становления. А так как эти три момента неразделимы, то можно всю эту триаду рас¬сматривать в свете каждой из трех категорий и, таким образом, получится три интеллигибельных триады (Procl. in Tim. I 308? слл., Damasc. Ill, 120). Приблизительно тоже три триады содер¬жится и в интеллектуальной сфере (тот же текст из Прокла), причем третья триада, по–видимому, трактуется как гебдомада — путем утроения двух последних членов. Ноэтическая сфера есть область парадейгм, ноэрическая — идей, а последний член ноэри–ческой гебдомады является демиургом (иначе Kirchner, с.о., 214).3. Феодор Ассинский, по–видимому, фиксирует более уверен¬но основную триадичность Нуса, говоря об интеллигибельной сфере (триаде), об интеллектуальной триаде (1. бытие, 2. мыш¬ление, 3. жизнь) и о демиургической триаде (1. обладающее бытием, 2. обладающее мышлением, 3. «источник душ») (Procl. in Tim. II 27418__2?)» причем получается у него три демиургических триады, последние члены которых называются платоновским именем автозона. Однако выявление проблемы единства в ин–теллигибельной сфере приближает эту последнюю скорее к сфере Прокловых генад, в демиурге же недостаточно подчеркивается момент идейный. Поэтому не Феодора, а скорее Сириана я бы считал установителем деления Нуса на жизнь, бытие и Нус в узком смысле (in Met. 973а 12 слл.), хотя это деление проводится им только в сфере интеллигибельного мира, общий же Нус содер¬жит кроме интеллигибельного интеллектуальный и психический мир (Procl. in Tim. III 24725слл.), и, стало быть, основная триада Нуса — не насквозь ноологична.4. Только Прокл завершает и окончательно уточняет тради¬цию неоплатонизма в трактовании Нуса. У него основное деле¬ние — на интеллигибельную триаду (сущее), интеллигибельно–интеллектуальную (жизнь) и интеллектуальную (Нус), от каковых — стало быть, чисто умных конструкций — зависит последняя триада, стоящая на границе между чисто умным и чувственным: парадейгма, демиург, идеи (см. выше прим. 65, тексты в прим. 57, 75). Весьма важны разъяснения к этому у Damasc. § 136, 160, 188, 201, 204, 240, 242, 244, 249, 266, 267, 299, 320 и мн. др. Таким образом, последняя вершина неоплатониз¬ма — Прокл —дает такой анализ Идеи: она есть 1) чисто смыс¬ловая «онтическая сущность», данная как результат своего соб¬ственного внутрисмыслового становления (интеллигибельная триада — «сущее»), 2) погруженная в инаковость вне–самостно–го и вне–смыслового, хотя все еще умного, становления (интелли¬гибельно–интеллектуальная триада — «жизнь») и 3) данная в своем полном отождествлении с этим последним, так что с «су¬щего» снята здесь (по–гегелевски: «снимать план») вся его умно¬жизненная, интеллектуально–алогическая структура, картин¬ность и рельефная сконструированность («нус» в узком смысле, эйдосы — как смысловые изваяния в отличие от абстрактно–онтических положенностей просто «сущего»), причем 4) вся эта полученная умная картинность смысла соотносится еще раз с инобытием, на этот раз уже не умным, а чувственным, и в своем отождествлении с ним дает уже не просто эйдосы, хотя бы и картинно изваянные, но — символы, имена (парадейгмо–демиур–гийная триада); 5) эти сущно–жизненно–умно–парадейгмо–де–миургийные символы даются, кроме того, как интеллигенция, т. е. как то, что само себя полагает для себя же, так что оно само для себя и свой субъект и свой объект и тождество того и другого, откуда символы становятся мифами, личностями и прежде всего богами и затем, в порядке нисходящей диалектики, — демонами, героями и людьми. Так, начавши с отвлеченнейших и тончайших построений диалектики, Прокл вновь приходит к наивной живой действительности, — этих вот наивных и хрупких, или величест¬венных и вечных, но всегда живых и простых вещей и существ. Действительность наивного опыта опять водворяется во всей пестроте и непосредственности, но водворяется как разум¬ное видение, как смысловой лик, как выраженный смысл, как разумеваемая природа.