всех исторических наук, стремясь говорить

«просветленным языком общественного разума…»

2

. Ее интересует далеко не описание накапливаемых данных, без которых, разумеется,

невозможна ни одна наука, но опыт познания

вообще, обобщение пути, пройденного множеством наук. «Продолжение дела Гегеля и Маркса,— подчеркивал В. И. Ленин,— должно состоять в диалектической обработке истории

человеческой мысли, науки и техники» 3.

Не может быть квалифицированного знатока философии без добротного знания ее истории — знания не описательного, но непосредственно по источникам. Знания не просто различных точек зрения, концепций, теорий, не просто критического усвоения их для страховки

себя от односторонности или от повторения уже

совершенных ошибок, но воспроизведения в уме

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 366.

2 Там же, т. 1, с. 108.

3 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, С. 131( ‘

239эволюции сознания, приведшей к его наличному состоянию и движению дальше, к новым

высотам.

Фундаментальное познание истории способствует осмыслению не только происшедшего, но

и происходящего, обобщению явлений жизни,

творческому развитию теории. При этом непременно должна быть выдержана идейная направленность на базе методологии марксизма-ленинизма. Связь с практикой, с насущными задачами современности поднимает эффективность

науки, это в полной мере относится и к истории

философии. Тут не должно быть места схоластическому теоретизированию, которое способно

лишь затормозить движение мысли вперед.

Но чем, скажем, поучителен опыт античной

философии?

Это была первая исторически известная в

Европе форма диалектической философии. В ее

многообразных проявлениях уже имеются в зародыше, в становлении почти все позднейшие

типы мировоззрений. Вот почему мы вынуждены в философии, как и во многих других областях, возвращаться снова и снова к подвигам

«того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечили

ему в истории развития человечества место, на

какое не может претендовать ни один другой

народ»’,— писал Ф. Энгельс в «Диалектике

природы».

Что более всего привлекает нас в философии античности? Целостность взгляда на мир.

Древние греки не дошли еще до самодовлеющего анализа, до абстрактно-метафизического

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 369.

240расчленения природы — она пока что рассматривается ими в общем, как одно целое, в единстве ее составляющих, во всеобщей связи явлений. Однако, несмотря на изощренность диалектики целого и частей, эта целостность

представляет собой в основном все же результат непосредственного созерцания. Ф. Энгельс

указал на это как на недостаток древнегреческой философии, вследствие чего она должна

была в последующем уступить место другим

воззрениям. «Но в этом же заключается и ее

превосходство над всеми ее позднейшими метафизическими противниками. Если метафизика

права по отношению к грекам в подробностях,

то в целом греки правы по отношению к метафизике» ‘.

Не эта ли целостность породила и совершенство античных художественных образов? Они

до сих пор доставляют нам эстетическое наслаждение, сохраняя в известном смысле значение

нормы и недосягаемого образца.

И космос античным мыслителям периода

зрелой классики представляется не просто некоей отвлеченной неопределенностью (в таком

случае он был бы только чистой мыслью), но

совершенным и живым единораздельным телом,

содержащим в себе нерушимую цельность, несмотря на бесконечные различия возможных

его проявлений. С точки зрения Платона, да и

вообще с точки зрения всей античной космологии, мир представляет собой некое пропорциональное целое, подчиняющееся закону гармонического деления — золотого сечения (то есть

целое относится в нем к большей части, как

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 369.

241большая часть к меньшей). Этому закону,

кстати сказать, древние греки подчиняли и

свои архитектурные сооружения.

Их систему космических пропорций нередко

в литературе изображают как курьезный результат безудержной и дикой фантазии. В такого рода объяснениях сквозит антинаучная

беспомощность. Однако понять данный историко-эстетический феномен можно только в связи

с целостным пониманием истории, то есть используя диалектико-материалистическое представление о культуре и ища ответа в особенностях античного общественного бытия.

Каким же образом предлагаемое понимание

истории философии может поставить ее на

службу современным потребностям? Я позволю

себе сформулировать четыре тезиса.

