и писались эти книжки не ради преследования какой-либо идеи, а исключительно ради хлеба. Бывало, принесет какой-нибудь писака Шатаеву рукопись.
— Купите, — говорит, — Василий Герасимович, у меня рассказ.
— Какой же это, барин, у тебя рассказ — большой или маленький? (Шатаев не стеснялся с такими писателями и в большинстве говорил им «ты», но это выходило у него так просто и добродушно, что нельзя было обижаться.)
— Да порядочный, вот посмотрите, — и подает ему рукопись.
Взяв в руки рукопись. Шатаев начинает разбирать заглавие.
— Это как у тебя: «Степан Ко-р-шу-н, или Ст-ра-ш-ный Вор и Про-й-до-ха». (Следует заметить, что Шатаев был совсем малограмотный и чужое писанье разбирал очень медленно.)
Затем разворачивает рукопись и главное соображает, каков ее объем, а после спрашивает:
— Про кого же ты тут пишешь?
— А вот… — и тут автор начинает объяснять происхождение своего героя и разные изумительные его похождения, местами вычитывая их из рукописи.
— Да уж не знаю, барин, брать или нет. — снимая шляпу и почесывая в голове, говорит Василий Гаврилович. — у меня тут в ящике сотни полторы валяется этих рукописей, давно бы надо которые напечатать, да все никак не соберусь, времени нет.
— Да купите, Василий Гаврилович, как-нибудь соберетесь, напечатаете. — умоляет автор, — мой рассказ пойдет, а я недорого с вас возьму.
— Да знаю, что недорого, — за что тут дорого давать? Много ли тут писанья-то? Да, право, будет лежать: когда его соберешься печатать?
— Да вы напечатайте поскорее, уверяю вас, что эта штучка пойдет.
— Да пойти-то пойдет, у меня, слава богу, что ни напечатаю, все идет, все тащат понемногу. Ну, а сколько же тебе за это?
— Да рубликов двадцать положите, Василий Гаврилович.
— Двадцать, что ты? Ведь это писал не Пушкин или Крылов, а ты.
— Так сколько же вы дадите?
— Да рублей бы пять-шесть я, пожалуй, бы и дал.
— Да что вы, Василий Гаврилович, ведь этак и на хлеб не заработаешь, а у меня жена да двое ребятишек.
— Ну, господь с тобой, на ребятишек-то я прибавлю. Так и быть, уж дам тебе красненькую[231], пиши вот расписку[232], что продал свой рассказ в вечное и потомственное владение.
Автор, довольный, пишет расписку, и получает красненькую, а Шатаев говорит:
— Ну, барин, теперь пойдем в трактир, чайком попою.
Золоторотцы[233] частенько, пропившись, заходили к Шатаеву с просьбою дать им книжонок на поправку, и он почти никогда не отказывал, а наберет какого-нибудь хламу копеек на двадцать и даст.
— На, — говорит Василий Гаврилович. — поправляйся, но не пропивай же хоть это, а то я больше не дам.
Своею трезвою и аккуратною жизнью он скопил под старость порядочный капитал, а так как у него не было прямых наследников, то отказал его на богоугодные дела, преимущественно на монастыри и церкви, а лавку со всем находившимся в ней товаром, в знак признательности к своему родственнику и учителю Холмушину, завещал его внуку Александру Александровичу, который и теперь продолжает его дело.
Елисей Иванович Екшурский, как я уже упоминал, раньше был букинистом-мешочником. Сметливый и достаточно развитый человек, он во время своей молодости хотя также не прочь был погулять с компанией товарищей, но все же вел себя сдержанно и прилично. Когда он ходил торговать еще с мешками, то и тогда имел уже небольшой достаток и пользовался доверием состоятельных книжников. Нередко многие из букинистов, получив какой-нибудь порядочный заказ и не имея ни средств купить требуемое, ни доверия, принуждены были обращаться к Екшурскому и брать его в долю для выполнения заказа. Когда же у них встречались покупки, то они из-за денег также приглашали его в компанию. В начале шестидесятых годов Екшурский открыл в Апраксином рынке небольшую лавку. В первое время он торговал чем придется, а затем познакомился с московскими издателями народных книг, начал выписывать от них разную мелочь и продавать торговцам, преимущественно разносчикам, ходившим по трактирам, портерным и т. п. заведениям, и торговцам на ларях. Вскоре он сделался и сам издателем разной мелочи. Став на приятельскую ногу с некоторыми писателями мелкой прессы, он давал им поручения составлять песенники, сонники, разные гадальные книжки и мелкие повести и рассказы с интересными заглавиями. Но более всего принесли ему пользы самоучители французского, немецкого и английского языков, составленные Фурманом[234], а также толковые молитвенники.
Елисей Иванович был человек ходовой и для того, чтобы заручиться покупателями, не скупился на угощения. Каждое утро он собирал партию мальчишек-спичечников, которые в то время торговали и книжками, и водил их в трактир поить чаем; для этих его покупателей в трактире была особая комната, называвшаяся «Кавказом». Покупателей же, которые были посостоятельнее и покупали сразу на несколько рублей, он водил в чистое зало и тут вместе с чаем делал и другое угощение. По вечерам иногда он обходил старых своих приятелей-букинистов, которые в то время расплодились на всех мостах и у скверов главных улиц, и собирал их в знаменитый тогда трактир Михайловский: здесь для этих покупателей он раскошеливался уже на десятки рублей. Всеми этими угощениями он, так сказать, закрепощал своих покупателей.
