само собой.

Во-первых, то, что мир бесконечен,— это ничем

не доказанный предрассудок. Во-вторых, то, что

мир конечен,— это тоже ничем не доказанный

предрассудок. В-третьих, то, что мир одновременно и бесконечен и конечен, но обе эти стороны мира не сообщаются между собой, а представляют собою как бы отдельные несоединимые области,— это тоже ничем не доказанный

предрассудок. В-четвертых, если считать, что

тут перед нами не два каких-то противоположных царства, а бесконечность и конечность есть

одно и то же, то это также будет предрассудком,

причем он связан с отказом от использования

принципа структуры. Другими словами, бесконечность не одна, а существует очень много

разных типов бесконечности. Не зная типов

бесконечности, бесполезно говорить об единстве

бесконечного и конечного. Понял?

— Понял. Очень даже хорошо понял. Но

только тут-то и возникает у меня один вопрос,

который, как мне кажется, будет в нашей се-

23годняшней беседе уже последним вопросом.

Ведь я пришел к вам, как вы знаете, с намерением узнать, что значит хорошо мыслить. Но

наш разговор как будто бы уклонился несколько в сторону. Мы стали говорить не о мышлении

вообще, но о том его специфическом преломлении, которое необходимо для понимания, конечен ли мир в пространстве и времени или бесконечен. А вот само-то мышление? Ведь я ради

мышления к вам и пришел.

— Ну если только это, то я тоже скажу тебе

просто и кратко. Можешь ли ты мыслить какой-нибудь предмет, не отличая его от другого

предмета?

— Об этом и говорить нечего.

— Но если различать, то, значит, и отождествлять или, по крайней мере, как-нибудь объединять?

— Разумеется. Иначе ведь будет хаос.

— Хорошо, хорошо. А если оно не объединяется, тогда как быть?

— Тогда, значит, получается противоречие.

Но с противоречием нельзя же оставаться навсегда. Тогда, значит, необходимо еще как-то и

преодолевать противоречия в предмете, для того чтобы была правильная мысль об этом предмете.

— Конечно да. И притом не только противоречия типа «белый» и «не белый», но и такие

противоположности, как «белый» и «черный».

А ведь разрешить-то такую противоположность

ничего не стоит. Если я тебе скажу «цвет», то

в этом «цвете» будет и «белое», и «черное», и

вообще какое угодно по цвету.

— Значит, мыслить предмет — это уметь

отличать его ото всего другого, но вместе с

24этим отличением также и соединять его со

всем прочим, преодолевая на этом пути возможность противоречия и противоположности.

— Молодец, правильно сказал. Но ведь и

этого еще мало для мысли. Ведь мыслить — всегда значит отвечать на вопрос «почему?». Без

этого «почему» и без ответа на него тоже ведь

не получается мышления. Но тогда преодоление всех возможных противоречий и противоположностей всегда должно быть ответом на

вопрос «почему?». Если я объединил противоположность белого и черного в одном понятии

цвета, то и для этого, очевидно, у меня должны

быть какие-то основания? И мыслить не значит

ли полагать основания и выводить из них следствия?

— О, это замечательно! Так только и может

быть. Но тогда наш вывод» о единстве конечности и бесконечности, очевидно, есть только

проблема, которую мы должны разрешить.

— И не только проблема,— сказал я запальчиво,— если у тебя будут одни только проблемы, то это еще не будет выходом из тупика.

Проблема в самой себе должна содержать основание для ее разрешения. Она ведь только

принцип мышления, а не его результат.

— Да,— говорил Чаликов не без восторженности.— Да, да, да! Вот именно: везде проблемы и везде основания для их разрешения. Вот

это тоже здорово! Пожалуй, это ведь и значит

просто мыслить.

— Да,— сказал я с чувством успокоения.—

Но теперь позволь и мне задать вопрос, который я тоже считаю заключительным. Вопрос вот

какой. Везде ли или, лучше сказать, всегда ли

проблемы одни и те же?

25— Но как же это может быть? Проблемы

всегда, конечно, разные.

— Хорошо. Но разные в каком смысле?

