Александр Григорьевич, насчет водочки-то так после. Мы за этим не постоим. А теперь вот не угодно ли со мной чашечку чайку, да немножечко потолкуем.

— Э, да ты, я вижу, мужик-то сам пройдоха. Ну да ладно. Я таких-то люблю. С такими скорее пиво сваришь. Рассказывай, что у тебя за дело. — говорил Сладков, усаживаясь к столу.

Крестьянин начал рассказывать ему о своем деле. У него вышла какая-то неурядица при разделе с братом-солдатом.

Всю суть дела я не мог слышать, так как сначала мужичок говорил очень тихо, но потом до меня ясно доносились следующие фразы:

— Ведь ты подумай, — толковал он. — брат маленький был, а я работал. Брат в службе служил, а я все работал, все приобретал, все строил. А мир-то вон как говорит: все поровну. Разве это закон? Да и волостной-то у нас такой же. Теперь вот и судись, как знаешь. Куда теперь обратиться-то?

— Нужно подать прошение в уездный земский суд, — безапелляционным тоном говорил Сладков.

— Так. А я думал к мировому?

— Нет. Мировой тут ни при чем.

— Так. Ну, а сколько же, батюшка, ты возьмешь с меня за это прошение?

— Целковый-рубль.

— Целковый? Нет, уж так-то очень дорого, Александр Григорьевич. Ты возьми-ка подешевле.

— А сколько же ты дашь? Ведь тут надо до тонкости дело-то разобрать.

— Да оно так-то так, конечно, надо написать порядком, — вытягивая каждое слово, говорил мужик. — Да это уж очень дорого.

— Ну, так по-твоему сколько же? Говори! А то меня вон в ту каморку еще звали.

— Да, положим, у вас дела есть. Как не быть дела у такого человека. Да только целковый-то, все-таки, дорого. Нельзя ли подешевле?

— Да что же ты не говоришь, сколько дашь? Ведь не двугривенный же с тебя взять.

— Само собой не двугривенный. Да и так-то уж дорого.

Произошла пауза. Сладков понял, что мужик — кремень.

— Ну вот что, — начал он, — я вижу, что человек ты не очень богатый, да при том же тебя обижают, а я таких-то вот как жалею… Так я уж хочу тебе помочь. Я возьму теперь с тебя полтинник, да сороковку водки разопьем. А там, как дело пойдет, так ты меня и опять угостишь.

— На этом, батюшка мой, спасибо. Дай бог вам доброго здоровья. А что там насчет угощенья, так мы во всякое время, лишь бы дело-то пошло. А теперь вот, Александр Григорьевич, ты возьми с меня три гривенничка, да по стаканчику водочки выпьем. Вот и ладно будет.

Сладков с пол минуты подумал и, вероятно, сообразив, что от мужика больше не вымолотишь, махнул рукой и сказал:

— Ну, давай. Посылай за бумагой, сейчас накатаю.

— Да ты хошь и не торопись, только напиши получше.

— у меня будет и скоро и хорошо. Посылай за бумагой, да требуй водки.

Мужик постучал о чайник и велел половому принесть лист бумаги и два стакана водки. Сладков встал и через минуту вернулся с чернильницей и пером.

Но эти адвокаты — еще небольшое зло в нашем городе. Гораздо вреднее их постоянно ютящиеся в том же Проходном трактире маклаки-барышники, торгующие разным старьем; они действительно являются какими-то вампирами бедноты и особенно тех, которые пристрастны к чарочке.

За отсутствием в нашем городе ссудных касс, беднота частенько принуждена бывает прибегать к ростовщикам, ремеслом которых у нас занимаются очень многие, и не только простые граждане, но и лица благородного звания. Но, по крайней мере, крупные ростовщики если и берут со своих жертв неимоверные проценты, то, в сущности, почти никогда не поступают так нахально-бесчестно, как упомянутые мною маклаки-барышники, которые ведут свои дела преимущественно с мастеровыми и рабочими, принимая от них разную, иногда последнюю одежду, и выдавая им копеечные ссуды. Не говоря уже о том, что за выданный под какой-нибудь залог полтинник они не возьмут меньше двугривенного процентов за одну неделю, они часто совсем не возвращают вещей, если последние представляют стоимость При этом они всегда избегают ответственности потому, что принимают вещи и дают деньги где-нибудь за углом один на один.

Между уличскими торговцами, особенно так называемыми холщевниками, скупающими холст, пряжу, лен и пр. произведения, с давних времен существует особенный разговорный язык называемый «масовским». Хотя этот язык далеко не полный, во все-таки говорящие на нем могут объясниться между собою так, что их разговор для других будет не совсем понятен.

Мне еще в детстве очень часто приходилось слышать разговоры на этом языке, но я запомнил лишь очень немногие слова, да и их на чужбине скоро забывал.

На этот же раз мне вздумалось не то что выучить масовский язык, а записать все существующие в нем слова, с намерением доставить это кому-нибудь из филологов как материал. Но при моем положении мне трудно было этого добиться. Даром со мною заниматься никто не хотел, а заплатить, или по крайней мере угостить за подобное занятие, у меня не было средств.

