы назвать “летнею женскою кампаниею”. Вместо этого мы решились воспользоваться одним из того небольшого числа ремесел, с которым издание ежедневной газеты ставит нас в непосредственное отношение, а именно — типографское, для того, чтобы приложить к нему труд женщин. Мы выбрали для нашего опыта типографское дело потому, что это для журналистов и издателей едва ли не самый удобный путь к практическому приложению женского труда, а во-вторых, еще и потому, что мы и прежде думали, а теперь убедились самым удовлетворительным образом, до какой степени женщины способны сделаться, в очень непродолжительный срок, действительно вполне хорошими наборщицами. Подробное и точное изложение хода дел в женском отделении нашей типографии, со дня его основания по нынешний день, убедит в этом и читателей. Итак, пусть всякий, кто желает воспользоваться нашим опытом, прочтет следующий краткий отчет, и он увидит из него, до какой степени незамысловато, а, напротив того, чрезвычайно легко приложение на практике теории, самой по себе верной.
При устройстве женской типографии руководили нами две основные идеи. Мы желали не только доставить возможность работать известному и, по необходимости, крайне ограниченному числу женщин, но в то же время имели в виду открыть посредством нашей типографии целое новое в России поле — типографское искусство — для женского пола вообще, и поэтому мы очень хорошо понимали, что наше предприятие должно быть освобождено от малейшей примеси филантропического характера,
