Нери утверждает это не потому, что заботится об интересах государства, а для того, чтобы граф, друг Козимо, не стал герцогом и через это не усилилось бы влияние Козимо во Флоренции. Козимо же со своей стороны приводил основательные доводы в доказательство того, что помогать графу было бы в интересах и Флорентийской республики, и всей Италии. Он считал неразумным верить в то, что Милан сможет сохранить свою свободу, ибо характер его граждан, их порядки и обычаи, их старинные разногласия — все это препятствует любой форме народно-республиканского правления, так что неизбежно все придет к тому, что либо граф станет герцогом, либо Милан захватят венецианцы. А если уж выбирать из этих двух возможностей, то не найдется такого безумца, который предпочел бы иметь соседом не могущественного друга, а еще более могущественного врага. Кроме того, он считал, что хотя миланцы и воюют с графом, вряд ли они охотно пойдут в подданство к Венеции, ибо у графа в Милане есть сторонники, а у венецианцев их нет, так что если уж миланцы убедятся, что не могут сохранить свою свободу, они с большей охотой подчинятся графу, чем Венеции.
Это различие взглядов долгое время держало республику в нерешительности. Под конец же постановлено было направить к графу послов для переговоров о соглашении с указанием: если он окажется по всем данным достаточно сильным, чтобы рассчитывать на победу, заключить с ним это соглашение, в противном случае оттягивать под любым предлогом и выжидать.
XXIV
Послы находились в Реджо, когда до них дошла весть, что граф завладел Миланом. И действительно, едва истек срок перемирия, как он со всем своим войском двинулся на город в надежде захватить его с налета и не обращая внимания на венецианцев,134 ибо те могли оказать помощь миланцам лишь со стороны Адды, а преградить этот путь графу было бы нетрудно. Дальнейших военных действий с их стороны он не опасался, так как наступила зима, и к тому же он рассчитывал добиться полной победы еще до ее окончания, тем более, что Франческо Пиччинино умер и во главе миланского войска оставался только брат его Якопо. Венецианцы отправили в Милан своего посла, чтобы призвать граждан к решительной обороне, обещая им при этом скорую и мощную подмогу.
В течение зимы между графом и венецианцами произошло несколько незначительных стычек. С наступлением же более мягкой погоды венецианские войска во главе с Пандольфо Малатестой135 расположились на берегу Адды. Там началось обсуждение вопроса, следует ли для оказания помощи Милану напасть на графа, причем Пандольфо, их военачальник, хорошо зная воинское искусство графа и высокое качество его войск, посоветовал этого не делать: по его мнению, сражение было не нужно, так как недостаток хлеба и фуража все равно принудит графа уйти. Он предло жил, впрочем, оставаться на занятых позициях, чтобы поддерживать в миланцах надежду на помощь, ибо, впав в отчаяние, они, чего доброго, сдались бы графу. Венецианцам советы эти пришлись по сердцу, как наиболее безопасные. Кроме того, они рассчитывали, что необходимость выбирать между ними и графом заставит миланцев предпочесть их господство: считалось, что графу они никогда не сдадутся — слишком уж много от него натерпелись.
Миланцы между тем дошли до крайней нужды. В многолюдном их городе было, естественно, много бедняков, которые помирали с голоду прямо на улицах. Повсюду слышался ропот и жалобы, весьма пугавшие городские власти, которые ревностно принимали меры к тому, чтобы не было никаких сборищ. Толпу не так-то легко направить по дурному пути, но раз уж она к нему склоняется, для вспышки достаточно малейшего пустяка.
Случилось, что два горожанина довольно простого звания завели у Порта Нуова беседу о бедствиях, переживаемых городом, о собственном злосчастном положении и о том, как искать спасения. К ним стали присоединяться другие, и толпа эта настолько увеличилась, что по Милану пробежал слух, будто у Порта Нуова вооруженный народ взбунтовался против властей. Народ, который только ожидал толчка, мгновенно взялся за оружие, избрал главарем Гаспарре да Викомеркато,136 и ринулся туда, где находились в сборе все должностные лица,137 накинувшись на них с такой яростью, что перебили всех, кто не успел спастись бегством. Умертвили даже Лионардо Веньера, венецианского посла, как виновника их голодания, весьма к тому же довольного постигшей Милан бедой.
Став таким образом почти полными хозяевами города, они стали обсуждать, как теперь поступить, чтобы избавиться от всех этих бедствий и хоть немного передохнуть. Все понимали, что свободы им не сохранить и необходимо отдаться под покровительство какого-либо государя, способного обеспечить им защиту. Одни предлагали Альфонса, другие герцога Савойского, третьи, наконец, короля Франции; о графе никто не заикнулся — настолько сильным было еще негодование, которое он вызвал против себя. Однако ни к какому соглашению они прийти не смогли, и тогда Гаспарре да Викомеркато первым назвал графа.
Он принялся обстоятельно доказывать, что если миланцы хотят избавиться от тягот войны, обращаться надо только к графу, ибо народу миланскому нужен скорый и верный мир, а не длительная надежда на какую-то будущую подмогу. Он даже оправдывал действия графа и обвинял Венецию, а также все другие итальянские государства, которые — одни из-за своего честолюбия, другие по своекорыстию — не давали Милану быть свободным. Раз уж от свободы надо отказаться, ее следует отдать в такие руки, которые способны защитить миланцев, так чтобы от подчинения возник хотя бы мир, а не еще худшие бедствия и более гибельная война.
