разнообразных трактатов, составляющих в общей
сложности несколько тысяч страниц современного печатного текста.
Такой вековой предрассудок в оценке античной философии появился, конечно, не случайно. Поскольку начиная с эпохи Возрождения
античность исследовалась по преимуществу
историками либерально-буржуазного направления, получилось так, что послеклассический эллинизм разрабатывался гораздо меньше, а последние века античной философии вообще
признавались сплошь религиозными, магическими и упадочными и потому часто совсем не удостаивались внимания историков. Последняя по
времени античная философская школа, а именно
неоплатонизм, в целом почти совсем не изучалась вплоть до XX в. и была представлена лишь
в виде отдельных и дробных исследований.
С этой постоянной тенденцией — сводить античную философию только к периоду до Аристотеля включительно — необходимо решительно
покончить. Историк должен учитывать всю фактическую действительность независимо от своих
личных вкусов и интересов, учитывать решительно все исторические периоды. Известно, например, что людоедство — ужасная вещь. И тем
не менее историки первобытного общества рас-
172сказывают о нем так же хладнокровно, как о
достижениях культуры начального периода человеческой истории. Зачем же нам в XX в. обеднять историю античной философии в зависимости от своих субъективных капризов и вкусов?
б) Имеется еще и другой, столь же обычный
предрассудок, бороться с которым тоже очень
трудно. О философии часто думают, что это такая наука, которая не имеет ничего общего с
другими науками, что ее нужно изучать в чистом виде, в отрыве от прочих наук и искусств,
в отрыве от общественной и политической обстановки, от техники и быта. То, что философия имеет свой собственный предмет, это ясно.
Но почему этот самостоятельный предмет должен изучаться в отрыве от всего исторического
процесса и сводиться на не зависимую ни от
чего логику? Здесь опять на первый план выступают субъективные вкусы и капризы некоторых историков философии.
Так как теоретическая философия есть вещь
достаточно сложная и понимается она разными
людьми по-разному, то всякий приступающий
к делу исследователь истории античной философии начинает засыпать нас разными фактами,
взятыми некритически и поражающими своей
пестротой. Иной раз рассказывается об общественно-политических взглядах того или иного
философа, а потом излагается его философская
теория; при этом остается неизвестным, какова
связь между тем и другим. Иногда же излагается одна теоретическая философия, а об ее общественно-политическом значении не говорится ни слова. Гераклита подчас изображают как
представителя античного рабовладения. Но что
рабовладельческого в гераклитовском первоог-
173не или в его логосе? Подобного рода вопросы
иной раз не приходят в голову исследователям
античной философии. Платона часто объявляют общественно-политическим реакционером.
Но что реакционного в диалектике «одного» и
«иного» в диалоге «Парменид», догадывайтесь
сами.
Из всех математических наук наибольшей
философской разработке подвергалась в античности геометрия. А почему? На этот вопрос иной
раз можно услышать такой ответ: математика
есть наука, не имеющая никакого отношения к
общественному развитию. Но пойти на подобного рода идеализм мы никак не можем. Таблица
умножения действительно не имеет никакого
отношения к тем вещам и событиям, которые
измеряются с помощью этой таблицы. Но невозможно допустить, что те или иные математические методы появлялись в истории ни с того ни
с сего, без всякой связи с общим историческим
развитием. Современная наука уже давно может
объяснить присущий античности примат геометрии, исходя из глубочайших основ античной
культуры. И тот факт, что появление теории
бесконечно малых в XVII в. связано с выдвижением на первый план человеческого субъекта и с соответствующими теориями бесконечного прогресса, начинают понимать уже многие.
Поэтому в настоящее время необходимо
твердо и решительно как формулировать своеобразие предмета философии, с тем чтобы исключить возможность сведения его к чему-либо
иному, так и прочнейшим образом связывать
философию со всеми слоями исторического процесса и видеть в ней своеобразное отражение и
всех других достижений данной культуры. Без
174точной увязки философии с общим культурным
развитием невозможна никакая научная история философии. Ведь философия — это некоего
рода жизненная сила, а в отрыве от всех слоев
культуры, который часто наблюдается и в изложениях, и даже в исследованиях, философия
превращается в бессильную и безжизненную
абстракцию, то есть вообще перестает быть философией.