Ведь ты пришел ко мне с вопросом о мышлении

не в какой-нибудь отдельной области современной науки. Ведь не в этом дело. Мы же с

тобой хотели плавать по безбрежному морю

мысли. А разве это возможно без истории?

— То есть вы хотите сказать, без исторических проблем?

— Тут прежде всего важны исторические

горизонты. А ведь без этого и плавание по морю не получится. Ты заговорил о ныотонианском пространстве и времени. А знаешь ли, что

это невинное ныотонианское пространство и

время, которое показалось тебе в начале нашего разговора столь очевидным, было в XVII

веке результатом революции в философии? Я

тебе скажу, что до Декарта никто и не ставил

на первый план мышление, а уже на второй

план бытие, да хорошо еще, если на второй

план. А бывало и того хуже. Вот Декарт взял

да и поверил не объективному бытию, а своему собственному субъекту, а так как человеческий субъект, взятый сам по себе, ненадежен и

вечно колеблется, то Декарт и нашел свою основную исходную точку зрения в своем собственном человеческом сомнении. Нужно, говорил

он, решительно во всем сомневаться. Но ведь

сомневаться — значит мыслить, а мыслить —

значит существовать. Вот и получилось у Декарта, что все существующее допускается или, по

крайней мере, интересно только в меру своей

мыслимости. И если продумать эту позицию до

конца, то получается, что в мире важен не сам

он, этот мир, а важно то, что мы о нем мыслим,

26и человеческий субъект тоже важен не сам по

себе, но больше в меру самой его мыслимости.

Ну а о боге и говорить нечего. И получилось:

в мире нет ничего в конечном счете реального,

совершенно ничто не обладает своей субстанцией, которая не зависела бы от нашей мысли,

то есть от субъективных воззрений человека.

Вот что значит историческая проблема. Поэтому если ты всерьез хочешь ставить проблемы и

их решать, для того чтобы научиться мышлению, то ты лучше бери исторические проблемы

истории мышления, историю философии. Вот

тогда и предстанет перед тобой целое множество исторических картин, то есть исторических

общественных мировоззрений. Только тогда ты

и поплывешь по безбрежному морю. А иначе

ты будешь только болтаться в какой-то мелкой

речке, которая доступна всем детям и которая

не требует умения плавать.

— Но простите меня,— опять залепетал

Чаликов.— Ведь тогда получится, что я разрешил проблему только для того, чтобы поставить

еще новую проблему, и так далее, без конца.

— Но ведь так же оно и должно быть, если

море действительно безбрежное. Плавание по

нему не страшно, если сохраняется ориентировка на берег, а если не на берег, то на картину

небесного свода, на положение звезд и вообще

на все, чем пользуются моряки. Потому без

всякого страха и сомнения бросайся-ка в это

море. И вот, например, приходи-ка ко мне через

месяца два-три с материалами о пространстве

и времени или о бесконечности и конечности,

такими, которые ты найдешь хотя бы в древности. Как разыскивать эти материалы, я тебе

скажу. Но только помни, что мы говорили о

27предрассудках и что мы говорили о специфике

каждой исторической эпохи. Объедини все материалы избранной тобой эпохи в таком виде,

чтобы получился ее единый принцип, чтобы

выявились ее специфические проблемы, а потом

изложишь те ответы, которые данная эпоха давала по установленной тобой проблеме.

— Хорошо. Очень-очень вам благодарен.

Пойду мыслить и плавать. И, разрешите, потом

скажу вам, что у меня получилось.

— Размышляй, Чаликов, размышляй. До

свидания.

— До свидания,— возбужденно сказал Чаликов.— Пойду размышлять. Довольно бездумно верить учебникам! Хватит! Надо и самому

копошиться.

И ДУМАТЬ, И ДЕЛАТЬ

— А, это ты опять? Здравствуй, Чаликов.

Что-то ты ко мне рановато пожаловал. Ведь мы

с тобой хотели месяца через два встретиться, а

сейчас еще и недели не прошло. Неужели ты

все продумал?

— Да какое там, продумал! Только еще

больше запутался.

