книготорговцы-апраксинцы и букинисты», помещенном в «Историческом вестнике», 1897, июнь, т. LXIX, что Иван Андреевич помер в 1850 году, но это неверно. Он помер гораздо позднее, так как я имел с ним дела.
Раз утром ко мне в мою лавочку приходит лакеи и говорит:
— Что, вы покупаете книги?
— Покупаю! — отвечаю я ему.
— Так сейчас пойдем со мной. Барин едет за границу и хочет продать лишние книги. У нас их много.
— А далеко ли вы живете?
— Близ Синего моста, на Морской, угольный дом на Мойке. (Теперь там на углу кирка[321], а тогда не было).
Мы пришли. Выходит господин, высокого роста, пожилой, с усами, и говорит:
— Вы книгопродавец?
— Точно так, ваше сиятельство!
Господин этот был граф Гурьев[322], как я узнал впоследствии.
— Вот в этом шкафе книги, которые я хочу продать, посмотрите.
Он отворил дверцы у шкафа Я стал смотреть. Книги были все почти на французском языке, преимущественно кепсики с гравюрами, золотообразные.
Граф в это время вышел в другие комнаты.
Книги были что называется антик[323], сердце у меня бьется, как птичка в клетке. «Ну, — думаю, — удастся ли мне купить?»
Времени прошло с полчаса. Вдруг выходит граф и говорит:
— Ну, сколько вы дадите за эту полку в самом верху?
— А сколько вы желаете взять?
— Рублей 60. Я менее не возьму.
И за 50 рублей мы сторговались.
— Приходите завтра, в это время. Я еще отберу.
Я пришел наутро и еще купил на 40 рублей, отдал деньги и хотел уходить. Но граф остановил меня и говорит:
— А что вы дадите за эти книги? — и, отворив в самом низу деревянные дверцы, показал рукой. Я думал, что это переплетенные газеты — «Пчела», издаваемая Гречем[324]. Взял книгу, развернул, смотрю: гравюры с описанием.
— Знаете, что это? Это «Венецианская галерея» на французском языке. Это вещь очень и очень дорогая. Тут тридцать томов и около трех пудов весу. Сколько вы можете дать за нее?
Я стал в тупик и не знаю, что и давать.
— Хотите нажить деньги — менее 200 рублей не берите, а я с вас возьму сто рублей и менее ни копейки.
— Ваше сиятельство, возьмите 80 рублей.
— Менее ни гроша. — И граф захлопнул дверцы.
Сердце во мне и щемит, и дрожит, и трепещет, и радуется, и, вместе, как-то болит. Вещь, которую я вижу в первый раз в жизни, вещь серьезная, дорогая. Если я упущу — сейчас же найдутся охотники и купят. И, нисколько не медля, с купленными книгами, сел на извозчика и марш в рынок. Привез и прямо к Ивану Андреевичу. Он немного стал и смотрит на них. И мы сторговались за 60 руб. Слава богу, я нажил 20 руб.
Я и говорю ему: так и так, Иван Андреевич, я торговал у барина полную «Венецианскую галерею» в переплетах, на французском языке.
— А сколько просят?
— Сто рублей, — отвечал я.
— Совершенно чистый, как из печати.
— Отчего ж ты не купил?
— Да денег у меня мало, не хватает.
— На вот тебе сто рублей и немедленно привези прямо ко мне. Слушай же, не продай кому другому.
— Сохрани бог. Я же не свинья какая-нибудь.
— Ну то-то же. Марш, не прозевай.
И на счастье я застал графа дома. Я отдал деньги, книги завязал в три пачки и через час привез в рынок. Иван Андреевич ждал и, увидав меня с книгами, задрожал. Развязав и пересмотрев тома, листы и гравюры, остался вполне доволен.
— Ну, Гриша, теперь пойдем в трактир, попьем чайку и поговорим.
В трактире заказали чай, селянку и себе Иван Андреевич потребовал маленький графин водки (я в то время вина не пил).
— Ну, сколько, Гриша, ты хочешь барыша за эту «Галерею»?
— Вы, Иван Андреевич, знаю, меня не обидите, — ответил ему я.
— Вот тебе 25 рублей, впрочем мало, даю тебе 30 рублей барыша и угощенье мое. Извини, больше не могу.
Я получил деньги, напился чаю и ушел. После того я всегда иностранные книги продавал ему. Дряни они не покупали. Иностранными книгами это были первые торговцы во всем рынке. Любил он книги итальянские, латинские и на восточных языках: арабские, турецкие, персидские.
Сам Иван Андреевич находился в лавке мало, а торговали братья. Николай Андреевич здоровьем был плох, а торговал более один Осип <…>.
Когда Дмитрий Федорович овдовел, а на первой жене он был женат в деревне, спустя год он задумал жениться вторично в Петербурге и позвал на свадьбу многих книжников, в том числе и Ивана Андреевича. Свадьба была шикарная, всего было вволю. Иван же Андреевич любил выпить всласть. Любил он более всего коньяк. Он, порядочно охмелевши, за столом вспотел и расстегнул сибирку[325], которую носили тогда все торговцы. В кармане его жилетки были золотые часы и через шею была золотая же тяжелая цепочка. И когда он, пошатываясь от выпитого вина, собрался домой, и на него надели дорогую енотовую шубу, то какие-то негодяи, заметив его состояние, взялись проводить его домой, посадили на извозчика и дорогой сняли с него часы, оборвали цепочку, вытащили из сибирки бумажник с деньгами, сняли шубу, бобровую шапку и бросили дорогой в Щербаковском переулке.