1. Наша современная философская мысль

должна быть не ниже тех философских форм,

которые были в истории, а выше их, и не хуже,

но лучше их. Однако для этого надо уметь использовать все положительные достижения

прошлого и уметь преодолевать все его отрицательные стороны. А это значит, что настоящей

школой мысли является именно ее история.

2. Понять какую-нибудь теорию прошлого —

это значит не только уметь пересказать ее содержание, но и дать логический анализ последовательности ее имманентного, внутреннего

развития. Однако самое главное — уметь осмыслить данную философскую теорию на фоне соответствующего социального и культурно-исторического развития, а это можно сделать только

на основе теории общественно-экономических

формаций. То, что рассматривается вне связи с

этими формациями, не есть история; и философ-

242екая теория, никак с ними не связанная, не

есть та историческая целостность, которую мы

могли бы принимать или отрицать.

3. Античная мысль развивалась на основе

двух первых общественно-экономических формаций: общинно-родовой (или первобытнообщинной) и рабовладельческой. Мышление общинно-родового человека понимало только непосредственно родственные отношения; а перенося эти родственные отношения на природу и

на весь мир, тогдашний человек также и всю

природу, и весь мир понимал как огромную родовую общину. Но это значит, что общинно-родовое мышление могло быть только мифологическим. Однако в связи с ростом производительных сил, и прежде всего в связи с ростом

населения, этот общинно-родовой коллективизм

терял свою «рентабельность» и тем самым наступала очередь выдвижения также и некоторого рода индивидуальной инициативы. Это

вскоре потребовало разделения умственного и

физического труда, а то общество, в котором

одни мыслят, но не работают, а другие работают, но не мыслят, есть общество рабовладельческое, эксплуататорское.

4. Рабовладельческая формация, в лоне которой в течение по крайней мере целого тысячелетия развивалась античная философия, раз

и навсегда наложила отпечаток на все ее методы. Рабство, столь передовое вначале (об этом,

как известно, красноречиво говорил Ф. Энгельс),

сильно ограничивало самостоятельную и неповторимую ценность человеческой личности не

только для раба, но и для рабовладельца. Ограниченность труда физическими возможностями

человеческого организма накладывала печать на

243все формы общественного сознания, как бы они

ни были далеки от экономики, определяла собою и философское мышление, и всю мифологию, и религию.

Эти четыре тезиса представляются мне акоиомами.

В самом деле, почему для античного человека совершеннейшим произведением искусства и

всей действительности являлся космос — физически чувствуемый, видимый и слышимый, космос со всем его звездным небом и со всеми его

удивительно правильными движениями? Только

потому, что человеческое тело, одушевленноразумное человеческое тело, на функционировании которого была основана вся рабовладельческая формация, мысленно доводилось до

своего крайнего предела и превращалось в живой, одушевленный и разумный космос. Даже

Платон свою теорию мироздания заканчивает

торжественными словами о живом и одушевленном космосе.

Физически ощущаемый космос представлялся живым трехмерным телом, законченным и

пропорциональным, подобно телу человека, выше которого античный мыслитель не мог признать ничего. И в правильности форм космоса,

во взаимной их согласованности античному

мыслителю виделись истина, красота, соразмерность и законченность окружающего мира.

Что такое античные боги? Христианизированная Европа всегда была склонна понимать

их чересчур духовно и возвышенно, чересчур

далеко от материального человека. На самом же

деле совершенно правильным является суждение, что античные боги есть только результат

обожествления природы. Боги античности бес-

244смертны и всемогущи каждый в своей области,

но им присущи решительно все человеческие

слабости, пороки, заблуждения, даже разного

рода преступные склонности и преступные деяния. Людям свойственна потребность разыскивать и находить те или иные закономерности в

окружающей их действительности. Но до правильных представлений о законах природы античный человек еще не дорос. И такими «законами» для него явились боги, то есть человекоподобные существа, вне которых он вообще не

мыслил ничего. И эти прекрасные боги нередко

в моральном отношении оказывались весьма несовершенными и даже наделенными всякого

рода смешными недостатками, вплоть до опереточного легкомыслия. Таков результат слишком

телесного представления о них, что, в свою очередь, было результатом слишком внеличностного общественно-исторического развития, реальности первобытнообщинной и рабовладельческой формаций.

