раз приходилось сталкиваться с необходимостью устанавливать точное значение этого термина. И вот

даже на текстах одного Платона (о других философах я уже и не говорю) я убедился, что

решающим принципом в данном случае является только контекст. В одних случаях «докса»

трактуется настолько близко к чистому мышлению, что делается от него почти неотличимым.

А в других случаях этот термин настолько близок к области самого элементарного чувственного ощущения, что вполне разделяет его текучесть, его неопределенность и невозможность

выразить с его помощью какое-либо логически

явное суждение. Я вас спрашиваю: как прикажете понимать такую «доксу» и как переводить

этот термин на русский и другие современные

нам языки? Но «докса» здесь только пример.

А вот на том, что контекст для каждого термина есть решительно все, я буду настаивать.

Правда, это будет значить лишь то, что люди,

не знающие древнегреческого языка, не имеют

никакого права заниматься древнегреческой

философией.

Во-вторых, решительно невозможно, бесцельно и бессмысленно заниматься историкотерминологическим исследованием для тех, кто

тут же не ставит еще и другую проблему, а

именно проблему соотношения данного термина

с основной философской моделью данного мыслителя. Вы должны согласиться со мной, что

эти философские модели слишком часто трактуются у нас некритически, на основании ходовых

ярлыков и непроверенных предрассудков. При-

205веду один поразительный пример. Что Платон

идеалист, это верно, и об этом знают все. Но

кто знает то уже филологическое обстоятельство, что сам термин «идея» у Платона встречается очень редко и для него совсем не характерен, что под «идеями» он почти всегда понимает

не что-нибудь трансцендентное, потустороннее,

запредельное, а нечто такое, что к этому не

имеет никакого отношения. Это у него и фигура

человеческого тела, и внутреннее состояние человеческой психики, и категория натурфилософии, и просто формально-логическая общность.

Самое оригинальное свойство платоновского

текста заключается в том, что термин «идея»

Платон понимает просто как метод осмысления

вещи, или, точнее, метод смыслового конструирования вещи. Правда, свои «идеи» Платон относит и к мифологической действительности.

Но ведь тогда это уже означает, что Платон вышел за пределы философского определения термина. Вот теперь и судите сами, как же нам

понимать основоположника мирового идеализма, у которого философский термин «идея» почти отсутствует. Вы мне не возражайте, потому что все соответствующие тексты из Платона

я выписал в исчерпывающем виде и произвел

их статистический анализ. Вы лучше скажите,

можно ли изучать терминологию философа без

учета всей его философской системы, как порождающей необходимость того или иного понимания данного термина?

— Но что вы понимаете под философской

системой, которая является порождающей моделью для каждого термина?

— Только не сумму отдельно взятых терминов. Я, например, нашел, что такая философ-

206ская модель у Платона отличается необычайной

напряженностью, даже драматизмом, что его

«идеи» обладают и трагическим, и комическим

характером и что исследование «идей» подобно

охоте за зверем, что их социально-историческая

значимость отражает в себе кризисную социально-политическую обстановку идущего к падению классического полиса. Другими словами,

философская система любого мыслителя прошлых времен должна рассматриваться нами не

только систематически-понятийно, но и стилистически-художественно, если не прямо мифологически или символико-мифологически, а также исходя из социально-политических предпосылок. Вот тогда-то и будет чему поучиться у

философов прошлых времен. Вот тогда-то и нам

самим захочется тоже создавать определенный

стиль нашей собственной философии, а не только ее понятийную систематику. Другими словами, для нашего собственного философского развития необходимо изучать точную терминологию главнейших философских систем прошлого,

находить в ней то единство, которое возникает

как результат уже единой и неделимой философской системы, и, наконец, изучать эту философско-систематическую модель как отражение еще более высокой и общей модели, а

именно модели социально-политического, культурно-исторического и вообще народного развития. Только тогда мы сумеем осознать свою

собственную философскую потребность в ее отличии от прежних времен и только тогда сумеем дать этой потребности необходимое для нее

логическое оформление. А иначе мы окажемся

в изолированном положении, нам не с чем будет себя сравнивать.

