открыть для пажити скотам;

Или причина в том была еще иная,

Владела лесом там пожара власть, пылая.

С великим шумом огнь коренья древ палил;

Тогда в глубокой дол лились ручьи из жил,

Железо и свинец и серебро топилось,

И с медью золото в пристойны рвы катилось.

Кальпурний

Буколики*

Ах, жалко! без тебя лилеи почернели,

И ясные струи, и вина мне противны:

Но если придешь ты, лилеи побелеют,

И ясные струи, и вина будут сладки.

(III, 51–54)

Сенека

Медея*

Умножь теперь свой гнев и будь бодра как прежде,

И стары злы дела почти за добродетель.

Медея ныне я, и дерзость в зле растет,

Весьма полезно мне, что мной убит мой брат,

Что мной растерзан был и на пути разметан;

Полезно, что отец лишен руна златого.

Не знаю, что теперь злый дух мой умышляет

И сам себе едва представить ясно смеет.

К неслыханному злу рука моя готова.

Примите, дети, казнь за отческу неверность.

Трепещет грудь моя, и члены цепенеют!

Отходит лютость прочь: я стала снова мать.

Ах! как мне кровь пролить драгих своих детей?

Однако не мои, пускай уже погибнут.

Ах, нет, они мои! ни в чем они не винны!

Но равно как они, и брат невинен был.

Что зыблешься, мой дух? и слезы что текут?

Любовь влечет в страну, а гнев влечет в другую.

Ко мне, дражайший плод, в объятия бегите:

Единых видит вас сей скорбный дом отраду.

Но ненависть кипит, болезнь воспламенилась.

И прежней гнев бодрит мои к убийству руки.

Я следую тебе, куда ни поведешь.

(910–961)

Геркулес Этейский*

Зевес, богов отец, в твоей деснице гром

Страшит восток и юг и дальный солнцев дом,

Я мир тебе принес, ты царствуй безопасно:

Что было на земли и в тартаре ужасно,

То всё я сокрушил геройской сей рукой

И свету показал, что я рожден тобой.

Уж некуда бросать тебе гремящи стрелы:

Я спас от лютых бед вселенныя пределы.

Троянки*

1

Гекуба

Рыдайте жалостно, руками бейте в груди,

Парисовым судом несчастливые люди.

Хор

Привыкли мы к слезам, мы плачем десять лет

Когда Приамов сын, начало наших бед,

Из древ сея горы суда себе построил

И греков грабежем и нас обеспокоил.

Десятью видели мы снег поверх бугров,

Что лесу лишены, побитым для гробов

Что лесу лишены, побитым для костров.

Десятью в робости хлеб сеял сельский житель.

По вся дни им и нам был страшен победитель.

Теперь нам новой плач, несчастным, настает.

Рыдайте, идучи царице вашей вслед.

Гекуба

Сообщницы моей напасти и печали,

Что горесть мне нести в несчастьи помогали,

Насыпьте, бедные, коль горестны часы!

Троянской с кровью прах в растрепанны власы.

Спустивши платье с плеч, все руки обнажайте

И до утробы плоть ударам подвергайте,

Какой остался нам, уже плененным, стыд:

Не к браку нам беречь покрытой тела вид.

Терзайте грудь, лице в отчаяньи терзайте.

Приятен мне сей вид; царице подражайте.

Все плачи прежние старайтесь превышать;

Рыдайте, как есть долг о Гекторе рыдать.

Хор

Растрепаны власы, и узлы все разбиты.

Горячим пепелом главы у всех покрыты.

Гекуба

Возьмите в горсти прах. Вам только можно взять,

Что вам оставила десятилетня рать.

Ударьте ныне все в нагие сильно плечи.

Печаль, произнеси прегорестные речи.

Ретейски берега, распространяйте вой.

Ты, эхо скучное, в пещерах под горой

Не только повторяй слова речей последни,

Но целой бедных вопль стенания передни.

О море, небеса, вам должно здесь внимать!

Мы ныне начали о Гекторе рыдать.

Хор

Тебя, тебя в слезах, о Гектор, поминаем

И плечи, язвами покрытые, терзаем.

Тебя родившая багровы груди рвет,

Из поврежденных вновь ран прежних кровь течет.

О столп отечества, о рока воспятитель!

Плечами был ты нам своими Покровитель.

(63-131)

2

Раздранный Гектор здесь страшил коней ахейских.

(423–424)

3

Расторгни смертны узы, Гектор,

Раздвинь земное недро,

Карай Уликса;

Одна твоя к тому довольна тень

Оружием гремит

И на ахейский флот бросает хищный пламень!

(690–693)

Марциал

Эпиграммы*

1

Дивишься, что не дам тебе стихов моих?

Боюсь, чтобы ты мне не подарил своих.

(V, 73)

2

Когда себя хранил от яду Митридат,

По вся дни принимал в своей он пище яд;

Ты, Цинна, у себя всегда не доедаешь

И тем предостеречь себя от гладу чаешь.

