и, таким образом, препятствующее видению их.
Такая выборка, изменяющая наши зрительные восприятия, может произойти не только внутри глаза, но уже и вне тела субъекта в среде между субъектом и глазом. Так, напр., влияют цветные очки. Точно так же можно объяснить голубую дымку отдаленных гор: большая толща атмосферы поглощает более длинные волны и до глаза субъекта доходит преимущественно голубая слагаемая его окраски.
Согласно учению, отстаиваемому мною, светящиеся и освещенные предметы изобилуют чрезвычайным богатством красок, которые не мозаично существуют рядом, а взаимопроникают друг друга, просвечивая одна через другую, что не содержит в себе никакого противоречия так как при этом ни один цвет сам в себе не перестает быть самим собою (вроде того, как один и тот же объём может быть пронизан и цветом и ароматом, и теплотою, которые не перестают от этого быть сами собою). Представив себе в художественной фантазии окружающую нас пышность бытия, молодой философ Д. В. Болдырев (безвременно погибший в условиях гражданской войны) воскликнул: «Это – Индия бытия».
Из этого неисчерпаемого богатства глаз выбирает для нашего восприятия только ничтожные обрывки, годные для практической цели ориентировки в среде. Если бы человек мог сличить действительную сложность предмета с воспринимаемым и опознаваемым обрывком его он был бы потрясен скудостью своего знания. Однако, как ни велико различие между полнотою предмета в действительности и в воспринятости, всё же здесь не заблуждение, а только обеднение. Отрицательная ошибка, собственно, не есть ошибка, говорит Гредт: «Если субъект, слепой в отношении к красному цвету, видит фиолетовый предмет синим и судит, что он синий, это суждение – истинное, так как предмет – действительно синий. Конечно, он не только синий, он также и красный.
Именно, он красно-синий, т. е. фиолетовый» Gredt. Unsere Aussenwelt, стр. 186.]. Имея в виду неполноту восприятия, Александер различает вещь и её «реальные явления» (realappearances) в уме, как её «частичные откровения» уму (II, 184).
Приведенными примерами в достаточной степени выяснен важнейший источник различия в восприятии одного и того же предмета различными субъектами или даже одним и тем же субъектом в разное время: это различие выборки, производимой субъектами из состава предмета.
Второе, также весьма существенное условие различия восприятий одного и того же предмета в различных условиях заключается в следующем: некоторые свойства чувственно воспринимаемого предмета существуют в нём не абсолютно и даже не в отношении к ближайшей окружающей его среде, а в отношении к телу воспринимающего субъекта или в отношении к другим, не смежным с ним телам. Назовем также свойства предмета перспективными и приступим к рассмотрению их.
3. Перспективные и вообще относительные свойства чувственно воспринимаемого предмета
В моей книге «Мир как органическое целое» давно уже высказаны следующие соображения о перспективности и тем не менее транссубъективности пространственных форм чувственно воспринимаемого предмета. «Пространственная форма вещи (материальной частицы или группы частиц), обусловленная непроницаемостью, существует не иначе как во взаимоотношении со средою. Эта мысль столь проста и очевидна, что вряд ли кто-либо в наше время отвергает её. Поэтому не будем останавливаться на ней и перейдем к. гораздо более замечательной стороне относительности пространственных форм. Возьмём в виде примера поверхность письменного стола. Если наблюдать её с потолка комнаты она имеет приблизительно форму прямоугольника; если стать перед столом, то его поверхность будет иметь приблизительно характер трапеции, сбоку с угла она – параллелограмм с двумя острыми и двумя углами и т. п. до бесконечности. Эта множественность пространственных форм одного и того же предмета рассматривается обыкновенно как нечто субъективное. Согласно учениям таких эмпиристов, как напр., Локк, сама по себе форма поверхности стола одна, но в восприятии, как субъективный образ, она различна и множественна в зависимости от положений наблюдателя, В действительности, однако, у нас нет оснований одну из форм предпочесть всем остальным и признать только её за транссубъективную, низводя все остальные на степень лишь субъективных образов. В самом деле, не только в отношении к. глазу наблюдателя, но и в отношении к другим предметам материальной среды поверхность стола действенна в различных формах и меняет своё действие при смене относительного положения: не только для глаза смотрящего сверху, но и для потолка поверхность стола есть прямоугольник, потому что она, напр., отбрасывает на потолок лучи, как прямоугольник, а для стенки шкафа, стоящего сбоку против угла стола поверхность его есть не прямоугольный параллелограмм и соответственно этой своей форме она отбрасывает на него лучи и т. п. Итак, все описанные пространственные формы принадлежат поверхности стола, и следовательно, она есть бесконечно многоликий предмет.
Одному из этих ликов, именно тому, который существует в отношении к нашему ощупыванию предмета (в данном случае это прямоугольник), мы отдаем предпочтение, считая лишь его транссубъективным, но это – предрассудок: на деле все они одинаково транссубъективны.
В первую секунду такое заявление кажется противоречивым и потому нелепым. Но, отдав себе ясный отчёт в том, что многоликость присуща предмету не в одном и том же, а в разных отношениях к среде приходится признать, что никакого противоречия высказанное положение не заключает в себе и, как бы оно ни переворачивало все привычные нам представления о мире, оно не может быть ниспровергнуто ссылкою на формальную логическую несостоятельность его. Вообще, надо заметить, что наш ум коснеет в сфере рутинных обедненных представлений о мире и, когда нам внезапно открывается бесконечное богатство каждого предмета и совмещение в нём чрезвычайного множества противоположных друг другу свойств, нам кажется, будто закон противоречия поколеблен. На деле это означает лишь, что у нас неточное представление об этом законе или неправильное представление о способе совмещения противоположностей в предмете» [[CCXIV]: #_ednref214 Мир как органическое целое, стр. 109 сс.; первоначально напечатано в «Вопр. фил. и псих.», 1915 *.].
