торговцы же первые из них продавали по 10, а последние по 20 коп. У Донова расходилось всех газет и журналов каждый день до 150 нумеров, что и доставляло ему пользы от 7 до 8 рублей.
Видя такие успешные дела, Донов в скором времени открыл еще два ларя, один тоже на Полицейском, а другой на Пантелеймоновском мостах, и порядком стал развивать книжное дело; но, не имея практического знания в этом деле, не мог его вести так, как прочие букинисты. Притом же к этому времени и газетная торговля стала приносить несравненно меньшую пользу: у него появилось много конкурентов по этой торговле. Прочие букинисты также начали торговать газетами, а разносчики с ними стали появляться уже на всех углах главных улиц и продавать их дешевле прежнего. Кроме того, места для торговли с каждым годом возвышались в цене, а сам Донов повет жизнь довольно слабую, почему в начале семидесятых годов он и принужден был совсем прекратить торговлю. Младший его брат около этого времени умер.
Впоследствии Донов сделался золоторотцем и торговал книжечками по трактирам.
Всех букинистов, торговавших на ларях, перечислять излишне, но все-таки нужно заметить, что и из прочих большинство знали хорошо книжное дело и умели его вести. Особенно удачно шли дела у Андрея Семенова, Клочкова и Н. И. Герасимова: первые два торговали на Аничковом мосту, а последний на Симеоновском. Затем следует упомянуть о теперешнем старосте артели газетчиков, П. Б. Богданове, который хотя не из книжников и мало имеет знания в книгах, но обладает особенною смекалкою и ведет книжное дело энергичнее и выгоднее многих старых торговцев.
Но здесь я остановлюсь. В этой статье я говорил только о книжниках, уже покончивших свою деятельность, а о тех, которые продолжают ее до настоящего времени, я поговорю в следующий раз[255].
В 1884 году городская управа прекратила продажу мест для торговли по Невскому проспекту и в других многолюдных улицах, вследствие чего букинисты и принуждены были искать помещение в частных домах. Теперь они расплодились в разных местах, но главный центр их торговли — Литейный и Владимирский проспекты и Симеоновская улица.
IV. Книжники Александровского рынка
В заключение я должен сказать несколько слов о книжниках Александровского рынка.
Я уже упоминал, что после пожара Апраксина рынка, в 1862 году, апраксинцам для торговли отведен был временно Семеновский плац. Хотя на следующий год и начали вновь отстраивать Апраксин рынок, но сообразно новому плану в нем не могли уже поместиться все ютившиеся прежде тут торговцы, почему и решено было приискать место для нового рынка.
Между Большою Садовою[256], Фонтанкой, Вознесенским проспектом и Малковым переулком во время откупов находилась питейная контора. По уничтожении откупов вся эта местность оказывалась праздною, и вот тут-то и построили еще рынок, назвав его Новым Александровским, в отличие от Александровского рынка, находящегося близ Невского монастыря. В этот новый рынок, вместе с прочими торговцами, перебрались также и некоторые книжники.
Первыми пионерами из книжников в Новом Александровском рынке были — Иов Герасимов, Н. Г. Ваганов и Загряжский, но затем, в скором времени, здесь появились и торговцы с улиц — Алексей Гаврилов, прозванный Дубом, и Брандер. Эти первые торговцы все-таки были настоящие книжники — Загряжский, Ваганов и Герасимов торговали в Апраксином рынке, Дуб раньше торговал на Сенной площади и потом у Государственного банка, а Брандер, хотя был и неграмотный, но сначала долго вел небольшую торговлю у Юсупова сада, а затем имел ларь у церкви Вознесения.
Так как в первое время в Александровском рынке книжных лавок было немного, то торговля шла довольно бойко. Известно, что у букинистов главную роль в торговле занимает покупка, а в те годы — годы всевозможных реформ — очень многие сбывали свои старые библиотеки для того, чтобы вместо них обзавестись новыми целесообразными книгами. Кроме того, очень многие обедневшие помещики принуждены были изменять прежний образ жизни и поневоле расставались с своим достоянием и излишнее спускали на рынок, в том числе и книги.
В Александровском рынке в первое время покупок было множество: туда заходили и господа, оставляя свои адреса и приглашая за покупкой на дом, туда тащила и прислуга книги в узлах и корзинках, а также несли татары и тряпичники, покупавшие книги вместе с разным скарбом. Но, кроме случайных, держаных книг, туда поступала масса и новых из книжных складов, магазинов, типографий и от переплетчиков. И вот вследствие такого обилия покупок дела книжников шли довольно хорошо.
Для букиниста случайная покупка — то же, что для спортсмена приз; покупая книги в доме или с рук, ни один самый честнейший букинист не предложит за них настоящей цены, если сам продающий просит дешево или не знает их цену. Но это одна сторона наживы букинистов, и сторона, оправдываемая законом, и потому, стало быть, честная. Но есть и еще другая — именно покупка темного товара, а в прежнее время и такою покупкою не брезговал никто, и об этом свидетельствуют неоднократные судебные процессы. Только нужно заметить, что такие покупки, исключая двух уже умерших и одного и до сих пор здравствующего и продолжающего торговлю, немногим пошли в пользу.
Перехожу к описанию нескольких типов из тех книжников, которые раньше населяли Александровский рынок.
