помещении, занимаемом инквизитором. Но обыкновенно это происходило в церквах, служивших для аутодафе. Отречения сопровождались церемониями, которые видоизменялись согласно с обстоятельствами. В воскресенье, предшествующее этому своего рода торжеству, во всех церквах города объявляли день, когда оно должно было состояться, и предлагали жителям присутствовать на проповеди, которую инквизитор должен был произнести о католическом учении. В назначенный день духовенство и народ собирались вокруг эстрады, где обвиняемый в легком подозрении помещался стоя, с обнаженной головой, чтобы быть у всех на виду. Служили мессу, и инквизитор, прервав божественную службу после чтения апостола, произносил проповедь против ересей, которые были причиной церемонии этого дня. После сильного их порицания он заявлял, что тот, кого видят на эшафоте, находится в легком подозрении во впадении в эту ересь; чтобы доказать это всем, инквизитор сообщал о действиях, словах и писаниях, составлявших содержание процесса, и кончал свое сообщение словами, что виновный готов сделать отречение и что для этого отданы все нужные распоряжения. После этого обвиняемому подносили крест и Евангелие и заставляли его читать свое отречение, которое он должен был подписать, если был грамотен; затем инквизитор давал ему отпущение, примирял его с Церковью, прочитывал принесенный приговор (а в приговоре изложена была кратко ересь, подозрение в которой навлек на себя осужденный) и накладывал на обвиняемого наказания и епитимьи, которые считал полезными.
XVIII. Когда подозрение в ереси было очень сильное, в воскресенье или в праздничный день устраивалось аутодафе. В этот день не позволялось произносить проповеди ни в одной церкви, чтобы стечение народа было наибольшим в той церкви, где происходила церемония. Виновного предупреждали, что в будущем он должен вести себя не только как хороший католик, но и с осторожностью, необходимой, чтобы не быть обвиненным вторично, имея в виду, что в случае нового впадения в ту же ересь он потерпит кару релаксации и может подвергнуться смерти, хотя он и отречется от ереси и получит примирение с Церковью. Отчет о вменяемых ему действиях и словах читался секретарем, а инквизитор возвещал, что осужденный расположен просить примирения с Церковью.
XIX. Если виновный был заподозрен в крайней степени, с ним обращались как с еретиком; его заставляли носить в церкви одежду кающегося, сделанную из обыкновенной материи темного цвета, с нарамником без капюшона и двумя нашитыми крестами из желтого сукна; каждый крест имел три ладони в длину и две в поперечнике; сукно, из которого они были сделаны, имело пол-ладони ширины во всех своих частях. При этом соблюдались те же церемонии, какие совершались при допущении к примирению формального еретика.
XX. Когда подсудимый должен был пройти через каноническое оправдание, то о дне этой церемонии также оповещалось заранее. Она происходила в соборе или в другой главной церкви в воскресенье или в один из больших праздников. Секретарь читал изложение удостоверенных фактов, которые подтверждали подозрение в ереси, и отзывов о репутации, которую составил себе обвиняемый. Затем подымался на кафедру инквизитор для произнесения проповеди и для извещения, что подозреваемому приказано опровергнуть дурную славу, которая над ним тяготеет, посредством собственной присяги и присяги двенадцати достойных доверия свидетелей, которые его знали и посещали в течение последних десяти лет. После его присяги в том, что он не был еретиком, свидетели под присягой объявляли, что они верят правдивости его заявления. После того как эта двойная формальность была исполнена, обвиняемый делал отречение от всех ересей вообще и в частности от той, в которой стал заподозренным и подвергся диффамации.
XXI. Если обвиняемый раскаивался и просил о примирении с Церковью, но находился в разряде рецидивистов, его следовало передавать в распоряжение светской власти, и было известно, что он предназначен для смертной казни. Вследствие этого инквизитор, постановив приговор обвиняемого, поручал доверенным священникам осведомить обвиняемого о положении, в котором он находится, и о том, чего он может ожидать от папских булл и гражданских законов, и побудить его ходатайствовать пред инквизитором о милости быть допущенным к таинствам исповеди и причастия. После того как эти священнослужители проводили с осужденным два или три дня, по всей стране объявлялось об аутодафе, которое справлялось посреди городской площади, на таком же эшафоте, о каком я уже говорил. Читался приговор, в силу которого осужденный должен быть передан в руки светской власти, причем последним словом этого приговора была просьба к судьям обращаться с осужденным человеколюбиво. Затем он передавался им после лишения сана епископом, если это был священник.
XXII. Если обвиняемый был нераскаянным еретиком, не рецидивистом, он присуждался к релаксации.[462] Но никогда не доводили дела до аутодафе, не попробовав в течение долгого времени обратить его и привести к единению с католической Церковью всеми средствами, которые могла внушить опытность в этом деле. Обеспечив надежность его тюремного заключения, позволяли и даже в некотором роде побуждали его родных, друзей, соотечественников, духовных лиц и всех людей, известных своим образованием, посещать его в тюрьме и беседовать с ним. Сам епископ и инквизитор приходили к обвиняемому и убеждали его вернуться в лоно Церкви. Хотя он выражал в своем упорстве самое сильное желание быть поскорее сожженным (что случалось часто, потому что эти люди считали себя мучениками и выказывали свойственную им твердость), инквизитор на это никогда не соглашался; наоборот, он удваивал доброту и кротость, удалял все, что осужденному могло внушать ужас, и старался уверить его, что, обратившись, он избегнет смерти, лишь бы только он снова не впал в ересь, что и бывало в действительности, так как накануне аутодафе релаксация заменялась пожизненным тюремным заключением.