207— Я вас понимаю. Но в ваших словах намечены такие большие требования, которые могут смутить любого непосвященного и которые

необходимо было бы выразить как-то кратко и

ясно. Как вы советуете поступить в данном

случае?

— Вы сейчас коснулись действительно

очень важного и необходимого вопроса, без ответа на который трудно будет вообще пользоваться историей философии для выработки собственного мировоззрения. Здесь я вам должен

сказать об одном моем постоянном методическом правиле, а именно: пока я не сумел выразить сложнейшую философскую систему в одной фразе, до тех пор я считаю изучение данной системы недостаточным. Приведу два-три

примера. Всю досократовскую философию я понимаю так: нет ничего кроме материальных

стихий, и потому нет ничего такого, что могло

бы ими двигать; следовательно, они движутся

сами собой, то есть являются живыми. Всего многотрудного и бесконечно разнообразного Платона я выражаю в одной фразе, которую уже привел выше: вода замерзает и кипит, а идея воды

не замерзает и не кипит, то есть вообще не является вещественной. Всего Аристотеля свожу

к следующему принципу: идея вещи отлична от

самой вещи, но она есть динамически-энергийная, и притом ставшая в результате ее определенного творческого развития «чтойность». Ведь

идея вещи у Аристотеля есть то, что отвечает

на наш вопрос: что это такое? А так как это

«что» он сопровождает грамматическим артиклем, то это значит, что здесь речь идет именно

о «чтойности», причем остановившейся в результате своего развития, чтобы можно было сфор-

208мулировать ее смысл. Указанное мною методическое правило можно применять не только к

философским системам, взятым в целом, но и к

отдельным моментам, так как иначе историкофилософский предмет окажется слишком сложным и недоступным для наших теоретических

выводов. Да и вообще к ясности, выраженной в

одной фразе, должны стремиться изучающие

историю философии на каждой самой малой

ступени этой науки.

В заключение могу привести пример, как

переживается ясность трудной философской

теории в нагляднейшей и конкретнейшей форме. Как известно, диалог «Парменид» Платона

относится к числу самых сложных текстов во

всей мировой философской литературе. Здесь

дается диалектика «одного» и «иного» с точки

зрения восьми логических позиций. Однажды

две аспирантки Московского университета, долго изучавшие текст «Парменида» и в конце

концов овладевшие им, захотели «протанцевать»

всю эту диалектику, причем одна аспирантка

изображала «одно», а другая — «иное». И эти

восемь логических позиций «Парменида» действительно являются сюжетом для самого настоящего танца. Вот как я понимаю историко-философскую ясность, вот как делаю для себя из

этого теоретические и практические выводы.

— Это мне ясно. Но теперь сам собою возникает вопрос о значении историко-философской науки для выработки нашего собственного

мировоззрения. Если можно, пожалуйста, расскажите об этом поподробнее.

— Могу вам рассказать об этом не только

поподробнее, но и с формулировкой относящихся сюда тезисов в систематическом виде.

2091. Школа мысли. Школа мысли заключается

не в умении оперировать внутренними элементами мысли, но в умении осмыслять и оформлять ту или иную внемыслительную реальность,

то есть такую предметность, которая была бы

вне самой мысли. Аналогично: математикой

владеет не тот, кто знает лишь ее аксиомы и

теоремы, но тот, кто с их помощью может решать математические задачи.

2. Школа философии. Школа философии тоже не есть только умение оперировать внутренними элементами самой философии, то есть понятиями, суждениями и умозаключениями, но

умение применять весь этот мыслительный аппарат к той предметности, которая находится

за пределами мысли. А так как последнее есть

умение делать предельные обобщения и формулировать предельно данные единичности, то и

предмет философии должен представлять собою

картину перехода от одного обобщения к другому между предельно общим и предельно единичным предметом.

