к сожалению,
не всегда добротных учебных пособий. Марксистски глубоко осмысленная история философских воззрений активно служит нашим современным насущным потребностям.
История философии — это та школа мысли,
без которой не может быть полноценной философской культуры, служащей в конечном счете
базой духовной культуре вообще.МИРОВОЗЗРЕНИЕ
И ЖИЗНЬО ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ
В НАУКЕ
Когда мы говорили о жизни и деятельности того или иного работника науки, то вправе
ли мы не говорить о самой науке? Работники
науки существуют для науки, а не наука
для них.
Давайте на минуту всмотримся в то, в чем
заключается отличие науки от работников
науки. В первую очередь она отличается тем,
что никогда не умирает, а существует всегда
и никогда не стоит на месте (если она настоящая наука), а всегда изменяется. Но здесь существует удивительная особенность, ибо всякое
изменение чего бы то ни было предполагает
либо приумножение, либо убывание. Все на
свете либо развивается, то есть становится более крепким и молодым, либо слабеет, ветшает,
стареет. Но удивительным образом наука всегда только молодеет. То, что в ней стареет, остается в ней навсегда как фундамент более
зрелых достижений. Я осмелюсь даже сказать,
что настоящая наука не имеет возраста. Таблицей умножения можно пользоваться или не
пользоваться; и ей можно пользоваться правильно, а можно в ней и ошибаться. Но сама таблица умножения — вне всяких правильных или
ошибочных методов ее применения. К самой
таблице умножения категория времени неприменима. Сама таблица — вне возраста. Я вот и
думаю, что та наука, которой мы служим, полна
всяких заблуждений, бесплодных поисков, бес-
269численного множества всяких недостатков, всякого рода бесплодных потуг. Но это — история
науки, а не сама наука. Сама наука неизменно
сияет для нас светлой звездой, и бессмысленно
говорить о ее возрастах.
Поэтому и думаю: кто причастен к подлинной науке, тот живет вне возраста. Физически
он расцветает или увядает, рождается или умирает. Но как работник науки он всегда только
расцветает. Точнее сказать: он всегда вне возраста. О многих научных работниках даже и по
внешнему физическому виду часто приходится
говорить, что они вне возраста.
Имеется одно греческое слово, о котором
сейчас стоит вспомнить. Это — «айон». Обычно
его всегда понимали как слияние двух слов —
«аэй» («всегда») и «он» («существующее»),
И получалось: «айон» — это «всегда существующее», «вечность». Такое объяснение слова
«айон» всегда фигурировало и часто еще и теперь фигурирует в словарях и комментариях к
греческим писателям. Но вот в 1937 г. появилась работа видного лингвиста Э. Бенвениста, в
которой давалась совершенно новая этимология
этого слова. Э. Бенвенист убедительно доказал,
что индоевропейский корень этого слова «ю»,
или «юн» (с вариантами), который значит
«молодой» или «молодость». В индоевропейских языках, по Э. Бенвенисту, этот корень
отнюдь не редок. Его мы находим и в таком латинском слове, как «ювенис» («юноша»), и в
немецком «юнг» («молодой»), французском
«жен» (тоже «молодой»), да и в славянских
языках — «юный», «юноша». Но самое интересное то, что когда в древнегреческом мышлении появилась потребность различать вре-
270менное и вечное, то древнегреческий язык
для обозначения понятия вечности не нашел
ничего лучшего, как воспользоваться старым
термином, обозначающим молодость. Конечно,
в греческом философском языке это была уже
не просто «молодость», но именно «вечная молодость». Другими словами, даже и как абстрактное понятие упомянутое греческое слово
«айон» обозначало собою то, что сразу и одновременно является и «вечностью», и «молодостью». Подобно тому как при встрече
веселый грек говорил не «здравствуй», а
«радуйся», подобно этому и при мысли о
вечности он вспоминал только вечную молодость. В христианстве молятся о вечном покое,
а древнегреческий язычник стремился к вечной молодости. В своих работах по истории
герминологии я посвятил достаточно времени
изучению термина «айон». И в конце концов я
должен был присоединиться к Э. Бенвенисту на
почве классической филологии.