Выслушали его с достойным удивления вниманием, и едва он кончил, все единогласно крикнули, что надо призвать графа, и тотчас же назначили Гаспарре послом к Сфорца для приглашения его в город. Таким образом, по народному волеизъявлению Гаспарре отправился к графу с этой счастливой и радостной для него вестью. Граф принял ее с величайшим удовлетворением138 и, вступив 26 февраля 1450 года в Милан как его государь, был, к удивлению, принят с живейшим изъявлением радости теми, кто совсем недавно с такой ненавистью поносил его.
XXV
Когда известия обо всех этих событиях дошли до Флоренции, послам, находившимся в дороге, дано было указание продолжать поездку, однако уже не для того, чтобы вести переговоры с графом, а для того, чтобы поздравить с победой герцога.139 Послы эти приняты были новым герцогом с честью и осыпаны знаками его внимания, ибо он знал, что против мощи Венеции нет у него более верных и доблестных союзников, чем флорентийцы, каковые, уже не страшась дома Висконти, понимали, что теперь им предстоит бороться против объединенных сил арагонцев и венецианцев. Арагонские короли Неаполя были их врагами, ибо хорошо знали о дружеском расположении, которое флорентийский народ неизменно питал к французскому королевскому дому. Венецианцы же понимали, что прежний страх Флоренции перед Висконти превратился в новый уже перед ними и, хорошо помня, как яростно враждовала она тогда с Висконти, опасались того же для себя и желали ее гибели. По этой причине новый герцог охотно сблизился с флорентийцами, а венецианцы объединились с королем Альфонсом против общего врага.140 Они обязались одновременно взяться за оружие с тем, чтобы король двинулся против Флоренции, а венецианцы против герцога, с которым они рассчитывали легко справиться, ибо государем он стал совсем недавно и можно было надеяться, что он не сможет удержаться ни с помощью одних своих сил, ни даже с помощью союзников.
Однако союз между Флоренцией и Венецией продолжал существовать, а король после военных действий у Пьомбино с флорентийцами замирился. Поэтому Венеция и король считали возможным нарушить мир лишь после того, как для войны найдется благовидный предлог. Оба государства отправили во Флоренцию послов, которые от имени короля и венецианского правительства заявили, что соглашение между ними заключено отнюдь не для того, чтобы кому-либо угрожать, а исключительно в целях обороны.141 Венецианский посол, кроме того, жаловался, что Флоренция разрешила Алессандро Сфорца, брату герцога, пройти с войском через Луниджану в Ломбардию и содействовала помощью и советом при заключении соглашения между герцогом и маркизом Мантуанским.142 Посол утверждал, что это направлено против интересов Венеции и не соответствует существующим между Флоренцией и Венецией добрым отношениям, и дружественно обращал внимание флорентийцев на то, что наносящий неосновательно обиду может ожидать вполне обоснованного воздаяния, а нарушающий мир должен ожидать войны.
Синьория поручила Козимо ответить венецианскому послу, и тот произнес пространную, весьма рассудительную речь.143 Он напомнил обо всех услугах, оказанных Флоренцией Венецианской республике, перечислил все, чем Венеция завладела с помощью флорентийских денег, солдат и советов, заявил, что как дружба между их республиками возникла по почину Флоренции, так никогда по ее почину не начнется между ними вражда, что, будучи всегда сторонниками мира, флорентийцы глубоко одобряют договор между Венецией и королем, если он действительно заключен ради мира, а не ради войны; Флоренция действительно удивлена упреками Венеции и тем, что республика столь могущественная придает такое значение пустякам. Но даже если бы об этих вещах стоило говорить, они только показывают, что проход через флорентийские владения свободен для всех, а герцог имеет право и возможность сговариваться с Мантуеи без флорентийской помощи и советов. Поэтому у Флоренции есть, видимо, основания опасаться, что в этих претензиях Венеции имеется некое скрытое жало, и будь это действительно так, то всякий сможет убедиться, что если дружить с Флоренцией выгодно, то враждовать с ней опасно.
XXVI
Сперва все эти дела обошлись благополучно и, казалось, послы удалились в полном удовлетворении. Однако договор между Венецией и королем и их поведение вообще у флорентийцев и герцога вызывали скорее опасение новой войны, чем надежду на прочный мир. Поэтому флорентийцы теснее сблизились с герцогом, а между тем обнаружились и враждебные намерения Венеции, ибо она вступила в соглашение с Сиеной и изгнала всех флорентийцев и всех подданных Флоренции из своих владений. Немного времени спустя так же поступил и король Альфонс с полным пренебрежением к заключенному за год перед тем миру, и не только безо всякой причины, но даже без малейшего повода. Венецианцы попытались перетянуть на свою сторону Болонью: они вооружили болонских изгнанников, усилили их своими отрядами, и те ночью проникли в город через сточные трубы. Об их появлении узнали только тогда, когда сами они подняли крик. Услышав шум, Санти Бентивольо вскочил с постели и узнал, что город в руках мятежников. Хотя многие советовали ему бежать и спасти хотя бы свою жизнь, поскольку все равно ему не удастся спасти государство, он тем не менее решил бросить вызов судьбе, взялся за
