на берег и шуршит, опадая на песок, сама прохладная влага, и ароматом магнолий действительно напоен весь воздух. А когда дети резвятся играя в прятки, и кричат от восторга, в этих звуках смеха и криках сам восторг их наличествует в моём сознании; если же один из них прищемит палец дверью и громко, жалостно заплачет, само подлинное страдание его вступает в моё сознание.
В русской литературе зародыши учения о знании, как непосредственном постижении самой действительности, восходят к славянофилам И. Киреевскому и А. Хомякову [[CLXXII]: #_ednref172 См. статью Э. Радлова: «Теория знания славянофилов». Журн. Мин. Нар. Просв. февраль, 1916.]; систематически оно было разработано затем в философии Вл. Соловьева, построившего сложное учение об истине как результате эмпирического, рационального и мистического (вводящего в сферу самой транссубъективной реальности) познавания.
Далее, в начале этого века учение о знании как интуиции подвергнуто разработке мною под именем интуитивизма; труд этот был предпринят мною в связи с учениями Шеллинга и Гегеля, а не Вл. Соловьева и только тогда, когда я перешёл от гносеологии к метафизике, мною были осознаны многие черты родства моих взглядов с учениями Вл. Соловьева. Своеобразная форма интуитивизма развита, далее в книге Франка «Предмет знания», которую автор рассматривает как систему не только гносеологии, но и онтологии, выясняющей метафизические условия возможности интуиции. Наконец, недавно в Москве напечатан сборник статей Б. Бабынина, Ф. Бережкова, А. Огнева и П. Попова под заглавием «Пути реализма» (М., 1926). Авторы сборника называют своё направление интуитивистическим реализмом.
Учение о знании предмета в подлиннике развито также представителями англо-американского неореализма. В форме, наиболее близкой к русскому интуитивизму, оно осуществлено в английской литературе напр. у С. Александера и Дж. Лэрда . Alexander, Space, Time and Deity, 1920; J. Laird, A Study in Realism, 1920. См. об английском реализме R. Kremer, La theorie de la connaissance chez les neo-realistes anglais, 1928.]. В американской литературе главными представителями неореализма следует считать авторов сборника «The New Realism» (1912). E. Holt, W. Marwin, W. Montague, R. Perry W. Pitkin, E. Spaulding Об американском неореализме см. R. Kremer, Le neo-realisme americain, 1920.].
Во Франции иррационалистический интуитивизм блестяще представлен философией Бергсона. В Германии можно указать два глубоко отличные друг от друга вида учения о знании предмета в подлиннике: философию Ремке и учения М. Шелера, развиваемые им, поскольку речь идёт о гносеологии, в связи с интенционализмом Гуссерля. Далеко вперёд зашёл по этому пути П. Липке, преобразующий феноменологию переживаний Гуссерля в феноменологию предметов и сам называющий эту дисциплину онтологическою. Своеобразный интуитивизм развит также Э. Бартелем [[CLXXV]: #_ednref175 J. Rehmke, Philosophie als Grundwissenschaft, 1911; его же, Logik oder Philosophie als Wissenslehre, 2 изд., 1923.M. Scheler, Zur Phanomenologie und Theorie der Sympathiegefuhle, 1913, в новом издании эта книга озаглавлена «Wesen und Formen der Sympathie», 1923; его же «Formalismus in der Ethik und die materiale Wertethik», 1921 (эмоциональный интуитивизм в аксиологии) и др. P. F. Linke, Grundfragen der Wahrnehmungslehre, 2 изд., 1929, стр. 384. E. Barthel, Die Welt als Spannung und Rhythmus, 1928; Vorstellung und Denken, 1931.].