(V, 76)

3

В тополовой тени гуляя муравей

В прилипчивой смоле увяз ногой своей.

Хотя он у людей был в жизнь свою презрен,

По смерти в ентаре у них же стал почтен.

(VI, 15)

4

Зачем я на жене богатой не женюсь?

Я выйти за жену богатую боюсь.

Всегда муж должен быть жене своей главою,

То будут завсегда равны между собою.

(VIII, 12)

5

О имя, купно с розами рожденно!

Тобой зовется лета часть прекрасна.

Ты сладко, как цветы и мед Иблейский

И как пресладкий нектар на Олимпе.

Тобою бы желал назваться отрок,

Зевесов виночерпец.

(IХ, II)

6

На белых волосах у Аппия зима

И лето на глазах, горящих от вина,

Как пьет, то по носу фиалки расцветают

И точно тем весны средину представляют.

Как в осень щоки все брусники полны зрелой.

Не всяк ли видит год изображен тут целой!

Ювенал

Сатиры*

…Коль святы те народы,

У коих полны все богами огороды!

(XV, 10–11)

Стихотворения, приписываемые Ломоносову

Стихи на туясок*

СТИХИ НА ТУЯСОК1

Услышали мухи

Медовые духи,

Прилетевши сели,

В радости запели;

Егда стали ясти,

Попали в напасти,

Увязли бо ноги,

Ах, плачут боги,

Меду полизали,

А сами пропали.

Между 1732 и 1734

Правда ненависть рождает*

Какая красота теперь себя являет?

Какою святостью мой разум восхищает?

Коль светел и коль чист от ней блистает луч,

Дерзает против бурь, дерзает против туч?

Богиня по всему и тишину приводит,

Во чреве носит плод, и с оным к нам приходит.

И час уж наступил, и время ей родить,

Прекрасное дитя нам, смертным, подарить.

Но коль ужасное чудовище родилось!

Зубами заскрипев, на матерь устремилось.

Не так свирепствует презлобной крокодил,

Которого питал в себе великий Нил.

Не так несытой волк на паству нападает,

Как правду ненависть рожденная терзает.

О Правда, ты наш свет, ты солнечной восход;

Возможно ль, чтоб тобой рожден был сей урод?

Ты дщерь всевышнего, ты добрых дел царица.

Но полон скверны плод! Бессчастна роженица!

1754(?)

Сатира господина Ломоносова на Тредиаковского*

Что за дым

По глухим

Деревням курится?

Там раскол,

Дно крамол,

В грубости крутится.

Середи того гнезда

Поднятая борода,

Глупых капитонов1 флаг

Дал к соборищам их знак.

Все спешат,

Все кричат:

«Борода святая!

Мы с тобой,

С дорогой,

В рай идем, пылая.

Ты нам мера и закон,

Ты обедня и трезвон.

О! апостольская сеть,

Ради мы с тобой сгореть».

Кто зажог?

Лжепророк.

Из какого лесу?

Он один,

Тресотин,

Сердцем сроден бесу.

Он безбожной лицемер,

Побродяга, суевер.

Он продерзостью своей

Ободрил бородачей.

Оным в лесть,

Добрым в честь,

Понося, терзает,

И святош

Глупу ложь

Правдой объявляет.

Только ж, угождая им,

Мерзок бредом стал своим,

И, хотя чтить праотцов,

Он почтил отца бесов.

Оглянись,

Веселись,

Адская утроба!

Твой комплот,

Скверной род,

Восстает из гроба.

Образ твой Герострад2,

Храм зажечь парнасский рад;

Ад готов тебе помочь,

День затмить так, как ночь.

Братец твой,

Керженской,

Адским углем пышет,

Как пес зол,

За раскол

На святыню дышет,

На российского Христа

Отпер срамные уста;

К защищению бород

Злой к тебе валится сброд.

Ах, как рад

Пустосвят3

Для того разпопа,

Что в тебе,

Как в себе,

Видит злу холопа.

И Аввакум-протопоп

Поднял лысину и лоб,

Улыбаясь, на тебя

Смотрит, злость твою любя,

Что за гам?

Волаам,

Июда, Каиафа4,

Чу! кричат:

«Эй! наш брат,

Ты не бойся штрафа».

И от тартарского дна

Сам поднялся сатана;

Он поджог тебя назло,

За свое мстит помело.

Ну ж, хватай!

Поскоряй,

Не теряй минуты;

Тешься так,

Как и сам,

В пляску, в валку, в жгуты!

Как Петрил5 тебя катал

И Балакирев6 гонял.

Все ревут тебе: «Кураж,

Тресотин, угодник наш!»

Лжесвятой

Керженской!

Как тебя прославить?

Как почтить,

Чем кадить,

Что тебе поставить?

Вместо ладану и свеч,

К бородам тебя сожечь,

Чтобы их поганой смрад

Был горчае, как сам ад.

1757 (?)