с) В–третьих, эволюция неоплатонизма привела к выявлению^ ономатической природы Идеи–Чтойности. Имя сущности есть ее смысловая, умная энергия. Она неотделима от сущности и поэтому есть сама сущность, но она отлична от сущности, и поэтому сущность не есть ее энергия. Ономатизм, как мы видели (выше, IIId), заложен вполне определенно уже в платоновском термине «идея». Сочинение de myst. A eg., принадлежащее если не Ямвлиху, то его школе, дает углубленную диалектическую и теургическую концепцию имен (VII 4 и сл., ср. о статуях и эйдолах — III 28 слл., как у самого Ямвлиха, Phot. cod. 215), завершителем чего является опять–таки Прокл, давший система¬тическое учение об имени (см. прим. 65, 66), кажется никем ни¬когда не превзойденное. Ономатизм у Прокла помимо теургии, магии и молитвы есть лишь необходимый результат диалектики; и, след., поскольку диалектический переход предполагает триаду (одно, чтобы быть, должно отличаться от другого и затем отож¬дествляться с ним), т. е., прежде всего, меональную инаковость, — ономатизм этот есть лишь диалектически развитое учение о мео–нальных переходах, т. е. о явлении сущности. Именно беря Одно как начало диалектического пути и сопрягая его с его инако–востыо, с его алогическим становлением, мы получаем разделен–ность одного, или число, числовую структуру идеи. Полагая число и, след., противопоставляя его же инаковости, мы получа¬ем, при их отождествлении, сущее. Полагая сущее, т. е. сначала противопоставляя его некоей новой инаковости, а потом отож¬дествляя их, беря общее им обоим, получаем эйдос, целостно–раздельно–координированное сущее. И наконец, полагая эйдос, получаем в результате обычного триадизирования символ^ или имя. Таким образом, имя у Прокла есть система шести друг на друга налагающихся и друг друга порождающих сфер: 1) верх¬няя — символическая, «средняя» между умным и чувственным; 2) эйдос — как уже чисто умная конструкция; 3) алогическое становление, приведшее к конструкции целостного эйдоса; 4) «сущее» — «оптическая сущность», алогическое становление ко¬торого дало эйдос; 5) число, числовая изваянность и структур¬ность «сущего», давшая ему необходимые для него категории —тождества, различия, покоя, движения и сущего, т. е. смысловая потенция самого «сущего»; 6) та абсолютно неразличимая, апо–фатическая точка отождествления всех этих сфер, та абсолют¬ная единичность имени, которая содержит все в себе в неразвер¬нутом виде и есть как бы универсальная потенция и универсаль¬ная индивидуальность и самого имени и всех его оформлений. Таков подлинный смысл этого учения об эманациях, которое обычно толкуют в виде каких–то натуралистических истечений, не замечая тут ни диалектики, ни вообще логики, а видя лишь нагромождение произвольных фантастических вымыслов. Ду¬мающие, что имя есть простой звук или только переживание его, суть лжеучители и еретики. Таковым имяборцам анафема да будет. Лжеумствующим же, что имя отделимо от сущности и не есть сама сущность и то единение их — «только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле, Имя… есть только имя», — таковым ономатомахам, в суете мнящим ниспровергнуть древнюю ономатодоксию, трижды анафема да будет.d) В–четвертых, наконец, эволюция неоплатонизма привела и к максимально разработанной мифологической природе Идеи–Чтойности–Имени. Миф отличается от идеи, или символа, тем, что это есть интеллигенция, т. е. интеллигенция как символ и символ как интеллигенция. Так как платонизм чужд всякого новоевропейского субъективизма, то смысл, о котором он говорит в отношении идеи или символа, не может быть в зависимости от какого–то отдельного субъекта. Этот смысл, эта идея, этот символ сами же и полагают себя