кто ведет бедственную жизнь, и должно ярко представлять себе те бедствия, которые они претерпевают для того, чтобы твое нынешнее положение и состояние казалось тебе значительным и достойным зависти и чтобы более не приходилось твоей душе страдать из-за желания иметь большее. Ибо тот, кто завидует богатым, которых считают счастливыми прочие люди, и кто постоянно в своих мыслях с ними, тот вынуждается всегда предпринимать что-нибудь новое и [в конце концов] направить свою страсть на какое-нибудь ужасное противозаконное дело. Поэтому-то должно одних [вещей] не домогаться, другими же довольствоваться, сравнивая свою собственную жизнь с [жизнью] хуже живущих и считать себя счастливым, обращая внимание на то, что последним приходится терпеть, и насколько тебе лучше живется, чем им. Итак, если ты будешь держаться этого образа мыслей, то будешь жить в более хорошем расположении духа и избавишь себя в жизни от немалых зол: зависти, соперничества и вражды».
Как оценить нам все эти материалы Демокрита, относящиеся к учению об эвфимии? Прежде всего, необходимо отдавать себе полный отчет в соответствии этих материалов общей досократике. Принцип ритмико-симметрической гармонии стихийного бытия целиком перенесен на внутренний мир человека, и принцип этот дан не в отвлеченном и чистом, только формальном и только смысловом виде. В этом случае получилось бы любование чистыми формами бытия, а не та целокупная просветленность души со всеми ее страстями и жизненными трагедиями, о чем говорил Демокрит. Принцип симметрии дан тут именно во всем своем бытийном осуществлении, натуралистически.
Учение Демокрита об эвфимии вполне соответствует именно той философско-эстетической ступени, которую представляет собою Демокрит, ибо атомизм есть принцип индивидуальной множественности; а принцип множественности, примененный к субъекту, ведет к множественности субъектов, т.е. к индивидуальному самоопределению, к самодовлению личности на фоне зрелого общественного развития, к гораздо более яркому выдвиганию на первый план внутренней симметрии, именно каждого отдельного субъекта. Отсюда и получается эта эвфимия, с ее тенденциями внутреннего самоопределения, с ее склонностью к уединенным созерцаниям, с ее «безмолвием» и «невозмутимостью». Такой человек (В 174) «и наяву и во сне бывает радостен, здоров и беззаботен». Он довлеет себе, и ему открыт весь мир: «Мудрому человеку открыта вся земля, ибо родиной для благой души является весь мир» (В 247).
б)
Во-вторых, если теория эвфимии у Демокрита может показаться слишком общей для учения об эстетическом субъекте (думать так было бы неправильно, потому что античность в значительной мере вообще не дифференцирует такого просветленного душевного состояния), то у Демокрита есть соответствующие высказывания и более специфические для эстетики. Перечислим их.
Мышление и телесная гармония. «О мышлении же он сказал лишь то, что оно бывает при гармоническом состоянии души относительно составляющей ее смеси. Если же кто-либо станет слишком теплым или слишком холодным, то [гармоническое состояние души] нарушается, говорит он. Поэтому древние прекрасно обозначали это состояние души выражением «терять ум». Таким образом ясно, что мышление он ставит в зависимость от смеси, образующей тело, что, может быть, и последовательно для него, делающего душу телом» (68 А 135, Маков. 106). «Такие легкие исследования сообщают душам стройное и полезное движение, речей же спорщиков и мастеров на софизмы следует избегать» (68 В 150).
Суждения более общего характера. «Прекрасное есть во всем равное [равномерное]; избыток и недостаток мне не нравится»; «Красота тела звероподобна, если под ней нет ума» (В 105); «Бывают образы (eidzla) [людей], отменные для созерцания своей одеждой и украшением, но лишенные сердца» (В 195).
