в 1852 году помер. Особенно сказать о нем нечего. Это был отец Николая Николаевича Тверского, тоже книжника, недавно умершего и всем нам известного. Это был номер второй после Холмушина.
Номер третий, рядом с Коньком, был большой ларь с верхом, в котором торговал книгами Никита Васильевич Васильев. Это был видный красивый мужчина, лет под сорок, высокого роста, черные волосы и такая же черная подстриженная борода уже кое-где стала серебриться. Он носил летом и зимой, в трескучие морозы, пуховую шляпу фабрики Циммермана, которые были тогда в моде. Только зимою он носил теплые шляпы на пуховой вате или гагачьем пуху.
Никита Васильевич торговал одними русскими книгами, всего более учебными, а еще того более военно-учебными, которые он покупал у мелких торговцев. Любил он ценные книги, которые были тогда в ходу и употреблялись в кадетских корпусах (ныне переименованных в училища). Тогда в ходу были следующие книги: «Логарифмы» Калета, «Полевая и долговременная фортификация» Теляковского, «Тактика» Карцова, «Статистика» Соколовского и Ивановского, «Словарь» Рейфа — единственная книга, и в настоящее время спрос на которую еще не прекращается. В гимназиях же шли книги: «История» Смарагдова полная в трех частях, древняя, средняя и новая, «Всеобщая краткая история» Кайданова, «Грамматика» Греча, «Арифметика» Меморского, «Логарифмы» Вега, «Краткая история» Устрялова[315]. На издания не смотрели, потому что были без перемены, лишь были бы листы все целы. Вот эти-то книги и любил Никита Васильевич. Он их покупал по пятьдесят экземпляров и даже более одного звания и не боялся, что вот выйдет новое издание. Он был поставщик кадетского корпуса, но которого именно, Константиновского или Павловского, не могу сказать утвердительно. Но кроме того у него была и беллетристика только известных авторов, дряни книг или неполноты он не любил.
У него приказчиков не было, был один мальчик, Федор Семенов, старший брат Андрея Семенова, так разбогатевшего впоследствии и недавно умершего, который оставил своему сыну богатейший книжный магазин в своем собственном доме в Семеновым переулке.
Никита Васильевич женат не был, а жил он гражданским браком со своею кухаркой. После пожара рынка он уже нигде не торговал и о нем не было ни слуху ни духу: куда уехал или помер, неизвестно.
Бывший у него мальчиком Федор Семенов открыл свою торговлю, торговал на Казанском мосту, потом на Аничковом. К нему-то и привезен был его младший брат Андрей Семенов из деревни. Федор Семенов стал порядочно выпивать, с женой стал буянить и драться. Пошла передряга, и его пьяного так раз поколотили, что вскоре он отдал свою душу богу. После него осталось двое сыновей, Григорий и Петр. Григорий был за что-то сослан в Сибирь, а младший, Петр Федорович Семенов торгует в настоящее время книгами в Ново-Александровском рынке близ Измайловского моста.
Время меняется незаметно, а со временем меняются люди. Так было и так будет до конца.
Рядом с Никитой Васильевичем номером четвертым торговал Семен Васильевич Ваганов. Простой, добрый, хороший был человек Семен Васильевич. В начале 50-х годов он имел товару немного и преимущественно русские книги различного содержания. И более имел духовных книг, которые любил покупать у мелких торговцев и в домах. В то время трудно было достать следующие книги на русском языке, т. е. гражданской печати: [за] Новый Завет с переводом на русский язык давали книжники торговцы по 5 и 6 рублей серебром, на одном гражданском — 4 рубля. В Синодальной лавке в продаже не было. Церковной печати можно было достать сколько угодно духовные журналы, где помещались сочинения Иннокентия[316], как то «Великий пост», «Светлая седмица» и другие его сочинения. Как редкости [они] продавались чуть ли не на вес золота. Вот и журнал «Христианское чтение»[317], в котором были помещены вышеизложенные статьи, ценился дорого. Вот такие-то редкие духовные книги и покупал Семен Васильевич, и цену он платил хорошую. Я сам лично много продавал ему книг по этому предмету, и чрез то он приобрел много покупателей, особенно из лиц духовных. Он был знаком с митрополитом Григорием. Никанором и протоиереем отцом Федором Сидонским, служившим в Казанском соборе, с Павским, с Дебольским[318] и многими другими, которых я не упомню. И так же он [был] знаком с министром народного просвещения А. С. Норовым, к которому часто носил редкие книги на квартиру.
Многие эти писатели отдавали свои сочинения на комиссию для продажи. Во время пожара в Духов день 1862 года у него сгорело множество комиссионных книг, но много было и в кладовой, которые сохранились. Но авторы махнули рукой, а некоторые помогли еще деньгами.
Он торговал с родным своим братом Гаврилой Васильевичем, который часто запивал и пил запоем иногда неделю, иногда и две. Тогда он не показывался в рынке и как ни ругал, как ни уговаривал его Семен Васильевич, ничто не помогало. И Семен Васильевич, видя, что с братом ничего не поделаешь, махнул рукой и отправил его на родину, в деревню, в Угличский уезд Ярославской губернии.