как себя, т. е. сами с собой самосоотно–сятся. Это значит, что они мыслят себя, мыслительно и умно со¬зерцают себя. Но, мысля себя, они сами полагают границу для себя, ибо эта граница, необходимая для мышления, есть они сами. След., есть и иное за этой границей, есть переход за эту границу, есть стремление во–вне, есть воля. Единое (Plot. VI 8), желая утвердить себя как себя, устремляется вне себя, волей своей устремляется к иному, и поэтому есть и мышление себя самого и воля к себе и иному. Но волевое растекание привело бы к абсолютному распылению Единого, если бы оно не продолжало в то же время и сдерживать себя самого своими же собственными границами, т. е. самим же собою. Отсюда, оно, выходя в мышле¬нии к созерцанию себя и иного и в воле — к устремлению на себя и на иное, в вечном умном покое души возвращается к себе самому и как бы вращается в своих собственных границах, буду¬чи и мышлением, но — себя самого, и волей, но — не уходящей в беспредельность, а равномерно вращающейся в своих собствен¬ных границах. Это — то, что в новой философии получило назва¬ние чувства. Платоники называют это жизнью, умным, покоем, блаженным пребыванием вечности в себе. Так символ становится самосознающей, самоволящей, самочувствующей сущностью, или личностью. (О мифологии Плотина, Прокла и Дамаския см. прим. 26 и — о более древней — прим. 16.) А отсюда — боги, демоны, герои и люди, вся эта наивная и детская, примитивная действительность, где первые радости жизненных ощущений сли¬ты в неразрывное целое с гениальностью художественной фанта¬зии и последней четкостью утонченных диалектических построе¬ний. Вечность, о которой еще Гераклит говорил, что она есть дитя играющее, и вся эта божественная «трагедия и комедия жизни» (Plat. Phileb. 50b) со всеми их наивностями, глупостями и трога¬тельной беспомощностью, со всей хрупкостью, бессилием и по¬кинутостью, со всей силой, величием и победой, все эти Диоме¬ды //В первом изд.: Ахиллы.//, наивно ранящие Афродит, все эти Аресы, пойманные на ложе, на самом месте романического приключения, и скованные в таком виде с возлюбленной Гефестом при общем смехе всех блаженных небожителей, — словом, весь космос, весь Античный Космос есть эта невинная и гениальная, простодушно–милая и до последней жестокости утонченная, блаженно–равнодушная диалектическая игра Абсолюта с самим собой, неустанно порож¬дающего из себя неисследимое море идей–символов, демиургий–ных именований и непрестанно пожирающего и поглощающего их в бездну своих темных глубин.Прокл, давший до тонкости разработанную диалектику гре–ческой мифологии, и тут оказался величайшим мыслителем, в котором вся античная религия, философия, мифология и наука нашли своего последнего и самого гениального выразителя и за–вершителя. Платоно–Аристотелева Идея–Чтойность, созревшая в Плотине в законченный цельный организм, дала в Прокле по–следнюю эволюцию своей числовой, умно–смысловой, ономати–чески–символической и мифологической стихии. В нем античная философия истощает свою последнюю энергию, ибо дает послед¬нее осознание всего тысячелетнего языческого опыта. И мы зна¬ем, что его школа и была последней философской школой умира¬ющего язычества. Вскоре исчезла и она, как потухла и померкла вся античность, бессильная перед своими могущественными врагами. И теперь, только после больших усилий, после много¬летнего изучения всякого неинтересного материала, всего этого археологического мусора древних языков, религии, философии, науки, после изучения сотен всяких разноязычных авторов, больших и малых, начинаем наконец понимать всю красоту и блеск, всю страстность и все спокойное величие этих забытых памятников человеческого творчества — творений неоплатони¬ков, и прежде всего Прокла. Окажутся ли будущие исследовате¬ли Прокла в более счастливых условиях, чем