3. Природа, общество, культура. Предметом

мысли и философии являются природа, общество и человеческое мышление. Однако, будучи

предметом философии, они должны быть предметом как предельно общего, так и особенного,

а также единичного. Но природа и общество,

взятые в своей предельной данности, сливаются

в то целое, которое нужно назвать культурой.

Культура есть не просто природа, но такая природа, которая обрабатывается и развивается

общественно. И культура есть не просто общество, но такое общество, которое развивается в

определенных природных условиях.

4. История философии на службе истории

210мысли. Школа мысли, желающая использовать

для себя историю философии, должна уметь

применять мыслительный аппарат к культуре,

находя и в ней такие единичные оформления,

которые возникают как результат предельной

обобщенности, а с другой стороны, такие предельные обобщенности, которые являются законом возникновения и получения всего единичного. Другими словами, история философии,

если ее всерьез привлечь для школы мысли,

может быть только философией культуры.

5. Философия культуры как принцип преобразования действительности. Предельная общность является самой собою не тогда, когда она

отделена от единичного, но тогда, когда она является законом возникновения единичного.

Единичное является самим собой не тогда, когда оно отделено от общего, но тогда, когда оно

является результатом частичного функционирования этого общего. А так как философия

культуры основана на указанной выше диалектике общего и единичного, то это значит, что

она есть принцип преобразования действительности. Кто владеет школой мысли, тот владеет

школой философии. А кто владеет школой философии, тот владеет философией культуры. Но

тот, кто владеет философией культуры, тот умеет не просто созерцать, но преобразовывать

действительность, чего совершенно справедливо

требует марксистское учение.

6. Недостаточность понимания философии

как учения об отношении мышления к бытию.

Мышление, об отношении которого к действительности трактует философия, есть не просто

мышление, но мышление предельно обобщенное.

И действительность, об отношении которой к

211мышлению трактует философия, есть не действительность вообще, но предельно обобщенная

действительность. Наконец, и отношение между мышлением и действительностью в философии не есть отношение вообще, но предельно

обобщенное, то есть смысловое, отношение.

Мысль о действительности есть не что иное, как

установление смысла действительности.

Мышление отражает действительность, но

действительность, как это блестяще доказал

В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», бесконечна. Следовательно, если действительность есть вечное развитие и самопреобразование, то и мышление, если оно всерьез

есть отражение действительности, есть тоже вечное развитие и самопреобразование. Действительность есть вечное саморазвитие. Следовательно, и мышление, если оно всерьез есть отражение действительности, тоже есть вечпое

саморазвитие. Действительность есть не только

система законов и отношений, но и носитель

этих законов и отношений. Следовательно, мышление, если оно всерьез есть отражение действительности и имеет смысловой характер, тоже

должно иметь своего носителя. Но, как уже говорилось, мышление есть смысловое отражение

действительности. Следовательно, должен существовать и специфический носитель этих

смысловых законов и отношений действительности. Такой носитель есть человеческое Я.

И следовательно, философия не есть лишь механическое установление отношения между

мышлением и бытием, но установление отношения между мыслящим Я и не-Я, то есть объективной действительностью. Но отношение Я и

не-Я совершается только в культуре. Следова-

212тельно, оно достигает своего предельного обобщения только в культуре.

7. Я как деятель культуры есть такое Я,

которое имеет своей целью практически преобразовать всякое не-Я. Такое Я, которое не способно переделывать не-Я, не есть деятель культуры; а без этого невозможна ни философия

культуры, ни школа философии, ни школа мысли вообще.

Если подвести итог всему тому, что я сказал, сформулировав этот итог в одной фразе, то

у меня есть одна такая формула. Она гласит,

что и сама действительность, и ее усвоение, и

ее преобразование требуют от нас определенного образа мышления. Нельзя воспринимать действительность без всякой ее интерпретации и

нельзя переделывать действительность, не имея

о ней никакого идейного представления. Я привык думать, что всякая разумная практика

должна быть пронизана теорией, а всякая разумная теория должна быть пронизана практикой. Теория для меня — это символ практики, а