не можете ли вы назвать мне главнейших здешних промышленников?
Антошку при этом вопросе подергивало: он уже начинал ревновать своего Улисса.
— Дерунов, Осип Иванович, — отвечал он, запинаясь, — большое колесо у них заведено… Только позвольте, ваше сиятельство, вам доложить…
— Что такое?
— Не понравятся они вам, господин, то есть, Дерунов…
— Отчего так?
— Да так-с… немножечко они как будто по старине-с… Насчет предприятиев очинно осторожны… Опасаются. Это чтобы вот насчет прессовки хмелю или насчет кружев-с — и ни боже мой!
— Рутинными, значит, путями идет? Рутинными? старыми?
— Еще какими старыми-то! Как, значит, ваше сиятельство, отцы и дедушки калью наездили — так и мы!
Но исследователь все-таки отправлялся к Дерунову (нельзя: во-первых, местный Ротшильд, а во-вторых, и «сношения» надо же завести), калякал с ним, удивлял его легкостью воззрений и быстротою мысленных переходов — и в конце концов, как и предсказывал Антошка, выходил от него недовольный.
— Да, батюшка! — говорил он Антошке, — вы правду сказывали! Это не промышленник, а истукан какой-то! Ни духа предприимчивости, ни понимания экономических законов… ничего! Нет-с! нам не таких людей надобно! Нам надобно совсем других людей… понимаете? Вот как мы с вами, например! А? Понимаете? вот как мы с вами?
— Сказывал я вашему сиятельству, что понапрасну только время терять изволите. Самый, что называется, закоренелый это человек!
Непосредственным результатом этих наездов было то, что в короткое время Антошка успел сколотить несколько сотен рублей. Главный же результат сказался в том, что цена на Антошкину услугу внезапно повысилась и отношения к нему местных обывателей в значительной степени изменились. С этих пор он делается солидным человеком, вместо «Антошки» начинает именоваться «Антоном Верельянычем», а прозвище «Стрела» заменяет фамилиею «Стрелов». И действительно, в городе начали ходить удивительные слухи. Сперва начали говорить, что учреждается компания для «разведения и обделки льна», а еще через несколько месяцев прошел слух о другой компании, которая поставила себе задачей вытеснить из торговли английский прессованный хмель и заменить его таковым же русским. Наконец, пришла весть и о железной дороге. Хотя же первые два слуха так и остались слухами, а последний осуществился лишь гораздо позднее, тем не менее репутация Антошки установилась уже настолько прочно, что даже самому Дерунову не приходило в голову называть его по-прежнему Антошкою.
В это же самое время и в среде помещиков обнаружилось движение. Некоторые просто-напросто сознали свое неумение вести хозяйство на новых основаниях; другие же, не отказываясь от надежды достигнуть плодотворных результатов в будущем, требовали капиталов, капиталов, капиталов… Отсюда — общее желание ликвидировать или все, или, по крайней мере, то, что казалось менее необходимым. Неумелые готовы были сбыть все и во что бы то ни стало, лишь бы бежать из постылого места; мнившие себя умелыми отделывались от пустошей и тех обрезков, которые, благодаря их же настояниям, образовались при написании уставных грамот. Эти затеи тоже требовали бойких и ходких посредников, потому что толстосумы, вроде Дерунова, ежели обращались к ним непосредственно, без зазрения совести предлагали за рубль грош. В числе этих посредников-маклеров, само собою разумеется, на первом плане оказался Антон Стрелов; и действительно, он устроил на первых порах несколько таких сделок, которыми обе стороны остались довольны.
То была именно та самая минута, когда заскучал генерал Утробин. Оброки шли туго; земля не только ничего не приносила, но еще требовала затрат. Генерал вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным. Всякий интерес к жизни в нем словно погас; он уже перестал ревниво присматриваться к выражению лиц временнообязанных, он даже разом прекратил, словно оборвал, полемику с мировым посредником. Все это было хорошо, покуда теплились еще остатки прежней барской жизни, но теперь, когда пошла речь об удовлетворении потребностей ежедневного расхода, шутки шутить было уже не к лицу. Безучастным, скучающим взором глядел генерал из окон нового дома на воды Вопли и на изрытый, изуродованный берег ее, тот самый, где было когда-то предположено быть лугу и цветнику. Изредка, выходя из дома, он обводил удивленными, словно непонимающими взорами засохшие деревца, ямы, оставшиеся незаровненными, неубранный хлам — и в седой его голове копошилась одна мысль; что где-нибудь должен быть человек, который придет и все это устроит разом, одним махом. Что он, генерал, в одно утро проснется и вдруг увидит, что все цветет, красуется, благоухает и никаких признаков недавнего геологического переворота в помине нет. Для опытного, свыше шестидесятилетнего старика, конечно, это была надежда совсем детская, но когда нервы человека почти убиты, то волшебство невольным образом делается единственным исходом, на котором успокоивается мысль.
На Иону генерал не надеялся. Со времени освобождения крестьян Иона несколько раз нагрубил генералу, а раза два даже позволил себе явиться к нему «не в своем виде». По этому поводу произошла баталия, во время которой генерал напомнил Ионе, что он его «из грязи вытащил», а Иона, в свою очередь, сделал генералу циническое замечание насчет Агнушки. Конечно, на другой день Иона проспался и принял прежний смиренный вид, но в сердце генерала уже заползла холодность. Холодность эта мало-помалу перешла и на Агнушку, особливо с тех пор, как генерал, однажды стоя у окна, увидал, что Агнушка, озираясь, идет со скотного двора и что-то хоронит под фартуком. Генерал, разумеется, ни одним словом не намекнул о своем открытии, но стал примечать и уследил чудовищные вещи. В его глазах, с быстротой молнии, исчезали громадные куски сахару, а расход чухонского масла, чая и кофея становился просто-напросто скандальным. Был у генерала целый запас перин, а недавно приехал становой, и не на чем было положить его спать. Наконец, стали исчезать подсвечники, а о мелках, карточных щетках и т.п. давно и в помине не было. Куда все это девалось? спрашивал себя генерал и продолжал молча наблюдать, с каким-то диким наслаждением растравляя собственные раны.