O чистоте эстетического чувства. «Великие наслаждения получаются от созерцания прекрасных произведений» (В 104); «Имеет право на существование та любовь, которая стремится к красоте бескорыстно (anybristos)» (В 73); «Постоянно размышлять о чем-нибудь прекрасном свойственно божественному уму» (В 112).
Эстетика и этика. «Нужно выбирать не всякое удовольствие, но удовольствие от прекрасного» (В 207). «Мало говорить — украшение для женщины, ибо прекрасное есть простота в украшении» (В 274). «Сила и красота (eymorphia) благо юности, [благо же] старости — цвет мудрости» (szphrosynCs) (В 294); «Прекрасно восхвалять прекрасные поступки, ибо [восхвалять] дурные поступки, это — дело шулеров и обманщиков» (В 63); «Прекрасно помешать преступнику, а если не помешать, то не совершать преступления с ним вместе» (В 33); «Ни благородная речь не может прикрыть дурного поступка, ни хороший поступок не пачкается руганью» (В 177); «Левкипп [Левкипп?] считал целью жизни наслаждение прекрасным» (67 А 37).
Красота, природа и воспитание. «Узнают прекрасное и стремятся к нему только те, кто от природы способен к нему» (В 56); «Ни искусство, ни мудрость не достижимы, если [им] не учиться» (В 59); «Прекрасные предметы учеба прорабатывает при помощи труда; постыдные же предметы без всякого труда плодятся сами собой» (В 182).
Из этих фрагментов видно, что, как ни старались многие исследователи стричь и брить Демокрита под европейский лад, все же он был и остается подлинно античным мыслителем и притом классического периода. Знатоки и любители античного классического стиля без труда узнают в этих фрагментах исконные и постоянные мысли греков о красоте и искусстве.
Но мало того. Все эти суждения с большой выразительностью проводят мысль о чистоте эстетического субъекта. Везде тут выдвигается «ум», «созерцание», «бескорыстие», «любовь». Везде тут красота понимается внутренне, душевно, духовно, «мудро». Эти демокритовы «созерцания мудрости» почти ничем не отличаются от платоновых идей. Но это — только следствие демокритова атомизма, ибо последний есть не что иное, как учение о своего рода «идеях», о невидимых статуях (или статуэтках), лежащих в основе бытия и ухватываемых только чистым мышлением свободного ума. Демокрит договаривается даже до платоновского реализма общностей и высказывает суждение, необычное для V в.: «Благо и истина — для всех людей одно и то же; приятное же у каждого свое» (В 69); «Прекрасное по природе одно, по закону же — другое» (Plat. Legg. Х. 889 de). Тут мы уже на пороге платоновского «Филеба».
Весь указанный выше материал из Левкиппа и Демокрита свидетельствует как о полном слиянии у них эстетики с этикой, так и об их раздельности. Совершенно ясно, что тут перед нами один из лучших образцов античной эстетики вообще, которая основана на вполне онтологическом, вполне этическом и вообще практическом понимании жизни и всей действительности; а с другой стороны, все практическое, все утилитарное и все производственное проповедуется здесь в том совершенном виде, который превращает всю эту практическую и Вообще жизненную заинтересованность в бескорыстную эстетическую самоудовлетворенность. Это совпадение пользы и красоты в эстетическом субъекте необходимо всегда иметь в виду, чтобы понять эстетику Демокрита. Наиболее выразительные фрагменты из этой области собраны у Маковельского (326 — 483). Точно так же — это видно из приведенных уже выше материалов — самое понятие искусства неотделимо у Демокрита от практической и производственной деятельности, от портняжного или ткацкого ремесла, от врачевания и даже от политики. Политика, которую древние понимали в широком общественно-государственном смысле, считается у Демокрита даже высшим из искусств (Маков. 488). Та же мысль приводится Демокритом и в учении об эстетическом воспитании (Маков. 526 — 528, ср. 529 — 532): прекрасное дается по природе; однако, его воспитание в человеке не только необходимо, но и требует огромных усилий. O том, что Демокрит не только занимался эстетикой, но имел также прямое отношение к строительному делу, читаем у Посидония (Маков. 586).