Кажется странным: каким же это образом
жизнь развивается все дальше и дальше и, казалось бы, должна переходить от детства к зрелости и от зрелости к старости, а тут оказывается, что чем дальше, тем жизнь становится
богаче и полнее, при этом всегда только молодея. Если бы я сейчас стал заниматься теоретической диалектикой, то, вероятно, доказал бы
вам эту возможность. Но сейчас я не хочу утруждать вашего внимания сложнейшими философскими изысканиями. Я хочу указать только на констатацию самого факта вечной молодости. Для меня этот факт — несомненный и
убедительный. И это вывод всей моей научной
жизни. Когда я больше занимался наукой, я
271был моложе. А когда переставал заниматься
ею, становился старше. Это веяние вечной молодости в науке я всегда ощущал даже физически. И если я прожил столь долгую жизнь и
написал столь много сочинений, то лишь потому, что меня всегда тянула к себе вечная молодость.
Поэтому вот вам мой завет: если хотите
быть вечно молодыми, всегда старайтесь служить вечной молодости в науке. Постоянное
приобщение к науке будет приобщать и вас
самих к вечной молодости; и сколько бы вы ни
жили, вы всегда будете чувствовать себя вне
возраста.
Наука представляется мне какой-то прекрасной дамой, величественной и всемогущей,
которая только и может научить совмещать бытовую жизнь с красотой вечной молодости. Это
та наша возлюбленная, которая является единственно верной, всегда окутанной вечными
тайнами, но всегда раскрывающей эти тайны в
их вечно молодой привлекательности. Мне сейчас приходят на память стихи одного старого
поэта, имя которого я забыл, который говорил
не о науке, но о своем лирическом отношении к
возлюбленной. Эти стихи я сейчас применяю к
науке. Вот они:
О, не уходи, единая и верная,
овитая радостями тающими,
радостями знающими
Все.
В заключение хотел бы выразить еще одну
Однажды я доказывал моему старому приятелю, что при всех моих ошибках и недостатках
272я имею одну несомненную черту: я всегда старался быть на высоте требований времени, всегда боялся быть отсталым и в меру доступного
мне понимания ратовал за торжество новых
проблем. Приятель в ответ на мою убежденную
уверенность в обязательной для меня прогрессивности говорил: «Да кому нужна твоя прогрессивность? Ведь отклика-то никакого ты все
равно нигде не имеешь». Вместо ответа я схватил приятеля за плечи, подвел его к своему
шкафу с книгами, в котором несколько полок
занято моими собственными сочинениями, и запальчиво спросил: «А ну-ка скажи, кто же
печатал все эти мои сочинения, которых около
400? Кто печатал эти более чем 30 томов по 500
или 800 страниц? Да если взять одну только
«Историю античной эстетики», все эти 6 томов,
содержащие несколько тысяч страниц, кто же в
конце концов их печатал, скажи на милость?»
Моему приятелю некуда было деться, и он
мямлил в ответ что-то невнятное.
Думаю, что всякий научный работник, всякий писатель и вообще всякий профессиональный литератор был бы только счастлив от того,
что, хотя никакого отклика он не находит, сотни и тысячи его страниц печатаются в течение
многих десятилетий. Я считаю, что с моей стороны было бы черной неблагодарностью предаваться стонам о том, что где-то и когда-то я не
имел отклика. Те мои сочинения, что находятся
сейчас на полках Ленинской библиотеки, являются мощным вещественным доказательством
объективной справедливости моих благодарных
чувств.
273ЖИЗНЕННОЕ КРЕДО 1
— Вы хотите, чтобы я сказал вам о своем
жизненном кредо. Но я не знаю, что вы понимаете под жизнью и что вы понимаете под кредо. Как же в таком случае я могу ответить на
ваш вопрос?
— Но вопрос о том, как лично я отношусь
к этому предмету, сейчас ведь вовсе не ставится. Ставится вопрос о вашем собственном отношении.
