были предупреждены своим непосредственным начальством о том, что они должны спросить женщину, заявляющую, что ее уговаривали совершить преступное деяние, донесла ли она инквизиции на совратителя; в случае отрицательного ответа должны приказать ей это сделать, а отпущение грехов отложить до того времени, когда она вернется, чтобы сообщить об исполнении наложенного на нее обязательства.
XI. Ни один закон инквизиции не определил числа женщин-доносчиц, необходимого для доказательства вины оговоренного и даже не назначил секретную тюрьму для данного преступления. Поведение трибуналов в этом отношении чисто произвольно; надежды возлагаются на осторожность инквизиторов, которые должны тайком осведомляться о репутации, поведении, образе мыслей, характере, здоровье, дарованиях, имущественном положении и повседневной жизни оговоренного, и те же методы, за исключением некоторых мелких различий, применяются по отношению к обвиняющим его женщинам. Правда, никакого внимания не обращается на результат осведомления, когда дело идет о доверии к словам исповедующейся, потому что все кающиеся женщины имеют обыкновение утверждать, что они доносят не по причине ненависти или какой-либо другой страсти, а исключительно из-за послушания своим духовникам. Между тем опыт доказал, что они не всегда говорят правду; вот почему при показаниях под присягой, к которой приводят доносящую исповедницу, чтобы она признала и подтвердила свой донос, следует спрашивать о городе, церкви, об исповедальне и о более или менее точном времени, когда было совершено преступление. Я прочел несколько процессов, в которых била доказана клевета на священника, так как последний мог сослаться на то, что в то время, на которое указывала доносчица, он даже не был в названном ею месте. В других случаях видно, что инквизиторы были достаточно осторожны, не придав никакого значения свидетельству женщины, так как было известно, что священник находился не в той исповедальне, на которую указывала женщина. Иногда инквизиторы поступали с большой предусмотрительностью, считаясь с обстоятельствами места и времени и помня историю целомудренной Сусанны.[46] Это необходимо, когда священник пользуется репутацией человека благоразумного, а женщина бедна и подвергается обольщению богатого человека, желающего погубить ее духовника; точно такой же линии следует держаться, когда духовник ведет себя подозрительно, не будучи, однако, фактически преступным.
XII. Среди статей, которые я предложил главному инквизитору для преобразования судопроизводства в Записке, составленной по желанию главного инквизитора дома Мануэля Абад-и-ла-Сьерры, была статья, в которой говорилось: «Когда на кого-либо будет сделан донос, то о нем будет сообщено оговоренному; даже если оговоренный станет отрицать свое преступление, мы все-таки из этого получим известного рода моральную уверенность в том, что оговоренный не совершит более уже того проступка, поскольку будет знать, что не избежать ему секретной тюрьмы, если на него поступит вторичный донос». Реформа, которую я предлагал, не представляла других неудобств, кроме оставления священника безнаказанным один раз, если проступок действительно имел место, но я был убежден, как убежден и теперь, что было гораздо хуже для священника делать тайну из доноса, потому что ему как бы давалось время для отягчения своего проступка. Видя, что инквизиция приняла противоположное решение, нельзя воздержаться от мысли, что трибунал задается целью гораздо меньше предупреждать пороки, чем констатировать те, о которых ему доносили.
XIII. По современному порядку судопроизводства, когда трибунал получает донос, он приказывает навести справки; я уже указывал способ этого осведомления. Тем не менее, хотя в результате инквизиторы получали доказательство плохой репутации духовника в деле, о котором идет речь, они имели обыкновение откладывать дело до следующего случая оговора этого священника; тогда приступали к вторичному следствию; если результаты его были те же, то хватали духовника и препровождали его в секретную тюрьму, так как были убеждены, что два показания о двух однородных проступках устанавливают полуулику. Проступок преследовался, как в процессах из-за еретических тезисов: если обвиняемый признавал факты, его допрашивали о намерении, то есть спрашивали, считает ли он свое поведение невинным. В случае утвердительного ответа его считали еретиком; в противном случае ему нечего было опасаться. Почти все оговоренные объявляли, будто сознавали, что они совершили преступление, но смягчали свою вину, ссылаясь на человеческие слабости, подвергающиеся величайшим искушениям, и рассказывали об обстоятельствах, послуживших для побуждения к греху. Так поступали одни, другие же давали поступкам двусмысленное толкование, хотя исповедница приняла эти поступки как определенно дурные; наконец, были и такие, которые думали оправдать себя тем, что заявляли (и с большим основанием), что им не представлялись другие случаи согрешить. Этот случай был, действительно, самым обыкновенным.
XTV. Я делал критические изыскания по этому вопросу в секретариате придворной инквизиции. Я нашел, справляясь в подлинниках дел и выписках из книги реестров других трибуналов, что среди священников, оговоренных в этом преступлении в Испании и на прилежащих островах, приходится один белый священник-совратитель на десять тысяч; а среди монахов — один на тысячу из бенедиктинцев, бернардинцев,[47] премонстрантов,[48] иеронимитов, базилиан,[49] траппистов,[50] театинцев,[51] ораториан,[52] каноников-монахов Калатравы, Сант-Яго, Алькантары, Монтесы, св. Иоанна и св. Гроба;[53] один на пятьсот среди кармелитов, августинцев, матуринцев,[54] братьев Милосердия, доминиканцев, францисканцев и минимов,[55] св. Франциска из Паолы; один на четыреста среди босоногих братьев Милосердия и один на двести среди босоногих кармелитов, монахов ордена Алькантары и капуцинов.
