повторяющее пройденные уже ступени, но повторяющее их иначе, на более высокой базе («отрицание отрицания»), развитие, так сказать, по спирали, а не по прямой линии; — развитие скачкообразное, катастрофическое, революционное; — «перерывы постепенности»; превращение количества в качество; — внутренние импульсы к развитию, даваемые противоречием, столкновением различных сил и тенденций, действующих на данное тело или в пределах данного явления или внутри данного общества; — взаимозависимость и теснейшая, неразрывная связь всех сторон каждого явления (причем история открывает все новые и новые стороны), связь, дающая единый, закономерный мировой процесс движения, — таковы некоторые черты диалектики, как более содержательного (чем обычное) учения о развитии»[339].
Если, согласно Ленину, эволюция является творческой и представляет собой имманентное и спонтанейное самодвижение, содержащее «внутренние импульсы», то ясно, что можно говорить о переходе от определенных ступеней бытия к другим ступеням не просто как о факте, а как о процессе, обладающем внутренней ценностью, «… всякий процесс развития, — пишет Деборин, — есть восхождение от низших форм или ступеней к высшим, от абстрактных, более бедных определений к определениям более богатым, содержательным, конкретным. Высшая ступень содержит в себе низшие как «снятые», т. е. как бывшие самостоятельными, но ставшие несамостоятельными. Низшая форма развилась в высшую; тем самым она не исчезла бесследно, а сама превратилась в иную, высшую форму» (Деборин, XCV).
Из этого ясно, кроме того, что диалектическое развитие может быть названо историческим процессом, «… высшая форма, — продолжает Деборин, — связана с низшей, и поэтому результата не существует без пути развития, приведшего к нему. Всякое данное явление, или всякая данная форма, должна рассматриваться как развившаяся, как ставшая, т. е. мы должны их рассматривать как исторические образования». «Маркс и Энгельс, — пишет Рязанов, — устанавливают исторический характер явлений в природе и обществе»[340].
Даже неорганическая природа находится в состоянии развития и преобразования. Рязанов приводит следующие слова Маркса: «Даже элементы не остаются спокойно в состоянии разделения. Они непрерывно превращаются друг в друга, и превращение это образует первую ступень физической жизни, метеорологический процесс. В живом организме исчезает всякий след различных элементов как таковых»[341].
Эти слова ясно выражают убеждение Маркса в том, что высшие ступени космического бытия глубоко качественно отличны от низших и поэтому не могут рассматриваться только как более и более сложные агрегаты низших, простых элементов.
Эта мысль настойчиво подчеркивается советским диалектическим материализмом. Этим он резко отличается от механистического материализма. «Сводить сложное к простому, — пишет Быховский, — значит — отказаться от понимания сложного. Сводить все многообразие закономерностей мира к механическим закономерностям значит — отказаться познать какие бы то ни было закономерности, кроме простейших механических, это значит ограничить познание пониманием только элементарных форм движения… Атом состоит из электронов, но закономерности существования» атома не исчерпываются законами движения отдельных электронов. Молекула состоит из атомов, но не исчерпывается закономерностями жизни атомов. Клетка состоит из молекул, организм — из клеток, биологический вид — из организмов, но они не исчерпываются законами жизни своих элементов. Общество состоит из организмов, но его развитие нельзя познать из законов жизни организмов.
Существуют три основные, главные области действительности: неорганический мир, органический мир (в котором возникновение сознания в свою очередь образует первостепенной значимости перерыв), и мир социальный. Формы дви-жения каждой из этих областей являются несводимыми к другим, качественно своеобразными и в то же время возникшими из других. Механистический материалист сводит законы органического мира к механическим, «а вместе с тем и социальные законы, сведенные к биологическим, тоже растворяются в закономерностях механики». Социология превращается у него в коллективную рефлексологию (Бехтерев). В действительности, однако, каждая высшая ступень подчинена собственным особым законам, и эти «специфические закономерности, надмеханические виды развития, не противоречат механическим законам и не исключают их наличия, а возвышаются над ними как второстепенными, подчиненными»[342].
Энгельс пишет: «… каждая из высших форм движения не бывает всегда необходимым образом связана с каким-нибудь действительным механическим (внешним или молекулярным) движением, подобно тому как зысшие формы движения производят одновременно и другие формы движения и подобно тому, как химическое действие невозможно без изменения температуры и электрического состояния, а органическая жизнь невозможна без механического, молекулярного, химического, термического, электрического и т. д. изменения. Но наличие этих побочных форм не исчерпывает существа главной формы в каждом рассматриваемом случае. Мы, несомненно, «сведем» когда-нибудь экспериментальным путем мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но разве этим исчерпывается сущность мышления?»[343]. Таким образом, все подчиняется не только одним законам механики.
Взгляд, согласно которому законы высших форм бытия не могут быть полностью сведены к законам низших форм, широко распространен в философии. Так, его можно найти в позитивизме Конта; в немецкой философии он связан с теориями о том, что высшие ступени бытия имеют своим основанием низшие, но качественно отличны от них; в английской философии этот взгляд выступает в форме теории «эмерджентной эволюции», т. е. творческой эволюции, создающей новые ступени бытия, качества которых не вытекают исключительно из качеств компонентов[344]. Те, кто считает, что «все, что есть, есть материальное бытие…» (Деборин, XI), и в то же время признает творческую эволюцию, должны приписывать материи способность к творческой активности. «Материя, — пишет Егоршин, — исключительно богата и обладает разнообразием форм. Она не получает свои свойства от духа, но сама обладает способностью создавать их, включая и самый дух» (I68)[345].