Монтэгю называет такой реализм релятивистическим объективизмом; отличие его «от традиционного феноменализма состоит, – говорит он, – в том, что он объясняет относительность опыта в восприятии скорее в физических, чем в психических терминах». Положим, стоя на задней платформе поезда и смотря на рельсы, мы видим их не параллельными, а сходящимися. «Крайний реалист, – говорит Монтэгю, – смотрел бы на это схождение рельс как на реально независимое от наблюдателя; умеренный реалист считал бы его вовсе не реальным во внешнем мире, он истолковывал бы его как искаженный умственный образ, причиненный внешними параллельными рельсами; а сторонник релятивистического объективизма утверждает, что сходящие рельсы суть нечто столь же «физическое», «внешнее» и «объективное», как и параллельные рельсы; но и та и другая пара рельс не зависима *, не абсолютна, а соотносительна с определенным контекстом. Одни и те же рельсы в одном контексте параллельны, в другом – сходятся и в третьем, быть может, расходятся. И всё это может быть объяснено в терминах чисто физических (оптических) законов, без ссылки на психический фактор или ум субъекта. Если бы на месте человеческого глаза была поставлена фотографическая пластинка, результат получился бы аналогичный, если не тожественный» [[CCXV]: #_ednref215 Montague, The Ways of Knowing, 1925, стр. 243.].
Признавая пространственную многоликость предмета, естественно всё же одну из его форм и величин выделять как основную, а другие считать производными, перспективными: основная пространственная форма и величина предмета – та, которая принадлежит ему в отношении к окружающей, давящей на него среде: форма поверхности серебряной монеты в отношении к давящей на него атмосфере – круглая а в отношении к дверце шкафа, на которую она отражает лучи света (или в отношении к моему глазу), она – эллиптическая; круглая форма – основная, эллиптическая – производная, перспективная.
Основная форма и величина предмета таж же не абсолютна: она существует не иначе как в отношении к давящей на предают, окружающей его среде. Если мы выделяем её из всех форм и величин предмета как основную, это оправдывается тем, что она обусловлена наиболее непосредственным динамическим взаимодействием предмета и среды, из знания о ней вытекают наиболее важные следствия, наиболее ценные и теоретически, и практически.
Утверждение транссубъективности всех пространственных ликов предмета на первых порах трудно понять: они кажутся несовместимыми в одном и том же пространстве. Это затруднение возникает вследствие недоразумения, именно в том случае, если мы воображаем, будто учение о реальности всех перспективных форм есть утверждение пребывания их в объёме предмета так, как если бы все эти формы были основные, т. е. находились в системе предмета и давящей на него среды; между тем в действительности данная перспективная форма существует в иной системе, именно в системе предмета и вещи, удаленной от него (напр. тела наблюдателя). Стоит обратить на это внимание, и трудность исчезает, однако при этом не следует впасть в другое заблуждение именно обездушить предмет и лишить его самостоятельности, приняв его за пучок транссубъективных призраков, как это делает Б. Рессель утверждающий, что вещь есть «класс её перспектив». Учение, отстаиваемое мною, имеет резко иной характер: вещь, напр. серебряная монета есть совокупность динамических проявлений группы субстанциальных деятелей; кроме перспектив и основного чувственного содержания, в вещи есть единство творчески активных субстанциальных деятелей.
Тем не менее даже и основная пространственная форма принадлежит вещи не иначе как в актах производимого ею отталкивания давящей на неё среды; следовательно, пространственная форма существует не иначе как в отношениях друг к другу действований субстанциальных деятелей. Отсюда следует, что мир, как целое, не имеет никакой пространственной формы, хотя некоторые части мира в отношении друг к другу пространственны: в самом деле, мир, как целое, не имеет ничего вне себя, в отношении к чему он мог бы производить отталкивания оформленные пространственно См. «Мир как органическое целое», стр. 105.].
Отсюда, между прочим, следует, что незачем ломать голову над вопросом, конечен ли бесконечен мир в пространстве: этот вопрос не смысла, он начисто отпадает, потому что мир, как целое, совсем не имеет пространственной формы и не находится в пространстве.
Зрительно данное пространство не гомогенно, если иметь в виду перспективные формы предметов в их большем или меньшем удалении друг от друга; поскольку же мы имеем в виду основные формы их данные в осязательном опыте, оно есть гомогенное евклидовское пространство. Пространство зрительного опыта и пространство осязательного опыта суть не две различные формы, а одно и то же евклидовское пространство, содержащее в себе на основе гомогенности перспективныеи т. п. негомогенности [[CCXVII]: #_ednref217 О тожестве зрительного и осязательного пространства см. Alexander, II, 164 с. О гомогенности см. Linke, Grundfragen der Wahrnehmungslehre, 2 изд., стр. 149.].
Если бы на основе зрительного и кинестетического * опыта, а такжетеорий, вроде теории Эйнштейна, пришлось прийти к убеждению, что движения в природе осуществляются