в) В поисках нутей построения истории античной философии как чего-то целого мы столкнулись с отсутствием надежных связей истории
античной философии с учением об общественноэкономических формациях. Марксистско-ленинская методология создает все необходимые условия для установления философских и социально-исторических связей. Однако подход к этому
вопросу часто сводится у нас лишь к цитированию трудов основоположников марксизма-ленинизма. Собственно говоря, это все тот же вопрос об общекультурных связях истории философии, который мы только что поставили. Ведь,
касаясь учения о формациях, мы должны говорить не только об исторических периодах и не
только о периодах общественно-политического
развития. Речь должна идти особенно о социально-исторических сторонах человеческого развития и, в частности, о сторонах социально-экономических.
Мы не будем здесь останавливаться на принципах, которые уже давно установлены. То, что
представление об общественно-экономической
формации должно лежать в основе всех историко-культурных изысканий,— это ясно, как и то,
что типы культурного развития несводимы к их
общественно-экономической основе. Но часто
И5остается совершенно невыясненным вопрос о
том, каким же именно способом общественноэкономическая основа связана с бесконечно разнообразными областями культурного развития.
А ведь без решения этого вопроса рушится и все
наше представление об истории античной философии в целом.
Для нас теперь мало ограничиваться простым указанием на эту общественно-историческую связь. Давно уже пора определить само
существо этой связи. В дальнейшем мы и попытаемся установить сущность этой общественноисторической связи. Думается, что только после
достаточно ясной социально-исторической характеристики античной философии в целом мы
действительно сможем понять ее историю как
некую целостность. Ведь совершенство человеческого познания заключается в четком разграничении вещей, в четком представлении структуры каждой отдельной вещи и в понимании
изучаемой области вещей как некоего рода единораздельной целостности.
Таким образом, история античной философии
как единораздельная целостность включает не
только учет решительно всех периодов ее развития и. не только учет связи философии с другими сторонами исторического процесса, но и
четкое решение вопроса о ее социально-исторической сущности. Только тогда история античной философии, несмотря на свою 1200-летнюю
протяженность, предстанет перед нами как
цельный лик, как единораздельная, живая и целостная историческая структура.
Начнем с обзора социально-исторических основ истории античной философии. Античная философия и эстетика развивались на основе двух
176общественно-экономических формаций — первобытнообщинной и рабовладельческой, которые
наличествовали в античности в виде разного рода причудливых и нелегко анализируемых переплетений.
2. Первобытнообщинная формация. Общий
очерк, а) Эта первая и хронологически более
ранняя формация основана на труде и вообще
на экономических отношениях только в связи с
приматом ближайших родственных отношений.
А так как ближайшие родственные отношения
являются здесь чем-то максимально понятным,
всегда обязательным и неопровержимым, то и
воззрения на природу и на весь мир сводятся в
основном к выдвижению на первый план родственных отношений. Весь мир представлял собою
в те времена универсальную родовую общину.
А это значит, что основной идеологией первобытнообщинной формации является мифология ‘.
б) То, что во времена первобытнообщинной
формации человеческое мышление в основном
является мифологией,— это как будто является
общепризнанным. Но в данном случае мы хотим
понять историю античной философии как целое.
А с этой точки зрения то, что обычно говорится
о происхождении античной мифологии, малоудовлетворительно. Ведь недостаточно засвидетельствовать тот простой факт, что в первобытные времена человек мыслил мифологически.
Важно установить, почему он мыслил именно
так. Принято считать, что своей мифологией человек хотел объяснить природу. Однако весьма
1 См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики.
Ранняя классика. М., 1963, с. 96—99.трудно допустить такую логическую последовательность первобытного мышления, которая позволяла бы систематически одни факты объяснять другими фактами. И потом, что же это за
объяснение, если говорится, что Солнце — это
какой-то очень большой человек, который регулярно разъезжает по всему небу на огненной
колеснице, запряженной огненными конями?