«Это они на всякий случай прикапливают! — рассуждал он сам с собою, — только куда они прячут?»
И он с злорадством ожидал, что вот-вот придет некто, который всю эту шваль погонит и все разом устроит.
Этот таинственный «некто» явился в лице Антона Стрелова. Это уже был не прежний худой и замученный Антошка, с испитым лицом, с вдавленною грудью, с полным отсутствием живота, который в обшарпанном длиннополом сюртуке ждал только мановения, чтобы бежать вперед, куда глаза глядят. Напротив того, пред лицо генерала предстал малый солидный, облеченный в синюю поддевку тонкого сукна, плотно обтягивавшую довольно объемистое брюшко, который говорил сдержанно резонным тоном и притом умел сообщить своей почтительности такой характер, как будто источником ее служило не грубое раболепство, а лишь сознание заслуг и высокости звания того лица, которому он, Антон, имел честь «докладывать». Это до того приятно поразило генерала, что и он, в свою очередь, не счел возможным отнестись к Стрелову в том презрительно-фамильярном тоне, в каком он вообще говорил с людьми низкого звания.
— Ну, Антон… как по отчеству — не знаю… — сказал он, сам, очевидно, смущенный необходимостью допущенной им уступки.
— Верельяныч, — спокойно ответил Стрелов.
— Ну, так вот, стало быть, Антон Велерьяныч, надобно нам ладком об делах поговорить!
— С великим моим удовольствием, ваше превосходительство! Дела вашего превосходительства я даже и сейчас очень хорошо знаю. Нехороши дела, ваше превосходительство! то есть, так нехороши! так нехороши!
— Затем, братец, я тебя и позвал. Поправить надо.
— Ваше превосходительство! как перед богом, так и перед вами! Поправку тут даже очень хорошую можно сделать! Одно слово — извольте приказать! Только кликнуть извольте: «Антон, мол, Верельянов!..» и коли-ежели…
— Ну да, вот этого-то я и хочу. Сам видишь, как я живу. Усадьба — не достроена; в сад войдешь — сухие прутья да ямы из-под овинов…
— На что хуже-с!
— А оброки между тем поступают плохо, земля — в убыток…
— Земля… в убыток! Помилуйте! Это даже удивительно для меня! — усомнился Антон и словно бы даже укоризненно покачал головой.
— И я, братец, удивляюсь…
— По-нашему, ваше превосходительство, так нужно сказать: не токма что убыток, а пользу должна земля принести! вот какое об этом деле мы рассужденье имеем.
— И я, брат, это рассужденье-то имею…
— Ваше превосходительство! позвольте вам доложить! Как же эта самая земля может убыток приносить, коли-ежели ей, можно сказать, от самого бога так определено, чтобы человек от нее пропитанье себе имел! Это точно, что по нынешнему времю все господа большую претензию имеют… Вот Толстопятов господин или кандауровский барин — все они меня точно так же спрашивали: «Отчего, мол, Антон, землю нынче работать — себе в убыток?» Однако, как осмотрел я всё как следует, и вижу: тут местечко полезное, там местечко, в другом месте — десятинка-с… Смотришь, десятинка да десятинка — ан, можно сказать, и пользу сыскали!
Речь эта сильно пришлась по сердцу генералу. Он даже унынье с себя сбросил и несколько дней сряду ходил по усадьбе орлом. Стрелов в это время осматривал земельную дачу и каждый вечер докладывал о результате осмотра.
— Ну, дачка у вас, ваше превосходительство! — восхищался он, — такая дачка! такая дачка! И коли-ежели эту самую дачу да к рукам — и господи боже мой!
— Гм… стало быть, пользу можно получить?
— Позвольте вам, ваше превосходительство, доложить! Возьмемте теперича к примеру хоша бы лес… что такое этот самый лес? Есть лес всякой-с; есть теперича дровяник, есть угольник, а есть, примерно, и строевой-с. Главная причина — как рассертировать. Ежели теперича дрова, скажем примерно, к дровам, угольник — к угольнику, а строевой, значит, чтобы особо… сколько теперича от одного угольника пользы получить можно! А при сем сучья. Крестьянину, значит, отопиться нужно — где он возьмет? А земля-то, ваше превосходительство! По ней ведь и опять лес пойдет! Места же здесь вольные, боровые…
— Так ты полагаешь: пилить самим?
— Полагаю, что так бы следовало. Потому, ежели теперича леснику на свод продать, он первое дело — лес затопчет и загадит, и второе дело — половинной цены против настоящих барышов не даст!
— Что же, брат, с богом!
Через десять дней Стрелов окончательно поселился в генеральской усадьбе в качестве главноуправляющего.
* * *
Устроившись таким образом, Стрелов счел первым долгом освободить генерала от всяких «беспокойств». С помощью бесчисленных мелких предупредительностей он довел генерала до того, что последний даже утратил потребность выходить из дому, а не то чтобы делать какие-нибудь распоряжения. Но что всего важнее, генерал сейчас же почувствовал непосредственный результат стреловского управления: от него перестали требовать денег на расходы по ведению полевого хозяйства. Обработка земли не только