Гаврила Васильевич — отец Николая Гавриловича Ваганова, который впоследствии был прислан к своему дяде Семену Васильевичу и жил у него до самой смерти дяди. А после смерти дяди он открыл свою книжную лавку в Ново-Александровском рынке по Вознесенскому проспекту. На квартире жил он в Малковом переулке, и было у него двое или трое детей. Но в одно прекрасное утро он в чем-то рассорился с женою, ушел неизвестно куда, оставя и пачпорт, и жену с детьми, и лавку. Куда скрылся — никому не было известно. Думали, что он утонул или где-нибудь лишил себя жизни. Но кажется, что года через два его нашли где-то в Сибири, в одном из монастырей, и привели этапом на родину как беспаспортного бродягу, где была уже и жена с детьми, сдавшая лавку другому торговцу. Но Николаю Гавриловичу дома делать было нечего, и он, выправя пачпорт, опять приехал в Петербург и с помощию добрых людей, и преимущественно своего кума, книгопродавца Ивана Ивановича Иванова, открыл вторично в том же рынке и тоже по Вознесенскому проспекту другую небольшую лавочку. А для обстановки он купил у меня журнал «Дело»[319], годов двадцать и также разрозненные номера. С год с небольшим прошло, и, вторично бросив все опять, он скрылся и пропал бесследно. И носятся слухи, что он где-то в дальнем монастыре уже дьяконом служит.
Он когда жил у покойного дяди еще мальчиком (на квартире жили они в Казачьем переулке, близ церкви Введения во Храм Пресвятыя Богородицы), каждую церковную службу не пропускал и ходил в церковь на крылос, а впоследствии читал апостолов, а с духовенством этой церкви был близко знаком.
Пристрастившись к духовным книгам, к церковной службе его все тянуло; в монастырь, где можно было думать об иной жизни, а не о суете мирской, где одна мысль: нажива и обман.
И вот эта не покидавшая его мысль и засела ему в голову. Но у него жена и дети. И вот он бросает жену, детей и отправляется Бог знает куда. Пути божьи неисповедимы, может быть, и найдет где-нибудь своей мятежной душе покой.
Был у него брат, Василий Гаврилович, который торговал ранее с ним, но он был отдан в солдаты и теперь неизвестно, жив или помер.
У Семена Васильевича Ваганова было два сына, Иван и Константин. Старший младшего был старее лет на пятнадцать. Семен Васильевич давно до своей смерти старшего отделил, дал ему много хорошего товара: экземпляров двадцать сочинения Брема «Жизнь птиц и животных», а также и других изданий по нескольку экземпляров.
Иван Семенович открыл тогда свою лавку по Садовой улице против Гостиного двора. Но он в лавке сидеть не хотел, а пристрастился к птичкам певчим и дни проводил на Кукином дворе и любовался на пернатую братию с любовию азартного игрока. Накупил штук 30 в клетках различных птичек, а себе свистульку — учил их петь. Вычищал клетки, покупал корм. Иногда проводил целые дни на квартире с птичками. Некоторые у него дохли, а другие ничего не стоили, тогда покупал других.
Лавка стояла запертая, следовательно, торговли не было. Так он задолжал за лавку, за квартиру, мяснику, в мелочную лавочку. И он продавал хорошие ценные книги своему брату торговцу иногда даже за половину стоимости. А потом запутался со своими птичками вконец и совсем разорился, лавку прикрыл и куда девался — неизвестно. Некоторые говорили, что купился в артель, а другие утверждали, что уехал домой на родину. Вероятно, второе вернее, так как в Петербурге его никто никогда не видал.
Младший же брат, Константин Семенович, после смерти отца, получив товар, не захотел торговать в рынке и снял [помещение] на Садовой улице в доме Публичной библиотеки в воротах, несколько в углублении. Начал покупать множество различных журналов и из них стал вырывать статьи и к некоторым даже стал печатать обложки. А все это стоило порядочных денег. Содержание лавки большое и другие расходы довели его до краха. И в самом деле — далеко ли уедешь на этих статейках. Ведь не все же были охотники платить за статью по 1 руб. и 1 руб. 50 коп. А если и платили, то немногие, а можно сказать редкие, те, которые деньгами не дорожили или искать у букиниста было некогда и которым была очень нужна эта статья. На одной этой торговле далеко не уедешь и действительно поторговал он с год с небольшим и дела пошли из рук [вон] плохо. И он должен был прекратить торговлю.
Товар получил, спустил с рук, а похуже кое-как кому размотал и остался чист молодец. Пошел в услужение и кое у кого пожил. У кого год, у кого и того менее. А парень был скромный и с совестью.
В настоящее время судьба как будто ему улыбнулась благодаря Федору Ивановичу Колесову], который был хороший приятель его покойного отца Семена Васильевича.
И вот он по просьбе Колесова, который находится управляющим в книжном магазине у Алексея Сергеевича Суворина, поступил приказчиком туда же. В настоящее время я не знаю, живет он там или нет.
Номер пятый: рядом с Семеном Васильевичем торговал его двоюродный брат Иван Андреевич Ваганов. Как старший брат он был хозяином, и у него помощниками были его два родных брата — Николай Андреевич и младший Осип Андреевич. Они торговали книгами преимущественно на иностранных языках. Особенно Иван Андреевич любил французские, и не какие-нибудь, а редкие, дорогие, как то кепсики[320] и другие с гравюрами. И цены он давал хорошие. Хотя покойный Н. И. Свешников и писал [в очерке] «Петербургские