XXIII. Эти меры, имевшие целью обращение осужденного, не мешали оповещению об аутодафе во всех окрестностях, чтобы жители их стеклись для присутствия на нем. Если обращение не состоялось, воздвигали на площади эшафот; секретарь читал перед собравшимся народом изложение вин и приговор осужденного; затем инквизитор произносил проповедь. По окончании ее присужденный к релаксации передавался в руки королевского судьи, который отправлял его на костер, где он погибал в пламени, по прочтении приговора, вынесенного во исполнение предписаний гражданского закона.
XXIV. Если несчастный еретик был рецидивистом, то напрасно он объявлял о своем решении вернуться к вере; ему было невозможно избежать смертной казни; единственною милостью, которую ему оказывали, было избавление от мук костра: после исповеди и причастия его удушали руками палача и бросали в огонь его труп.
XXV. Заочно присуждали тех подсудимых, которые бежали из тюрьмы или раньше, до ареста, обратились в бегство. Справляли их аутодафе, выставляя их статую, и ее предавали пламени вместо приговоренного заочно (contumax), который в нем погиб бы сам, если б не бежал и был бы уличен в ереси и упорстве.
XXVI. Я обхожу молчанием другие частности способа судопроизводства прежней инквизиции, потому что, мне кажется, я сказал достаточно, чтобы показать, до какой степени она отличалась от других трибуналов. Читатели, которые пожелают детальнее удовлетворить свою любознательность, могут прочесть Руководство, составленное инквизитором Николаем Эймериком.
Статья третья О СВОЙСТВЕ НАКАЗАНИЙ И ЕПИТИМИЙ, НАЛАГАВШИХСЯ ПРЕЖНЕЙ ИНКВИЗИЦИЕЙ
I. Трибунал уполномоченной инквизиции, будучи церковным учреждением, мог сам по себе присуждать только духовные наказания: отлучение от Церкви, лишение сана, запрещение в священнослужении, отрешение от должности и снятие монашества по отношению к лицам, а по отношению к городам и селениям — интердикт и прекращение божественной службы. Однако законы христианских императоров IV и последующих веков; мнения, установившиеся в течение и после VIII века; общее извращение канонических идей и принципов в течение XI века (чудовищно возросшее в последующие века); опасение, внушаемое государям косвенным средством церковных наказаний, за целость их корон; всеобщее полное неведение истинных границ церковного могущества и светской власти, гораздо более древней, чем ее соперница, — все эти обстоятельства послужили причиной того, что инквизиторы XIII века сочли себя вправе налагать чисто светские наказания, за исключением смертной казни. Поэтому можно наблюдать, что, если объявление смертной казни не было во власти инквизиторов, они установили в виде своего рода компенсации пытку и релаксацию, в полной уверенности, что светский судья не посмеет не послать отпущенного ими на смертную казнь, так как по государственному закону для составления смертного приговора ему нужно было иметь только выписку из приговора инквизиторов, которые предоставляли ему преступника как еретика. Нельзя не удивляться при виде того, как инквизиторы заканчивали свои приговоры формулой, в которой они просили судью не применять к еретику смертной казни, тогда как несколькими примерами было доказано, что если судья, сообразуясь с просьбою инквизитора, не посылал преступника на казнь, то сам предавался суду как заподозренный в ереси, на основании распоряжения статьи IX регламента, гласившей, что подозрение являлось естественным следствием небрежения судьи в исполнении гражданских законов, направленных против еретиков, хотя бы он был обязан присягой их соблюдать. Эта просьба была, следовательно, пустой формальностью, диктуемой лицемерием, которого одного было бы достаточно для опозорения трибунала святой инквизиции.
II. Приговоры, выносимые инквизиторами, налагали на виновных штрафы и личные наказания, которые разнообразились в зависимости от обстоятельств и свойства судебного дела. Таковыми были: полная или частичная конфискация имущества, пожизненное или временное тюремное заключение, изгнание или ссылка, бесчестие, потеря должностей, почестей и званий и лишение права на них претендовать; наконец, все, установленное декретами святого престола и соборов или гражданскими законами. Светский судья не имел права расследовать преступление, за исключением только случаев, когда виновный предавался в руки светской власти; в других случаях инквизитор исполнял должность церковного судьи, назначая кару отлучения от Церкви, снятия монашества, запрещения священнослужения, лишения сана или отнятия церковных доходов, и, кроме того, исполнял функции судьи светского, присуждая к наказаниям гражданским и светским. Эта вторая часть приговора имела силу лишь с согласия светской власти, которая редко противилась его исполнению и, молчаливо одобряя его, дала укорениться обычаю, сделавшемуся в конце концов обычным правом трибунала инквизиции.
III. Виновные, которые делали отречение как тяжко заподозренные в ереси, никогда не приговаривались к пожизненному заключению; срок этого наказания был ограничен, и проступки, которые им вменялись, должны были быть важными и многочисленными.[463]
IV. Если подозрение было очень сильно, обвиняемый присуждался к тюрьме до конца своих дней или, по крайней мере, на значительный срок. Однако инквизиторы могли сократить этот срок, когда опытность их позволяла им верить, что узник воодушевлен истинным раскаянием. Эта мера основана на том, что во всех случаях окончательного приговора за судьями сохранялось право усилить или смягчить наказание. Это доказывает, что их полномочия простирались за пределы приговора, вопреки принципам уголовного права, по крайней мере в первой инстанции.[464] Если предметом отречения была формальная ересь, то назначалось непременно пожизненное заключение,
