Петра и ссылается на ею авторитет. Он часто видит, как искажаются и даже гибнут нужнейшие начинания, и находит в этом причину и своих собственных неудач. «Желая в ум вперить дела Петровы громки», Ломоносов приступил к созданию «героической поэмы», о чем сообщал в академическом рапорте уже в 1756 году, но успел закончить и опубликовать в 1760–1761 годах только две песни. В посвящении поэмы И. И. Шувалову он говорит:
Хотя вослед иду Виргилию, Гомеру,
Не нахожу и в них довольного примеру,
Не вымышленных петь намерен я богов,
Но истинны дела, великий труд Петров.
Две первые песни посвящены пребыванию Петра на Севере и его походу из Белого моря к Шлиссельбургу. Петр, «преходя Онежских крутость гор, Свой проницательный кругом возводит взор», помышляет о прорытии Канала:
Дабы российскою могущею рукою
Потоки Волхова соединить с Невою.
В уста Петра Ломоносов вкладывает свою мечту об открытии Северо-восточного морского пути, когда
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток…
В поэму включено воспоминание о посещении Петром Северной Двины до рождения поэта:
О коль ты счастлива, великая Двина,
Что славным шествием его освящена…
О холмы красные и островы зелены,
Как радовались вы, сим счастьем восхищенны!
Что поздно я на вас, что поздно я рожден,
И тем толикого веселия лишен.
Не зрех, как он сиял величеством над вами…
Возникают картины родного Севера и его летнего незаходящего солнца:
Достигло дневное до полночи светило,
Но в глубине лица горящего не скрыло,
Как пламенна гора казалось меж валов
И простирало блеск багровой из-за льдов,
Среди пречудныя при ясном солнце ночи
Верьхи златых зыбей пловцам сверкают в очи.
При всей достоверности картины северной летней ночи, когда солнце не заходит вовсе, а лишь окунается краем горящего диска в светлые волны, созданный Ломоносовым поэтический пейзаж нарочито неточен «Блеск багровой из-за льдов» невозможен у южных берегов Белого моря в июле месяце, когда происходило плавание Петра. Ломоносов создает декоративный пейзаж Арктики. «Почти» реальный, он оказывается деталью сложного художественного построения. Тотчас же за этим «локальным» описанием возникает волшебная феерия с нежданным появлением морского царя (неназванного традиционного Нептуна):
От севера стада морских приходят чуд,
И воду вихрями крутят, и кверьху бьют,
Предшествуя царю пространныя пучины…
Следует описание его палат и престола на дне покрытого золотым песком Океана:
Столпы округ его огромные кристаллы,
По коим обвились прекрасные кораллы:
Главы их сложены из раковин витых,
Превосходящих цвет дуги меж туч густых…
Помост из аспида и чистого лазуря;
Палаты из одной иссечены горы;
Верьхи под чешуей великих рыб бугры;
Уборы внутренни покров черепокожных…
Там «троп жемчугами усыпанный янтарь». Сидящий на нем царь «сафирным скипетром водам повелевает», «одежда царская порфира и виссон». Уподобляясь Марсам и Нептунам школьного театра петровского времени, морской царь, «ошибкою повинный» (он разразился сперва жестокой бурей), обращается к Петру с риторической речью:
«Твои, сказал, моря, над ними царствуй век;
Тебе течение пространных тесно рек:
Построй великой флот; поставь в пучине стены».
Скончали пением сей глас его сирены.
Нептун встречает Петра с первых лет его появления на море. Ломоносов продолжает эту традицию, усиливая ее поэтическими средствами барокко. Отмечено[49], что описание подводного дворца в поэме «Петр Великий» перекликается с «Лузиадой» Камоэнса, известной Ломоносову по французскому переводу (1735), имевшемуся в его библиотеке.[50] В «Лузиаде» Нептун и нереиды обретаются в глубине Океана, где возвышается дворец. Стены его из кристалла, сверкающего ярче наичистейших диамантов, двери из чистого золота, инкрустированы жемчугом и кораллами. Упоминание отважного Васко де Гамы, который «полденный света край обшел», общий характер поэмы также позволяют сближать эти произведения. Возможно, что на возникновение подводной феерии повлияло и описание «Солнцева дома» у Овидия, введенное в «Риторику» (§ 57) и как бы опрокинутое Ломоносовым на дно Океана:
Поставлен на столпах высоких Солнцев дом,
Блистает златом вкруг и в яхонтах горит;
Слоновый чистый зуб верьхи его покрыл;
У врат на вереях сияет серебро.