Что же тогда представляет собой эта таинственная материя, в которой заложено так много сил и способностей и которой, однако, диалектический материализм не дает никакого онтологического определения? Позволительно задать вопрос, являющийся существенным для онтологии (наука об элементах и аспектах бытия), о том, является ли материал субстанцией или только комплексом событий, т. е. временных и пространственно-временных процессов. Если материя субстанция, она является носителем и творческим источником событий — началом, которое как таковое есть нечто большее, чем событие.
Революционные материалисты, изучающие философию не из любви к истине, а в сугубо практических целях, в целях использования ее как оружия для разрушения старого общественного строя, обходят вопросы, требующие тонкого анализа. Тем не менее нападки Ленина на Маха и Авенариуса, отрицавших субстанциальные основы, действительности, дают некоторые данные для ответа на интересующий нас вопрос.
Критикуя Маха и Авенариуса, Ленин пишет, что отбрасывание ими идеи субстанции приводит к тому, что они рассматривают «ощущение без материи, мысль без мозга»[346]. Он считает нелепым учение о том, что «… если вместо мысли, представления, ощущения живого человека берется мертвая абстракция: ничья мысль, ничье представление, ничье ощущение…»[347].
Но, может быть, Ленин считает, что чувствующая материя (мозг) сама по себе есть только комплекс движений? Ничего подобного, в параграфе, озаглавленном «Мыслимо ли движение без материи?», он резко критикует все попытки представить движение отдельно от материи и для подтверждения своей точки зрения приводит цитаты из работ Энгельса и Дицгена. «Диалектический материалист, — пишет Ленин, — не только считает движение неразрывным свойством материи, но и отвергает упрощенный взгляд на движение и т. д.»[348], т. е. взгляд, согласно которому движение есть «ничье» движение: «Движется» — и баста»[349].
Деборин, следовательно, прав, вводя термин «субстанция» («В материалистической «системе» логики централь-ным понятием должна являться материя как субстанция») и поддерживая выдвинутое Спинозой понятие субстанции как «творящей силы» (ХС, XCI).
Сам Ленин не употребляет термин «субстанция»; он говорит, что это «слово, которое гг. профессора любят употреблять «для ради важности» вместо более точного и ясного: материя»[350]. Однако вышеприведенные выдержки показывают, что Ленин обладал достаточной проницательностью, чтобы различать два важных аспекта в строении действительности: событие, с одной стороны, и творческий источник событий — с другой. Поэтому он должен был бы понять, что термин «субстанция» необходим для ясности и определенности, а не «для ради важности».
Перейдем к вопросу, который имеет решающее значение как для защиты, так и для опровержения материализма, к вопросу о месте сознания и психических процессов в природе. К сожалению, говоря об этом вопросе, диалектические материалисты не делают различия между такими разными предметами исследования, как сознание, психические процессы и мысль. Они относят к этому разряду также ощущение как низшую форму сознания.
Необходимо сказать несколько слов о различии между всем этим, чтобы мы могли лучше себе представить теорию диалектического материализма. Начнем с анализа человеческого сознания.
Сознание всегда имеет две стороны: существует некто сознающий и нечто такое, что он сознает. Назовем эти две стороны соответственно субъектом и объектом сознания. Если речь идет о человеческом сознании, сознающий субъект есть человеческая личность.
Природа сознания состоит в том, что его объект (переживаемая радость, слышимый звук, видимый цвет и т. д.) существует не только для себя, но и в известном внутреннем отношении также и для субъекта. Большинство современных философов и психологов считает, что для того, чтобы имело место познание, должен быть, кроме субъекта и объекта, специальный психический акт осознания, направленный субъектом на объект (на радость, звук, цвет). Такие психические акты называются интенциональными. Они направлены на объект и не имеют значения помимо него. Они не изменяют объект, но помещают его в поле сознания и познания субъекта.
Сознавать объект — не значит еще знать его. Член выигравшей футбольной команды, оживленно рассказывая об игре, может испытывать чувство радостного возбуждения, при совершенном отсутствии наблюдения за этим чувством. Если окажется, что он психолог, он может сосредоточить внимание на своем чувстве радости и познать его, как, скажем, приподнятое настроение, с оттенком торжества над побежденным противником. В этом случае он будет не только испытывать чувство, но будет обладать представлением и даже суждением о нем. Чтобы познать это чувство, необходимо, кроме акта осознания, выполнить ряд других дополнительных интенциональных актов, таких, как акт сравнения данного чувства с другими психическими состояниями, акт различения и т. д.
Согласно теории познания, которую я называю интуитивизмом, мое знание о моем чувстве в форме представления или даже в форме суждения не означает, что чувство замещается его образом, копией или символом; мое знание о моем чувстве радости есть непосредственное созерцание этого чувства, как оно существует в себе, или интуиция, направленная на это чувство таким образом, что посредством сравнения его с другими состояниями и установления его отношений с ними я могу дать отчет о нем самому себе и другим людям, выделить его различные стороны (произвести его мысленный анализ) и указать его связь с миром.
Можно осознавать определенное психическое состояние, не направляя на него интенциональных актов различения, сравнения и т. д.; в этом случае имеется осознание, а не знание. Психическая жизнь может приобретать даже еще более простую форму: определенное психическое состояние может существовать без акта осознания, направленного на него; в этом случае оно остается подсознательным или бессознательным психическим переживанием.
Так, певец может сделать критические замечания о выступлении своего соперника под влиянием неосознанного чувства зависти, которое