— Но в таком случае вам придется запастись терпением. Я привык на каждый вопрос
отвечать системно и с позиций борьбы против
общих и некритических фраз, против обывательщины и бытовой пошлости. А чтобы этого
достигнуть, необходимо провести достаточно
длинное и во многом пока абстрактное размышление. И только после этого я смогу ответить
на ваш вопрос одной и простейшей фразой.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
Вещь, становление и жизнь
— Я думаю, что здесь не обойтись без использования общих и предельных понятий.
Ведь вы же должны согласиться, что всякая
жизнь обязательно есть становление.
— Я не знаю, что такое становление.
— А что такое движение, понимаете? Все
нормальные люди понимают, что такое движение и что такое покой. Но если вы это понимаете, то я попрошу вас на одну минуту отвлечься
от того, что именно движется и как именно оно
‘ Ответы А. Ф. Лосева на вопросы Е. А. Жирковой.
274движется. Отвлекитесь также от причины движения и от цели движения. После этого у вас
останется только одно простое и голое протекание неизвестно чего, неизвестно откуда, неизвестно куда и неизвестно для чего. Останется
только сплошное изменение и непрерывное
протекание, потому что прерывность уже указывала бы на какую-нибудь неподвижную точку или на ряд точек, различных между собою
хотя бы по своему месторасположению. Но раз
мы условились отвлекаться в движении от всякого «что», то из этого движения останется
только непрерывно-сплошное протекание. Каждая точка такого протекания в тот самый момент, когда она появляется, также и исчезает.
Вот это я и называю становлением. Становление
есть непрерывный процесс изменения, когда
нельзя установить ни одной определенной точки, которая бы нарушала сплошную непрерывность пространства.
— Значит, жизнь есть становление?
— Да, именно так. И в этом трагизм жизни.
Если жизнь есть сплошное становление, то
должно оставаться совершенно неизвестным,
откуда она началась, что она собой представляет в настоящий момент и каково ее будущее, то
есть каково то, к чему она стремится. Чистый
жизненный процесс поэтому есть полная бессмыслица. Но все дело в том, что в таком чистом виде жизнь, конечно, не существует. Я могу
не знать, чем сейчас являюсь. Но объективно
все же чем-то являюсь. Могу не знать, какие
причины привели меня к сегодняшнему состоянию, и могу не знать той цели, которая предо
мной стоит, и того будущего, которое целесообразно появится из моего настоящего. Однако
275все это есть только недостаток и только ничтожество моего самопознания. А объективно я
чем-то был в самом определенном смысле слова, чем-то являюсь сейчас и чем-то буду завтра.
Трагизм жизни заключается в том, что люди
могут не знать, откуда они, что они такое сейчас и чем будут завтра. Но знают ли они это
или ничего не знают, объективно все же происходит нечто определенное, происходило раньше
и даст тоже объективно определенный результат в будущем.
— Но, по-вашему, жизнь — это какой-то
сплошной ужас. Неужели никак нельзя выбраться из этого ужаса?
— Но ведь я вам говорил только о сплошной текучести жизни. В таком неведении, когда неизвестно никаких причин и никаких целей, конечно, все неожиданно, все случайно, все
неизвестно и потому, конечно, все трагично.
Однако всякая жизнь не есть просто само становление и больше ничего. Она всегда есть становление чего-то. А раз мы знаем, что именно
становится, то мы начинаем понимать и то, откуда это становится, а также и то, куда и в каких целях это становится. Конечно, сплошная
текучесть жизни настолько сильна, что избавиться целиком от этой сплошности и непрерывной, то есть чисто сумбурной, текучести нет
никакой возможности. Но в значительной мере
знания в этой области все же существуют.
И мы, несмотря на всю внеразумную текучесть
и непрерывность жизни, все же знаем очень
многое, а иной раз даже весьма глубоко понимаем как причины нашего становления, так и
его цели. Можем ли мы эти цели ставить и тем
самым направлять текучесть жизни в нужную
276нам