Наконец случай мне помог. Однажды я встретился с купцом И. И. Пивоваровым[177], с которым мой отец более двадцати лет ездил торговать по ярмаркам, и попросил его сообщить мне все, что он знал из этого оригинального лексикона. Пивоваров отнесся к моей просьбе благосклонно и, не брезгуя мною, приглашал иногда с ним попить чаю и тут же сообщал мне известные ему масовские названия. Таким образом я собрал от него более четырехсот слов, из которых чуть не половина относилась к названиям чисел и денежных знаков.

По возвращении в Петербург этот тощенький словарь я при содействии Ариста Аристовича Куника[178] доставил Я. К. Гроту[179], который намерен был поместить его в областной словарь.

И в прежнее время, когда мне приходилось проживать на родине, я не много видал красных дней, но все же иногда мне случалось бывать в обществе и видеть кое-какие развлечения; а на этот раз для меня только и были доступны «Батум» да грязные трактиры.

По своему положению и по костюму я не мог бывать ни на церковных торжествах, которые у нас происходят очень часто и всегда привлекают множество богомольцев, особенно женщин и девиц, являющихся на эти торжества непременно в самых модных и новых костюмах; ни на гуляньях, устраиваемых в городском саду и других местах. Также мне ни разу не удалось быть в наших общественных собраниях или каких-либо учреждениях, хотя вышеупомянутый Пивоваров и предлагал мне поинтересоваться, послушать в городской управе рассуждения наших граждан о городских делах.

Однажды я только заинтересовался судом над монахами Алексеевского монастыря и зашел в камеру мирового судьи послушать дело о краже денег и разных вещей у сборщика-монаха. Тут, на суде, в качестве свидетелей фигурировало более десятка старых и молодых монахов и других духовных лиц, состоящих в монастыре под началом. Но так как в числе обвиняемых находился один мальчик, сын священника, т. е. лицо, принадлежащее к привилегированному сословию, и мировой судья не мог его судить в взводимом на него преступлении, то дело окончательно и не разбиралось, а перешло к судебному следователю.

В марте месяце кончался год со дня моей высылки из Петербурга, и я мог опять туда явиться, но у меня не было ни денег, ни паспорта, ни одежды.

Я обратился опять к Канаеву, прося его помочь мне в этой нужде, и он выслал мне шесть рублей. Из этих шести рублей я, заплатив в нашей мещанской управе числящиеся за мной недоимки и выправив годовой паспорт, на остальные деньги встретил наступившую Пасху.

Прошел первый и второй день праздника, а на третий я решил отправиться в Петербург.

Костюм мой был совсем худ. Он состоял из нижнего белья, рваного пальто, такой же фуражки и опорков, а в кармане денег находилось только одиннадцать копеек; но я решил во что бы то ни стало пуститься в путь и во вторник на Пасхе вышел из Углича по Ростовской дороге.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Дорога в Москву Помещик граф Хвостов • Пребывание в Москве • Возвращение в Петербург • Хлопоты с моими записками •Литератор Н. С. Лесков • Напечатание в «Русской мысли» отрывка из моих записок • Мое переселение в Вяземский дом • Литератор Г. И. Успенский • Моя квартира в Вяземском доме • Ее хозяин и жильцы • Желание сделаться книгоношей • Отъезд в Углич • Празднества по случаю обновления дворца Димитрия-царевича • Село Никольское • Пожар в Никольском и его последствия • Эпитафии • Трактирщик Маз-в • Угличский музей • Новый тип барышников • Село Ильинское • Трактирщик Г-в • Крестьянин-собственник М-н и богач Соколов • Село Губачево • Торговец Щер-в • Заключение

Ближайший путь из Углича в Петербург лежит через Родионовскую станцию Рыбинско-Бологовской железной дороги и от Бологова по Николаевской дороге. Но мне хотелось побывать в Москве, так как Канаев писал, что рукопись мою, которую я ему послал из Углича, он отправил к А. П. Чехову и потому советовал зайти к нему и справиться, может ли она, по его мнению, быть пригодна или нет. Дорога на Москву для меня составляла большой крюк, но ведь я от этого ничего не терял, тут и там мне все равно приходилось идти Христа-ради. До Москвы от нас считается двести верст, но здесь дорога проселочная и весною во время разлива рек бывает неудобопроходима, а потому я решился сделать еще верст семьдесят крюку и идти большою дорогою на Ростов. Труден был для меня этот путь: натерпелся я и голода и холода, но подробно его описывать не буду, потому что, спустя три года, мне опять пришлось пройти этим путем и еще более с ним ознакомиться, и я постараюсь тогда передать все то, что мне казалось стоящим внимания. А теперь приведу только слышанный мною рассказ про графа Хвостова. На одном ночлеге, близ города Переяславля, в с. Выползове, пришлось мне разговориться с одним старичком. После обычных расспросов о теперешнем житье-бытье, об урожае и т. п. я спросил его:

— А прежде, дедушка, вы были вольные или господские?

— Господские, батюшка, господские. Богатого господина, графа Хвостова.

— Графа Хвостова?

— Да, батюшка. Нас тут в четырех деревнях у него было 750 душ. А вот здесь, с пол версты отсюда, была его усадьба.

— Он тут и жил?

— Нет, батюшка, он жил все в Питере, а больше, говорят, проживал в Париже: здесь у него управляющий был, из своих же крестьян.

— А каково вам тогда жить-то было?

— Нечего бога гневить, мы тогда большой обиды не видали. Барщиной нас особенно не мучили, и было время справляться и