Об Иове Герасимове я уже упоминал, а теперь скажу о его ученике и затем приказчике, Григории Иванове Загряжском.
Загряжский, земляк Иова Герасимова, служил у последнего сначала мальчиком, потом приказчиком, а в сороковых годах имел уже собственную торговлю в Апраксином рынке. После пожара он так же, как и другие, перебрался на Семеновский плац, а когда отстроили Александровский рынок, перевел свою торговлю в него. Это был человек тяжелый, ни с кем не уживчивый и вместе с тем, если сказать правду, не совсем добросовестный.
Нелюдимость его была так велика, что он не только ни с кем из торговцев не сходился, но даже ни с кем не кланялся, да и смотрел на всех как-то исподлобья.
Загряжский, как настоящий старый букинист-апраксинец, торговал всевозможными книгами, русскими и иностранными, и в этом отношении надо отдать ему справедливость, знал хорошо их цену и достоинство, а также, как ученик Иова Герасимова, он понимал толк и в книгах церковнославянской печати, и этого товара после смерти оставил своим наследникам большое количество.
Но он был торговец старого апраксинского пошиба, а прежде, я помню, в Апраксином рынке существовали пословицы: не побожиться — не продать, не обмануть — не продать. Этих правил он и держался всю свою жизнь, а потому, если нужно было купить у него какую-нибудь книгу, то прежде следовало ее перелистовать от начала до конца; да и перелистывая, необходимо было тщательно просматривать, а то очень часто, для счета страниц, у него вкладывались листы из другой книги и так отдавались в переплет или брошюровку.
Торговцы знали хорошо такую манеру Загряжского, и когда им приходилось что-либо покупать в его лавках, то всегда проверяли и просматривали каждую книгу, как говорится, досконально; но посторонние покупатели очень нередко попадали впросак. Особенно таким образом подсортированный или, вернее, подделанный товар у него в большом количестве заготовляли на Вербную неделю, во время которой он ежегодно снимал три или четыре места у Гостиного двора, и на ярмарку в город Ладогу, куда он постоянно ездил к 8 июля.
Не могу наверное сказать, насколько было достаточно состояние Загряжского до пожара, но когда он торговал на Семеновском плацу, я хорошо помню, что его лавка была далеко не обильна товаром. Зато в Александровском рынке он очень скоро расторговался, а когда подросли у него сыновья, то он имел дом по линии Вознесенского проспекта и Садовой улицы и пять лавок. Кроме случайных покупок — в домах и у себя в лавках — он имел и постоянных поставщиков дешевого товара, который покупал не только книгами, но и в листах. Такой товар его сыновья и мальчики в свободное время брошюровали, сшивали и оклеивали в обложку.
У Загряжского было четыре сына, но сыновья его, исключая старшего, который в настоящее время имеет три лавки (одну в Александровском рынке, другую по Литейному и третью по Владимирскому проспектам), были горчайшие пьяницы; двое младших уже померли, а второй, размотав оставшуюся ему в наследство часть товара, бросил семейство и теперь нанимается к гробовщикам в факельщики.
Около того же времени, в Александровском рынке, открыл книжную торговлю Николай Гаврилович Ваганов (его отец был родным братом Семену Васильевичу Ваганову), но вследствие своей слабости не имел постоянной торговли, а носил свой товар в мешках, как и прочие букинисты-мешочники. Николай Гаврилович обучался книжному делу у своего дяди Семена Васильевича, у которого жил с мальчиков, а по смерти его открыл собственную небольшую торговлю. Он хотя был и не из бойких торговцев, но все-таки книжное дело знал довольно порядочно. Первое время — лет семь или восемь — он торговал очень недурно и вел себя хорошо. Он выписал из деревни младшего брата, приучил его также к книжному делу и имел уже три книжные лавочки. Когда же подрос у него брат, то он отделил его, дав ему одну из лучших лавок по Вознесенскому проспекту, а сам остался торговать в двух небольших лавках. Но затем Николай Гаврилович начал выпивать и вместе с тем сводить знакомство с разными духовными лицами, преимущественно с монахами, а также с начетчиками духовных книг; да и сам стал зачитываться духовными книгами.
Ваганов был человек женатый и имел уже троих или четверых детей, но, несмотря на это, он однажды, встав рано утром, вынул из своих карманов ключи от лавки, бумажник, в котором находился паспорт, разные торговые записки и семнадцать рублей, оставил все это на столе и сам скрылся неизвестно куда. Прошло два, три дня, неделя, все поиски за ним оказались тщетными: о нем не было никакой вести.
Жена, заявив полиции об его исчезновении, начала продолжать торговлю. Но так как дело вести порядком было некому, то, поторговав с полгода или немного более, она сдала сначала одну лавку, а потом и другую и уехала в деревню.
Где пребывал и по какому виду проживал Ваганов, неизвестно, но только на третий год после своего исчезновения он прислал из Сибири письмо, в котором извещал, что заарестован; а потом, через некоторое время, и самого его привезли на родину этапом. По возвращении на родину он месяца три или четыре проживал дома, находясь более в соседнем с его деревнею Улейменском монастыре, а потом опять приехал в Петербург.
Здесь нашлись для него благодетели из прежних товарищей, снабдили его товаром и помогли снять небольшую