Вероятно, он кричал и боролся с негодяями, то его вдобавок избили, а в Щербаковском переулке в то время на крики и драки не обращали внимания, потому что скандалы были беспрестанно, каждую ночь. В то время в этом переулке было более десяти увеселений, т. е. публичных домов. Подняли Ивана Андреевича без чувств и отправили в часть. Наутро частный пристав стал его спрашивать, как было дело и кто его ограбил.
— Ничего я не помню, господин пристав, — отвечал Ваганов, — кто меня посадил на извозчика и кто провожал меня. Я был так пьян и подозревать не знаю кого. И потому, ради бога, прошу вас, пошлите на мою квартиру кого-нибудь, чтоб мне принес брат тулуп и шапку, а то меня знобит ужасно.
Через час ему принесли одежду, и брат Николай увез его домой.
На другой день в рынке только и было разговору, что Ваганова ограбили. С месяц провалялся Иван Андреевич, не показываясь в рынке. Но, хотя он поправился понемногу, стал ходить в лавку, но начал кашлять, хилеть и часто хворать, а потом совершенно слег в постель и вскоре помер. С сожалением, кто его знал, торговцы и покупатели, вспоминали и жалели его.
Братья стали вести торговлю. Младший, Осип, был дельный торговец и цену товару знал хорошо, не менее покойного брата, но был нажимист и скуп. И его почему-то прозвали в насмешку Осип с квасом, которая [кличка] и осталась за ним до смерти.
Пожар рынка уничтожил много у них редких книг, но благодаря бога в кладовой и на квартирах осталось много хорошего товару и потому брат Николай отправился на родину в Угличский уезд Ярославской губернии.
Осип же снял лавку на Садовой улице, в доме Публичной библиотеки, и взял приказчика Петра Лаврентьева Воронина и мальчика Сергея Трусова[326], ныне имеющего свой книжный магазин на Литейной улице, близ Невского, в доме Кекина. Осип же Андреич скончался около семидесятых годов. После смерти мужа жена его продала товар и отправилась на родину и там в девичьем монастыре откупила келью, внесши около четырех тысяч рублей.
Рядом с ними в сгоревшем рынке торговал античными вещами и огнестрельным оружием Иван Васильич Пчелин. С ним же рядом, номер шестой, книгами торговал Дмитрий Федорович Федоров. Он торговал преимущественно русскими книгами, но книгами хорошими, дельными, которые читались образованною публикою, и также дорогими учебниками, как и Никита Васильич Васильев, хламу он не любил и не держал.
Он покупал одного звания по нескольку сот экземпляров. Так, однажды, покойный Булгарин заложил в «громоздких движимостях», находящихся по Гороховой улице, между Садовой и Семеновским мостом, 1000 экземпляров третьего тома своих «Сочинений», [включающего роман] «Дмитрий Самозванец»[327]. Затем шесть остальных томов, без одного третьего, продал в рынок, и [они] продавались у книжников по 2 руб. Но у кого был полный экземпляр, все семь томов, тому давали 5 рублей. Но третьего тома нет и нет.
Проходит два года. Булгарин не выкупает. А потом он и помер. И вдруг читаем публикацию, что заложенные покойным Фадеем Булгариным книги, 1000 экземпляров третьего тома, будут продаваться с акцыона. В назначенный день мы — все книжники — пошли на акцыон и сообща купили все по 30 копеек за том. Следовательно, «громоздкие движимости» потерпели убытку 700 рублей. И с тех пор все предметы принимали они в заклад, кроме книг. Значит, ожглись они на молочке. Булгарин их проучил.
Мы же связали между собою вязку, и Дмитрий Федорович их вывязал по 60 копеек за том.
А то раз назначен был акцыон на Бертовом заводе после смерти управляющего заводом. Покойник, верно, был любитель редких книг.
Книги были по разным предметам: научные, литература по истории, беллетристика, «Сочинения» Пушкина издания 1837 года, II частей, «Сочинения» Н. Гоголя[328]. Сочинения обоих авторов в то время ценились очень дорого, давали по 50 руб. за экземпляр, чуть не на вес серебра.
В то время цензура издавать новым изданием почему-то долго не позволяла, да не одни эти книги, а и другие, как например, «Горе от ума» соч. Грибоедова, «Конек-Горбунок» соч. Ершова[329]. За «Горе от ума» торговцы давали по 5 руб… а за «Конька-Горбунка» — по 3 руб.
Раз я купил «Стихотворения» Кольцова со статьей Серебрянского «О музыке» и «Стихотворения» Ростопчиной в таком же формате, в одной книге, как и Кольцова[330], и продал Дмитрию Федоровичу по 6 руб. за каждое. Ценились «История» Карамзина в 12 частях, «Священная история», соч. Зонтаг[331]. За Новый Завет на русском и славянском языке, как я уже говорил, давали 6 руб., на одном гражданском — 4 руб. И все эти книги продавались после смерти управляющего с акцыона. И кроме того множество церковных книг, а особенно староверческих. И тут же в числе этих книг находился редкий экземпляр — «Требник» Петра Могилы.
И все эти книги были куплены книжниками за 1571 руб. Вязки между собой навязали 600 с чем-то руб. и разделили кому сколько пришлось по расчету. Мне же пришлось 26 руб. чистой вязки, и книг я ничего не вывязал. Из этих много вывязал Д. Ф. Федоров, в том числе и «Требник» Петра Могилы за 125 руб.
А что покойный Н. И. Свешников пишет, что он выменял у Ивана Семенова [ «Требник» Петра Могилы] за воз книг с придачею 80 руб., это я не знаю, не слыхал.
Дмитрий Федорович