Ведь это значило бы объяснить одно непонятное явление другим, еще менее понятным явлением. И вообще, всякое объяснение есть специального рода логический процесс. Но был ли
первобытный человек способен на такого рода
абстрактно-логические умозаключения? Объяснять такое универсальное явление, как мифология, исходя из определенного состояния мышления — это значит находиться в плену дурного
и чересчур абстрактного идеализма.
На самом деле мифология если и служит целям мыслительного обобщения, то отнюдь не в
первобытные, а в последующие века человеческого развития. Наделение природы человеческими образами — это вначале вовсе не результат мыслительного объяснения, а следствие того,
что в те времена человек вообще не мог мыслить
вне своих общинно-родовых отношений. Вся его
социально-экономическая и вообще социальноисторическая жизнь базировалась на этой безусловной понятности и всеобщности родственных
и вообще родовых связей. То, что вся природа
мыслилась мифологически,— это не могло быть
результатом развития абстрактного мышления.
Это было просто следствием родовых отношений, без которых вообще ничто на свете в те
времена не мыслилось. И можно только пожалеть, что в исторической науке, изучающей ми-
178фологию, так мало внимания обращается на общинно-родовую основу античной мифологии.
Но если признать, что общинно-родовые отношения вообще никогда не умирали в течение
всей античности (да еще большой вопрос, может
ли вообще человек избавиться решительно от
всяких общинно-родовых интуиции), то становится понятным многое в античности, что обычно констатируется как факт, но для чего не
дается никаких социально-исторических объяснений.
в) Так, обычно думают, что античная культура — это весьма земная культура в отличие от
средневековья, преследовавшего в свое время
чисто духовные идеалы, в отличие от Возрождения, построенного якобы не на небесных, а на
чисто земных идеалах и потому нуждавшегося
именно в превознесении античности. В самой
общей и малорасчлененной форме думать так,
пожалуй, можно. Но откуда же такая сила античности, что она неизменно воскресает и превозносится в течение целых веков? Это происходит только по одной причине. Человеку при всех
успехах его цивилизации и при любом торжестве рассудочных построений очень трудно забыть,
что у него есть родители и дети, что в течение
своей жизни он по рукам и ногам связан родственными отношениями и что родство это отнюдь не случайное явление, а нечто весьма
глубокое и неискоренимое в человеческой, да и
во всей природной жизни.
В течение веков интенсивного развития человеческого интеллекта появилась склонность
забывать, что человек все же связан с обыкновенными, чисто материальными вещами, что
эти вещи имеют свою собственную физиономию,
179что эти вещи движутся, а если они мыслятся как
живые, то и движутся сами собой, то есть что
они часто самодвижны, что каждая вещь не сводится к своим свойствам, которые могут принадлежать и другим вещам, но каждая вещь
имеет еще и носителя всех своих свойств, к ним
несводимого, и что в конце концов и весь мир в
своем предельном обобщении есть такая же
вещь — материальная, чувственная, несводимая
к своим отдельным проявлениям и в то же время живая, самодвижная и одушевленная.
Но позвольте, ведь это же и есть античное
мировоззрение; и очевидный метод такого мировоззрения — это, попросту говоря, не что иное,
как перенос вполне земных и родственных отношений на всю природу. Поэтому мы, живущие в период крайнего развития, так сказать,
рассудочной цивилизации, не должны удивляться тому, что античные люди пределом всякой
истины и красоты считали самый обыкновенный космос, но только космос материальный,
физический, чувственный, одушевленный и вечно подвижный. Этот видимый космос был просто
звездным небом. А ведь это и есть перенос общинно-родовых отношений на всю природу. Мы
не будем удивляться тому, что в основе такого
космоса были идеи, причем не только у идеалистов, но и у материалиста Демокрита, тоже называвшего свои атомы идеями. Ведь греческое