Струя интуитивизма, идущая от Аристотеля через средневековую философию вплоть до современной неосхоластики, по-видимому, никогда не замирала в истории философии. Ученый бенедиктинец Гредт защищающий это направление под именем естественного реализма даёт в своей ценной книге «Unsere Aussenwelt» перечень современных неосхоластиков, примыкающих к нему [[CLXXVI]: #_ednref176 J. Gredt, Unsere Aussenwelt. Eine Untersuchung uber den gegenstandichen Wert der Sinneserkenntnis, 1921, см. стр. 23, 29 с., 33 с.].
Обоснование учения о том, что в восприятии предмет дан в подлиннике, производится весьма различно разными философскими школами.
Мой метод состоит в следующем. Исследуя докантовский эмпиризм рационализм и кантовский критицизм, я нахожу в основе всех этих гносеологических направлений две предпосылки, именно, что все содержания сознания суть индивидуально-психические состояния и что содержание чувственного восприятия производится причинным воздействием предмета на тело субъекта. Отказавшись от этих предпосылок, я анализирую состав сознания при восприятии и познавании, описываю наблюдаемые оттенки элементов сознания, обыкновенно игнорируемые под влиянием ложных предпосылок, и устанавливаю понятия, в которых мыслятся различные найденные стороны строения сознания. Конечно лишь состав всего учения выясняет, что значат слова «наблюдать» «мыслить», «установить понятие» и т. п.
Положим, я вижу и осязаю ствол березы и высказываю знание считаемое мною истиною: «кора этой березы – белая, твердая». Или положим, на вопрос: «Какое у вас есть наиболее сильное желание в настоящее время?» – я отвечаю: «Я хочу услышать исполнение Шаляпиным Бориса Годунова, и это моё желание наиболее напряженное» или на вопрос: «Что вас так обрадовало?» – я отвечаю: «Я доволен тем, что удалось решить трудную математическую задачу». Во всех трёх случаях высказывания суждений я нахожу, подвергнув наблюдению и анализу состав сознания, что в нём наличествуют: 1) сознающий субъект – я; 2) сознаваемый объект – кора березы, моё хотение, моё удовлетворение; 3) отношение между субъектом и объектом.
Когда я вполне поглощен восприятием объекта, напр. с интересом наблюдаю на коре березы муравьев, доящих тлей, моё я, т. е. субъект исчезает из области наблюдаемого совершенно. Однако, как только я начну наблюдать состав сознания, я тотчас найду в нём не только муравьев, но и своё я, как наблюдающее муравьев с интересом.
Философы, стремящиеся упростить состав мира и питающие отвращение к таким своеобразным элементам его, как я, утверждают, что очень часто, а может быть, и всегда думание должно быть описываемо словами «думается», а не «я думаю». Что такие оттенки душевной действительно существуют, я вовсе не отрицаю; вся моя книга «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма» построена на изучении их. Можно даже предпринять не безопасный эксперимент такой стилизации своей душевной жизни, такого выпускания вожжей из своих рук и предоставления душевных функций кому-то другому или другим, что большинство перемен будет возникать в форме «думается» «мелькнуло в уме», «хочется» и т. п. Однако и в таком сознании нетрудно найти я, которое «имеет в виду» все эти «думается», «хочется» и т, п.
Чтобы стилизовать так свою душевную жизнь, нужно прекратить функции «я думаю», «я хочу» и т. п., но необходимо сохранить хотя бы в виде спорадических проявлений одну наименее активную функцию: я имею в виду все эти «думается», «хочется» и т. п.; если бы и эта функция с одним и тем же я в центре её была прекращена, не было бы единства сознания.
Присмотримся теперь к объектам сознания и тому, что может быть найдено в них и может стать объектом в новых высказываниях истины (кора, её белизна, её твёрдость и т. п.; моё хотение, моё удовлетворение моё усилие при отталкивании обрубка березы и т. п.). Обратим внимание на различие между такими объектами, как моё хотение, удовлетворение, усилие, и такими, как кора, белизна, твёрдость. Моё хотение удовлетворение, усилие непосредственно наблюдаются мною, как интимно связанные с моим я, субъектом сознания: это я сам хочу, удовлетворен, усиливаюсь. Каждое из названных событий есть нечто «мое»: это – мои проявления, действия, переживания; в них -жизнь моего я.