Риторизованное описание исторических событий сопровождается античными реминисценциями. На дела Петровы взирают Аполлон и музы, как в школьной драме:
С прекрасной высоты, с великого Парнаса
Наполнился мой слух пронзающего гласа.
Минерва, Аполлон и девять сестр зовут
И нудят совершить священный спешно труд.
На историзм поэмы легла тень условности. Становится понятным, что при описании чертогов морского царя Ломоносов не обратился ни к народным сказкам, ни к былине о Садко, чуждым его барочной поэтике.
В поэтике Ломоносова реальные Рифейские горы (Урал) соседствуют с книжным образом Нила, «который из рая течет», упоминание Индии с библейским Ливаном. Фантастическое изображение чертогов Нептуна с деталями рельефа морского дна и его фауны («черепокожных»). Бурные процессы в природе привлекают внимание поэта, пронизывают его «священным ужасом» перед их величием и титанизмом. Вся «натура» мятется, наполняя оды торжественным великолепием. Клокочут недра Земли, рождая металлы, извергают лаву огнедышащие вулканы, ревет неумолчный Океан, где движутся ледяные горы, сверкают молнии, и на мачтах кораблей появляются таинственные огни св. Эльма. Крупицы реальных знаний вплетаются в словесный декоративный узор.
В поэзии барокко высокий полет мысли сочетался с поэтическим отношением к природе, восторгом перед ее грозным величием. Стремление охватить единым взором мироздание, постичь его в великом и малом было присуще философам, поэтам и ученым эпохи барокко. Наука нуждалась в крыльях фантазии, чтобы не заблудиться в эмпирических потемках. По дерзновенному полету мысли Ломоносов ближе этой эпохе, нежели мировоззрению механицистов своего века. Чувство Космоса достигает у него необычайной глубины и силы.
Открылась бездна звезд полна,
Звездам числа нет, бездне дна.
В «Вечернем размышлении о божием величестве при случае великого северного сияния» Ломоносов не только созерцает ночное небо, но и стремится познать законы «натуры» и обсуждает различные гипотезы:
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Ломоносов ссылается на эту оду в 1753 году в ученом «Изъяснении», приложенном к его «Слову о явлениях воздушных от электрической силы происходящих», где отмечает, что она «сочинена 1743 года, а в 1747 году в «Риторике» напечатана» и «содержит мое давнишнее мнение, что северное сияние движением эфира произведено быть может», – и таким образом утверждает свой научный приоритет. А в «Утреннем размышлении…» он описывает бурные процессы, происходящие на Солнце, как «горящий вечно Океан», Ломоносов-ученый мыслил как поэт, а поэт – как ученый. Это роднит его с великими учеными XVII века Галилеем и Кеплером, писавшими о «гармонии мира». Вместе с тем у Ломоносова слабо выражены некоторые излюбленные мотивы западноевропейского барокко, так, например, идея «Vanitas» – бренности и преходящности бытия– только вскользь упомянута в «Риторике». Ему в неизмеримо большей мере присущи деятельный и жизнеутверждающий оптимизм и вера в человеческий разум.
В трагедиях «Тамира и Селим» (1750) и «Демофонт» (1751), сочиненных по «изустному приказу» царицы для придворного театра, возникают картины, отвечающие его привычной поэтике. Вымышленный сюжет о походе «багдатского царевича» Селима против крымского хана переплетается с поэтической обработкой событий русской истории согласно «Сказанию о Мамаевом побоище» и «Синопсису».[51] Описание Куликовской битвы, вложенное в уста крымского царевича Парсима, полно барочного динамизма:
Как туча бурная ударив от пучины,
Ужасной в воздухе рождает бегом свист,
Ревет и гонит мглу чрез горы и долины.