— Что-то, я вижу, у тебя мозг — не того…

— Очень даже «того». Не знаю, куда и деться. Вот мы с вами говорили, что надо мыслить.

Но еще когда уходил в прошлый раз от вас, уже

на лестнице, меня вдруг как ударило в голову:

а дело, дело-то где? Мыслить — хорошо. А кто

будет работать? Вот и сейчас у меня сверлит в

мозгу это наше мышление без делания. С тем

вот и пришел к вам опять.

Тут я забеспокоился:

28— Постой, постой! Да когда же я учил такому? Мышление, выходит, одно, а дело делать — совсем другое?! Никак понять не могу,

почему такое рассуждение тебе пришло в голову?

— Потому и пришло,— сказал Чаликов запальчиво.— Я просто-напросто не понимаю: что

значит дело делать?

— Но я вижу, ты под делом что-то особенное понимаешь…

— Не особенное, а самое простое. После нашего прошлого разговора я вдруг решил, что

дело не в мышлении, а в делании. А как дело

делать, вот этого я и не понимаю. Объясните и

спасите утопающего.

— Чего ты не понимаешь? Не понимаешь

того, к примеру, что нельзя быть пройдохой?

— Почему пройдохой? — продолжал наступать Чаликов.— Дело делать не значит быть

пройдохой. Да и без меня пройдох достаточно.

— Ага, так-так. Значит, ты уже кое-что понимаешь. А пронырой ты хочешь быть? Или,

может быть, ты хочешь быть пролазой, рвачом,

проходимцем, жуликом, карьеристом или, вообще говоря, дельцом?

Чаликов беспорядочно и как-то нервозно

замахал на меня руками, как будто открещиваясь от злого духа.

— Ну что мы будем здесь об этом говорить! — сказал он нетерпеливо.— Ведь не изза этих же пустяков я к вам пришел.

— Вот и хорошо,— наставительно сказал

я.— Значит, ты кое-что в делании понимаешь.

— Но я же не понимаю самого главного,—

настойчиво долбил Чаликов.

— Кстати, а не считаешь ли ты, что нахо-

29дить где-нибудь самое главное — это уже значит мыслить?

— Да, мыслить надо,— продолжал Чаликов.— Я ведь не против мышления. Я только не

знаю, что значит дело делать.

— Ну хорошо,— сказал я.— Но ведь мыслить — значит вырабатывать принципы.

— Конечно, без принципов нельзя,— сказал он.— Ведь я же не какой-нибудь червь или

клоп. Да и у них, пожалуй, есть свои принципы, только что неосознанные.

— Вот, вот,— сказал я не без торжества.—

Значит, говоришь, принципы? Так после этого

я тебе прямо скажу, что ты уже понял, что

значит дело делать.

— Э, нет,— не согласился Чаликов.— Ну

откуда мне взять самые-то эти принципы? Если

бы я знал принципы дела, то мог бы и самое

дело делать.

— Хорошо,— продолжал я по возможности

хладнокровно.— Значит, дело за принципами?

— Где мне взять эти принципы, опять и

опять хочу спросить,— сказал Чаликов не без

раздражения.

Но тут я подумал, что нужно еще кое-что

уточнить.

— Ты профессионал? — спросил я.

— Да ведь это же неважно. Ну пусть я профессионал или хочу стать профессионалом. Разве это имеет какое-нибудь значение?

— А это вот какое имеет значение. Работать

по своей профессии — значит ли дело делать?

— Но этого одного, думаю, мало…

— Этого отнюдь не мало, когда это делается

хорошо. И все-таки скажи мне,— напирал я.—

Если ты хочешь дело делать, то значит ли это,

30что ты поступаешь бескорыстно? Ты делаешь

дело для торжества самого дела, и делаешь это

бескорыстно. Значит ли это, что ты и всерьез

дело делаешь?

— Пожалуй, бескорыстия мало,— сказал

Чаликов.— Нужно еще что-то. Если пьяница

напивается, то ведь пьяное состояние для него

вполне бескорыстно. Оно ведь имеет для него

значение само по себе. А если я гуляю, глазею

на природу, и