Шестидесятые годы, изобиловавшие разными реформами и полною свободою, были самыми блестящими для книжной торговли: в те годы книжная торговля, ничем еще не стесняемая, доставляла большую пользу ее производителям, почему многие из мелких книжников и нажили капиталы. Это главным образом происходило оттого, что спрос на книги во всех классах общества развивался, а книгопродавцев, как крупных, так и мелких, сравнительно с настоящим временем, было менее чем наполовину; да притом же и не было такой массы периодических изданий, которыми теперь, в большинстве, удовлетворяется публика, а книжная торговля тормозится.
Екшурский в то время торговал так хорошо, что до конца своей жизни вспоминал об этом.
«Эх, — говорил он, — как мы прежде торговали! Бывало, летом раньше семи часов утра выходишь в лавку, а уж тут тебя дожидается партия золоторотцев да спичечников: поторгуешь часов до девяти, глядишь, в выручке-то и скопилось рублей семьдесят, а ведь покупателей-то на рубли мало было, — больше все на копейки. Полная лавка наберется разной шишгали с утра-то, только успевай повертываться — и достать книжку надо, и сосчитать, кто на сколько взял, и деньги получить, да надо и посматривать в оба, чтобы другой с полки-то за пазуху чего не пихнул».
Такие успехи по торговле развили в нем до некоторой степени жадность к наживе и скупость, положим, что он не отказывал иногда своим покупателям-эолоторотцам давать пятачки на хлеб или на похмелье, но более этой суммы на истинную нужду трудно было у него выпросить. Характерною чертою его следует считать и то, что, приходя к какому-нибудь приятелю в лавку или встречаясь с ним у себя, он никогда не осведомлялся ни о здоровье, ни о чем другом, и первый вопрос его был постоянно таков: ну, как наживаешь деньги? продал ли сегодня хотя рублей на полтораста? — И если кто говорил, что плохо, то и он начинал жаловаться, что в данное время тоже плохо наживает. Но все-таки, если было у него время, он вел приятеля в трактир и там заводит речь о прежних золотых днях.
Через излишнюю стяжательность и скупость Екшурский погубил сам себя: в 1891 году он был убит своим сыном, которому отказал в сравнительно небольших средствах для открытия своей торговли. Но я не буду описывать этого процесса, потому что о нем в свое время много было уже писано во всех газетах.
Это был последний из книгопродавцев Апраксина рынка, начавший свою торговлю в допожарное время. На нем я и покончу.
Теперь в Апраксином рынке, исключая Холмушина, о котором было уже сказано, находятся только два книгопродавца[235]: Т. Ф. Кузин и А. Ф. Нарышкин, получивший лавку по наследству от своего дяди Игнатия Архипова. Первый из них так же, как и Холмушин, занимается торговлею исключительно народными книгами и картинами, а у Нарышкина хотя и имеется большой выбор книг новых и подержанных по всем отделам для частных покупателей, но более всего он занимается комиссией для иногородных книготорговцев и ведет это дело довольно аккуратно и честно.
Впрочем, в корпусе, выходящем на Фонтанку и принадлежащем также к Апраксину рынку, находится и еще книготорговля В. И. Губинского, но это скорее книжный склад, преимущественно собственных изданий. Однако о торговцах настоящего времени я теперь не намерен писать, а опишу, как сумею, букинистов-мешочников.
II. Букинисты-мешочники
Кроме книгопродавцев, имевших постоянную торговлю на местах, то есть в магазинах, в лавках или так где-либо раскладывавшихся со своим товаром, — в то время существовал еще особый тип букинистов-мешочников, которые носили книги в перекидных мешках.
Такие мешки делались обыкновенно 2 ¼ аршина длины и ¾ ширины; оба конца их зашивались наглухо, а посередине одна треть оставалась не зашитою, таким образом они могли наполняться с обеих сторон и перекидывались через плечо. Эти букинисты разносили свой товар по преимуществу интеллигенции того времени, как-то: академикам, профессорам и прочим любителям, библиоманам, а самыми лучшими их покупателями были богатые офицеры военной академии и кавалерийских полков гвардии. Несмотря на то, что большинство из них ходили в армяках, подпоясанных кушаками, и в сапогах, смазанных дегтем, им нередко удавалось попадать в кабинеты богатых княжеских и графских домов, потому что они являлись, большею частью, поставщиками таких книжных редкостей, которые достать было довольно трудно. Через них же можно было приобрести все что угодно, как дорогие распроданные издания на русском и иностранных языках, так и книги, не дозволенные в продаже — политического или порнографического содержания. Из числа этих букинистов-мешочников были довольно интересные типы, на которых не мешает остановиться впоследствии, а теперь я хочу сказать о них в общих чертах и о приемах их торговли.
Все эти букинисты были люди, так сказать, разбитные, то есть ловкие, изворотливые и смелые. Они выходили, в большинстве, из свихнувшихся приказчиков книжных магазинов, или с Апраксина двора, посему все вообще знали хорошо книжное дело. Кроме того, они отлично умели делать фальсификацию книгами — положим, что фальсификациею в то время занимались и апраксинские книжники, но более всего она практиковалась букинистами.
Фальсификация производилась таким образом: в хорошие книги, оказывавшиеся неполными, вкладывали листы из других книг, подходящих по формату и по печати, на титулах подчищали численность томов, чисто, почти незаметно; из какой-нибудь нестоящей и рваной книги вклеивали конец и затем отдавали в переплет. Все эти переработки были настолько аккуратны, что только опытный человек мог заметить такую фальшь: такими книгами букинисты нередко снабжали своих покупателей. Впрочем, надо сказать,