Гимн бороде за суд*

Не Парисов суд с богами,

Не гигантов брань пою,

Бороде над бородами

Честь за суд я воздаю,

Бороде, что тех судила,

Коих ненависть вредила

Посмеянием своим

И ругаясь явно им.

О брада, что для покою

Там сидишь, где все стоят1,

Чешешься чужой рукою2,

Вокруг тебя всегда кадят!

Бороде все поклонялись,

Бороду за старость чли;

Тут перед нею показались

Разных тьмы бород вдали.

Первая к ней приступила

И, расширясь, говорила:

«О защита бородам!

Припадаю я к стопам».

О брада, что для покою…

Так брада возопияла,

Растрепавшись, пред судьей:

«Ненависть на нас восстала

Дерзкой наглостью своей;

Брадоборец неотложно

Говорит, что есть безбожно

Почитать наши чины

Тем, что мы не крещены».

О брада, что для покою…

Только речи окончала

Борода пред бородой,

Издалека подступала

К ним другая чередой,

С сердца вся почти дрожала,

Издалека заворчала

Сквозь широкие усы,

Что ей придало красы.

О брада, что для покою…

«Я похвастатца дерзаю,

О судья наш, пред тобой:

Тридцать лет уж покрываю

Брюхо толстое собой.

Много я слыхала злова,

Но ругательства такова

Не слыхала я нигде,

Что нет нужды в бороде!»

О брада, что для покою…

После той кричит сквозь слезы

Борода вся в сединах,

Что насилу из трапезы

Поднялась на костылях:

«Сколько лет меня все чтили,

Все меня всегда хвалили;

А теперь живу в стыде.

Сносно ль старой бороде?»

О брада, что для покою…

Множество бород ходили

Друг за другом пред судью,

Все отмщения просили

За обиду им свою:

Та служила многи годы,

Та запомнит все походы,

Та умеет всех учить.

Как за них не отомстить!

О брада, что для покою…

Наконец тут слышны речи

Бороды еще одной,

Что, судье взвалясь на плечи,

Шепчет в ухо с бородой.

Что две бороды шептали?

Говорят, что отгадали.

О жестокой суевер!

Что поставил им в пример.

О брада, что для покою…

Тут уже не стало мочи

Бороде хулу сносить;

Возводя на небо очи,

Стала во слезах просить,

Чтоб ей помощи послало

Притупить клеврет всех жало.

Но какую казнь сыскать,

Брадоборца наказать?

О брада, что для покою…

Борода над бородами,

С плачем к стаду обратясь,

Осеняла всех крестами

И кричала рассердясь:

«Становитесь все рядами,

Вейтесь, бороды, кнутами,

Бейте ими сатану;

Сам его я прокляну!»

О брада, что для покою…

О, какой же крик раздался

От бород сердитых тут;

Ус с усом там в плеть свивался:

Борода с брадою в кнут;

Тамо сеть из них готовят,

Брадоборца чем уловят;

Злобно потащат на суд

И усами засекут!

О брада, что для покою…

1757

Приложения

Письмо о правилах российского стихотворства*

Почтеннейшие господа!

Ода, которую вашему рассуждению вручить ныне высокую честь имею, не что иное есть, как только превеликия оныя радости плод, которую непобедимейшия нашел монархини преславная над неприятелями победа в верном и ревностном моем сердце возбудила. Моя продерзость вас неискусным пером утруждать только от усердный к отечеству и его слову любви происходит. Подлинно, что для скудости к сему предприятию моих сил лучше бы мне молчать было. Однако не сомневаясь, что ваше сердечное радение к распространению и исправлению российского языка и мое в сем неискусство и в российском стихотворстве недовольную способность извинит, а доброе мое намерение за благо примет, дерзнул наималейший сей мой труд купно со следующим о нашей версификации вообще рассуждением вашему предложить искусству. Не пристрастие меня к сему понудило, чтобы большее искусство имеющим правила давать, но искренное усердие заставило от вас самих научиться, правдивы ли оные мнения, что я о нашем стихосложении имею и по которым доныне, стихи сочиняя, поступаю. Итак, начиная оное вам, мои господа, предлагать, прежде кратко объявляю, на каких я основаниях оные утверждаю.

Первое и главнейшее мне кажется быть сие: российские стихи надлежит сочинять по природному нашего языка свойству, а того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить.

Второе: чем российской язык изобилен и что в нем к версификации угодно и способно, того, смотря на скудость другой какой-нибудь речи или на небрежение в оной находящихся стихотворцев, не отнимать; но как собственное и природное употреблять надлежит.

Третие: понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради, чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать.

На сих трех основаниях утверждаю я следующие правила.

Первое: в российском языке те только слоги долги, над которыми стоит сила, а прочие все коротки. Сие самое природное произношение нам очень легко показывает. Того ради совсем худой свойству славенского языка, которой с нынешним нашим не много разнится, противно учинил Смотрицкий1, когда он е, о за короткие, a, i, y за общие, и, б, ш с некоторыми двугласными