При всем этом, однако, я категорически настаиваю, что такой антропоморфный способ

мышления, который вырастал на почве первых

двух формаций, нужно понимать именно как

конструирование отдельных сторон тогдашнего

общественно-исторического развития, а не как

прямую замену всех сторон этого развития и

как обезличивающую их такую же внеличностную надстройку. Это является гарантией, для

адекватного понимания специфики саморазвития всех сторон тогдашней общественной жизни и позволяет объяснить то, что обычно трудно поддается объяснению.

Так, делается понятным, почему вся античная философия проникнута материалистичес-

245кой тенденцией и почему материализм был тогда еще стихийным, а кроме того, и совершенно

созерцательным, неспособным преобразовывать

действительность. Становится понятным, почему в античное время не только материалисты

понимали человека как произведение природы.

Ведь и Платон требует от всякого человека,

чтобы душа его двигалась и действовала наподобие звездного неба. Становится ясным, почему ритм, симметрия и пропорция — столь популярные в античности философские категории:

потому, что живое, одушевленно-разумное человеческое тело, не уходящее ни в какие бесконечные дали, но основанное на себе же самом,

идеально выполняющее свое собственное назначение, только и нуждалось в своей же собственной идеальной структуре и больше ни в

чем другом. Отсюда понятно и то, почему вечное возвращение в природе было перенесено на

человеческий мир и почему идея вечного возвращения стала одной из центральных идей античного мировоззрения.

Только с предлагаемой точки зрения можно объяснить, почему это идеально-телесное,

скульптурное (и в прямом, и в переносном

смысле) мироощущение сопровождалось в античности постоянной верой в судьбу и рок. Как

живое и здоровое человеческое тело, античный

человек был чрезвычайно подвижен, находчив,

сообразителен, динамичен, а часто даже дерзок.

Но скульптурный примат мешал бесконечной

самостоятельности человеческого разума. Разум

здесь оказывался скованным и бессильным дать

объяснение всему существующему, а уж тем

более сформулировать законы природы. А так

как у человека всегда имеется настоятельная

246потребность искать и находить конечные причины, то такой конечной причиной для античного человека было нечто непонятное и неожиданное, нечто доразумное и внеразумное, то

есть судьба. И энергически самодовлеющая

скульптурность, и непонятный, непознаваемый

фатализм были необходимым идеологическим

результатом общинно-родовых и рабовладельческих отношений. «Судьба» — понятие рабовладельческое.

Весь этот антично-стихийный материализм,

способный только созерцать действительность,

но не переделывать ее, все это скульптурное

любование здоровым, красивым человеческим

телом, весь этот чувственный, но закономерно

движущийся космос, все эти боги как принципы

и материальной красоты, и материального безобразия — все и хорошее, и плохое — досталось

в античности дорогой ценой, а именно приматом общинно-родовых и рабовладельческих

отношений. И не какой-нибудь мелкий или захолустный мыслитель, а сам Аристотель доказывал, что вся градация ступеней действительности основана на отношении родителей и детей,

то есть на чисто семейных отношениях, и в то

же самое время всякое логическое подчинение

частного общему и превосходство общего над

частным есть не что иное, как универсальная,

то есть уже космическая, рабовладельческая

система. Идея есть отец, а материя есть мать;

то есть конкретно-чувственная вещь, созданная

из материи, но осмысленная через свою идею,

есть детище идеи и материи. Точно так же родовое понятие шире и сильнее всех своих частностей и уж тем более всех своих единичностей.

247Вот уже двести лет как в науке водворилась

ходячая лакированная Греция, полная безмятежности, красоты и гармонии (Винкельман1).

Характерна и прямо противоположная точка

зрения, возникшая в прошлом веке,— согласно

ей акцент делается на дисгармоническом, непропорциональном и хаотичном (Буркхардт2).

Оба эти подхода грешат односторонностью.

Мне же античность представляется весьма

беспокойной и напряженной, во многих отношениях противоречивой, чрезвычайно чувствительной ко всем факторам, обусловливающим

динамику общественного прогресса, что между

тем не заслоняет замечательной стройности (я

бы сказал, грации) всех ее построений.

Огромную роль в формировании самого типа

античной философии