Иное дело – кора, белизна, твёрдость, движение её (напр., падение куска коры со ствола березы на землю): это – нечто чуждое мне: «данное мне» извне, а не моё проявление. Опираясь на это непосредственно усматриваемое очевидное различие, я говорю, что эти предметы и события суть для меня внешний мир, а мои хотения, чувства, усилия – мой внутренний мир.
Слова «внешний» и «внутренний» не имеют здесь, конечно, пространственного значения. Кто привык наблюдать предметы, не имеющие пространственного оформления, тот безбоязненно пользуется такими словами в метафорическом смысле, не опасаясь, как Ремке и его школа искажения своей мысли.
Можно назвать также эти два царства бытия с точки зрения субъекта словами: транссубъективный и субъективный мир.
Наблюдаемая мною кора, белизна, твёрдость, скажут многие философы, имманентна моему сознанию, следовательно, она есть уже элемент моего субъективного, а не транссубъективного (внешнего) мира. на это, замечание можно возразить следующим образом. Существует, конечно, связь между моим я и находящеюся в моём сознании березою.
Но какова эта связь? – Береза связана с моим я в данном случае только предмет моего наблюдения; своеобразная связь её с моим я (природа этой связи будет рассматриваться позже) такова, что даёт мне возможность направить на неё акт моего внимания, но эта связь не настолько тесная, чтобы я мог назвать березу своим проявлением. Иное дело «мои» хотения, чувства, усилия и т. п.: они принадлежат моему я как проявления его. Для них, как это хорошо выразил Линке, связь с я есть «закон их сущности». Это их эйдетическая структура и, если я, наблюдая свои переживания, не замечаю своего я, этот случай подобен тому, как напр., наблюдая пространственную форму предмета, я могу не заметить» какова его величина, из чего, однако, не следует, будто величины у этом формы вовсе не было P. F. Linke, Grandfragen der Wahrnehmungslehre, 2 изд., § 38, стр. 110.].
Здесь уместно вспомнить давно уже выработанное философиею понятие субстанции и её принадлежностей (акциденций). Одно и то же я есть творческий источник и носитель различных своих проявлений во времени; я есть субстанция, а хотения, чувства и т. п. проявления суть акциденции. – Чтобы подчеркнуть, что хотения и чувства не пассивно наложены на я, а суть живые действования я, в дальнейшем будем называть его не субстанциею (это слово наводит на мысль, будто предмет, обозначаемый им, есть какая-то отвлеченность, вроде математических идей), а субстанциальным деятелем.
Итак, «данное мне» в сознании связано с моим я только как предмет доступный наблюдению, а «мои» проявления связаны с я и как предмет наблюдения, и, более того, как принадлежности я, как моменты его бытия. «Данное мне» тоже может иметь своего носителя, тоже может быть принадлежностью, но не моего я, напр. белизна, твёрдость непосредственно наблюдаются как принадлежность коры. Когда я сгибаю ветвь березы, я непосредственно наблюдаю, как моему усилию сопротивляется противоусилие ветви. Правда, во многих случаях с трудом можно установить, какие элементы «данного мне» суть проявления каких субстанциальных деятелей, но нет никакого сомнения в том, что основной принцип строения всего «данного мне» тот же, что и принцип строения моей субъективной жизни: «данное мне» состоит тоже из субстанциальных деятелей и их принадлежностей. «Мои» проявления образуют сферу бытия моего я как своеобразного индивидуума; блеск жгучая теплота и т. п. суть проявления этого пылающего угля; радостный лай, виляние хвостом и т. п. суть проявления подбегающей ко мне собаки; пылающий уголь, лающая собака суть иные, чем я,