XV. Сделав это наблюдение, я старался открыть причины таких различий и нашел, что их много. Первая и самая простая — это деньги, которые люди могли расходовать, чтобы предаваться своим склонностям, не пользуясь гнусным способом развращения при таинстве исповеди; ибо, вообще говоря, в этом источнике у представителей трех первых категорий недостатка нет. Вторая причина — гораздо большая свобода выхода в общество и вследствие этого легкость, с какою они находили случаи грешить, не прибегая к исповедальне. Третью причину я вижу в более или менее частом и привычном исполнении должности духовника. Здесь прогрессия, которую я устанавливаю, должна начаться с пятой категории и пойти назад до первой. Хотя и неопровержимо, что францисканцы и доминиканцы много исповедуют, я должен был поставить их в третью категорию, потому что они, особенно францисканцы, легко переезжают в одиночку из одного места в другое под предлогом или с поручением проповедовать слово Божие и не так подвержены опасности впадать в этот грех. Гораздо большее значение имеют бедность и уединение, в которых живут три ордена пятой категории; обычный недостаток денег (что составляет самое обыкновенное положение этих священников) и их постоянное прилежание к таинству исповеди довольно верно, мне кажется, объясняют загадку. Основание моего вычисления и его относительных различий неоспоримо; даже если предположить, что есть какая-нибудь причина изменить его в этом отношении, разница будет касаться только босых кармелитов, среди которых число совратителей гораздо больше, чем у капуцинов, а среди последних также больше, чем среди монахов ордена Алькантары, быть может, потому, что та же пропорция существует между числом представителей каждого из этих монашеских орденов или их священников, занимающихся исповедью.
XVI. От этого наблюдения я перешел к другому, анализируя ответы оговоренных. Принадлежащие к трем первым категориям обыкновенно отрицают факт и утверждают, что обвинение — сущая клевета; они указывают лиц, которые, как они предполагают, выдумали это, причины их плохого отношения и имевшуюся у них цель и предлагают представить доказательства. Принадлежащие к четвертой и пятой категориям обыкновенно признают сущность обстоятельств, которые, как они предполагают, были показаны в доносе; но они объясняют их так, чтобы уверить, что кающаяся их неверно истолковала. Если обстоятельства не позволяли признать достаточными эти объяснения, они прибегали к слезам; смиренно признавались в своем грехе и просили за него прощение.
XVII. Большая часть этих донесений делалась простыми и добросовестными монахинями, слабое воображение которых успокаивалось лишь после того, как они донесли на своего духовника, хотя бы по подозрению; при этом они не боялись скомпрометировать честь, свободу и благосостояние своего ближнего. Почти всегда эти показания не имеют никакого твердого основания и заслуживают только подозрения; поводом к ним служит дурной смысл, который эти кающиеся придали словам своих духовников. Если бы священники, исповедующие монахинь, видели бумаги святой инквизиции, они бы очень скоро приобрели отвращение к служению, которое иногда исполняют с таким удовольствием, не ведая угрожающей им опасности. К счастью, инквизиторы ближайшего к нам времени были уверены, что не следует придавать никакого значения показанию монахини, если оно не представляет собой определенно непристойного предложения или достоверных и неопровержимых фактов. В Испании эти попытки затруднительны из-за формы и расположения исповедален в женских монастырях; их помещают на виду у людей, посещающих церкви; духовник и кающаяся отделены стеной, открытой на уровне головы сидящего или стоящего на коленях, и это отверстие закрыто металлическим листом со щелями шириною в большой палец. Что касается плана какого-либо преступного предприятия, который кающаяся и священник могли бы составить в монастыре, то все знают, насколько трудно было бы его осуществление вследствие той особой тщательности, с которою следят за входом в монастырь несколько пожилых привратниц, строгих и почтенных, против которых невозможно было бы иметь хотя бы малейшее подозрение; точно так же мешают участникам подобных затей высота стен, окружающих монастырь, сад и внутренний двор, огромные железные перекладины на окнах келий и большое число других мер предосторожности, принятых настоятельницами монастырей, которым нельзя отказать в том, что они с огромным усердием поддерживают честь религии и монастырской жизни. Любители скандальных анекдотов не пропускают случая рассказывать истории про монахов и монахинь и воображают, что очень занимают своих слушателей. Разумеется, есть несколько пикантных и подлинных случаев; тем не менее я не боюсь смело утверждать, что подобные факты были чрезвычайно редки и что можно привести лишь два или три случая в течение столетия. Когда речь идет о деле, имеющем довольно серьезные последствия, недостойно справедливости беспристрастного читателя смешивать историческую правду с эпизодом романа или новеллы.
XVIII. Священники, сознающиеся в факте развращения, обыкновенно прибавляют, что никакое ложное верование не примешивалось к их покушению; что они были увлечены чрезвычайной склонностью к данной особе, силою страсти, которой слабость и немощь человеческой природы не могли сопротивляться, но что они никогда не сомневались, что их грех очень велик. Эта исповедь обыкновенно правдива; однако, если доносчицы передают какое-нибудь выражение, свидетельствующее о том, как священник пробовал убедить их, что поступок, который он хотел совершить, вовсе не грех или только легкий грех, тогда можно, по учению глав инквизиции, его подвергнуть пытке по вопросу о намерении и веровании. Между тем я не видел и не читал ничего доказывающего, что придворная инквизиция применила пытку к какому-либо духовнику или чтобы эта мера была употреблена в каком-либо другом трибунале в течение второй половины восемнадцатого столетия, ибо просвещение, несомненно, начало проникать в самую