в)
В-третьих, с такой же точки зрения, по-видимому, нужно понимать и мысли Демокрита о художественном субъекте (т.е. о субъекте художественно творческом, а не просто эстетически воспринимающем). У Цицерона читаем: «Я часто слыхал, что без воспламенения (inflammatione) духа и без некоего как бы вдохновенного неистовства (sine quodam afflutu quasi furoris) не может существовать никакой хороший поэт, что, как говорят, осталось в сочинениях Демокрита и Платона» (68 В 17). Тот же Цицерон пишет (там же): «Демокрит утверждает, что без неистовства (Furore) не может быть никакого большого поэта. То же самое говорит Платон». А по Горацию: «Демокрит полагает, что гениальность (ingonium) счастливее презренного искусства [т.е. техники] и исключает из Геликона здравомыслящих (sanos) поэтов» (там же). Что это мнение о Демокрите было достаточно прочно, подтверждает и Климент Александрийский: «Демокрит одинаково [с Платоном] утверждает, что поэт пишет под божественным и священного духа вдохновением, то весьма хорошо» (В 18). Яркие слова у Диона: «Демокрит так говорит о Гомере: «Гомер, получив в удел божественную природу, сотворил [целый] космос разнообразных песен» (В 21), так как [по его мнению], не обладая божественной и демонской природой, невозможно создать столь прекрасные и мудрые песни». Недаром Демокрит учил, что гекзаметр был изобретен Мусеем (Маков. 568). Все вышеприведенные нами суждения Демокрита о вдохновении собраны у Маков. 560 — 573. Хотя, как мы знаем, опыт божественного «энтузиазма» всегда был у греческих поэтов и философов, и они очень любят об этом говорить, у Демокрита мы невольно чувствуем в этих словах некоторый субъективистический налет, уже не наивный, а интеллигентски-рефлектированный экстаз. Недаром по этому вопросу на Демокрита ссылаются представители эллинистически-римской рефлекции — Цицерон и Гораций. Таким образом, из философов не Платон, а Демокрит учит впервые о поэтической «мании».
г)
В-четвертых, наконец, если подвести общий итог всем вышеприведенным рассуждениям Демокрита, то необходимо следует вывод, что демокритовская эстетика хотя и связана с этикой, а также с политикой и общественным поведением человека, и местами даже тождественна ей, все же и на ней лежит общеантичная печать созерцательности. В основе этой эстетики подспудно лежит признание невозможности перейти от созерцания действительности к ее изменению. Такой характер эстетики Демокрита обусловлен недостаточным развитием античного субъекта и невозможностью для личности в античном обществе оторваться от того бытия, которым она раз навсегда окружена113.
3. Происхождение искусств и языка
С индивидуализмом и субъективизмом всегда объединяется стремление выводить генетически те или иные культурные формы. Пока объект берется как таковой, он (хотя бы это было и человеческое общество) ощущается как что-то постоянное и определенное. Но как только завелся «комар субъективности» (выражение Гегеля), тотчас же объективное постоянство расплывается в сумбурный поток, и субъект ищет теперь уже нового — уже становящегося единства и погружается в причинно-генетические изыскания. Несомненно, эта тенденция (а может быть, и попытка подобного исследования) были уже у Демокрита.
Насколько можно судить, Демокрит понимал происхождение искусства весьма трезво и здраво. Его основное суждение, вероятно, сводилось к тому, что говорил позднейший эпикуреец Диоген из Эноанды (Маков. 316): «Потребности и опыт со временем породили все искусства». Эту тенденцию к естественному объяснению искусств, как известно, подробно развивал Лукреций (Маков. 324. 325). Самому же Демокриту приписывается учение о подражании различным явлениям природы: портняжное и ткацкое ремесла люди заимствовали у