Возносит от земли до облак легкой лист,
Так сила росская, поднявшись из засады,
С внезапным мужеством пустилась против нас…
Работа Ломоносова над поэтическим словом была истерически необходима и плодотворна. Его метафоризм способствовал развитию поэтического мышления. Никто до него, ни после него, до Державина и Пушкина, не добивался такой четкости ритма и звучности стиха. «Водопад» и другие стихи Державина обязаны своим красочным великолепием Ломоносову. Отголоски его стихов и даже прямые заимствования встречаются в «Полтаве»
На холмах пушки, присмирев,
Шум Полтавской битвы, чугунные ядра, что «прах роют и в крови шипят», сам Петр, чей «лик ужасен», конь его храпит
И мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком,[52] –
все это дань петровскому времени и поэзии Ломоносова.
Творчество Ломоносова входит в общий художественный стиль эпохи. Он сложился в литературной и бытовой обстановке барокко. Уже у себя на родине Ломоносов видел, как куростровские косторезы изготовляли из моржовой и мамонтовой (ископаемой) кости шкатулки, игольницы, ароматницы, коробочки для «мушек» и, следуя вкусам своих заказчиков, усваивали декоративные мотивы барокко и рококо. Петровская барочная эмблематика залетала на Север из книги «Символы и емблематы», изданной в 1705 году. В Москве он увидел архитектуру церквей конца XVII века и Сухаревой башни, причудливый Анненгоф, графику петровских изданий. Даже на таблицах «Синусов, тангенсов и секансов» (1716) была помещена барочная виньетка с Адамом, поливающим райское дерево познания «Невский парадиз» был город, построенный в стиле европейского барокко, с мерцающими среди молодой зелени статуями Летнего сада, павильонами, фейерверками и иллюминациями. За четыре года пребывания за границей Ломоносов побывал в художественных центрах, насыщенных барокко, как Дрезден, Лейпциг, Амстердам, познакомился с произведениями выдающихся поэтов немецкого барокко. И снова в Петербурге, занимаясь составлением проектов иллюминаций, сочиняя оды и надписи и, наконец, став мозаичистом, Ломоносов оставался в пределах этого стиля. Между Ломоносовым-художником и Ломоносовым-поэтом не было противоречий. Его вкусы и навыки в области изобразительного искусства также отвечали позднему барокко.
В 1758 году Ломоносов разработал и представил в Сенат проект мозаичного надгробия Петра Великого и Екатерины I с аллегорическими изображениями, эмблемами и девизами. «Лазоревые столпы», урны, серебряные и позолоченные статуи, изображения Добродетелей, Славы, попирающей ногой поверженную Смерть. И, наконец, мозаичные панно, расходящиеся от гробницы и представляющие «дела Петровы» – Азовскою баталию, с изображением вверху апостола Петра, низвергающего Симона-волхва (аналога Фаэтона); Левенгауптскую – с тем же апостолом, указующим на льва; Полтавскую баталию с апостолом Павлом, патетически воздевающим руки к небу. Весь проект носит барочный характер, как и замысел монумента Петру Великому Карло Растрелли (старшего), насыщенный барочной аллегорией и эмблематикой, с двадцатью мраморными статуями и тридцатью барельефами. В проекте Растрелли была предусмотрена фигура крылатой Славы и скульптурные аллегории Добродетелей, изображения «викторий» и «знатные плоды флота Российского».[53]Все это свидетельствует о единстве художественного мышления и стиля Ломоносова.
Барочное устремление поэзии Ломоносова отражало особенности исторического развития России. Утилитаризм петровского времени уживался с торжественно-метафорическим стилем. Пафос стремительно выходившего на мировую арену государства требовал громких слов и риторического восторга. «Лира Ломоносова, – заметил П. А. Вяземский, – была отголоском полтавских пушек».[54] Но не только гром петровских побед нашел отклик в поэзии Ломоносова. Отправляясь от петровских реформ, он выдвигал широкую программу развития страны «для приращения общей пользы». Его поэзия несла в себе заряд жизнеутверждающего оптимизма.
Поэзия Ломоносова позволяет ощутить и оценить красоту старинной витийственности, ее великолепное звучание. Исполненный пафоса слог Ломоносова был близок Радищеву, который, обращаясь к нему, воскликнул: «Слово твое, живущее присно и вовеки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, прелетит во устах народных за необозримый горизонт столетий».[55]
Александр Морозов
Оды похвальные
Ода блаженный памяти государыне императрице Анне Иоанновне
