царских слонов, колесницу и ложе.
Коль месту сопутствует слава дурная, —
Бегите его, клеветы не желая.
К царю, коль не спросит, с советом не лезьте,
Служите властителю молча, без лести:
Цари презирают советчиков вздорных,
А также искательных, лживых придворных.
Свой ум при дворе только тот обнаружит,
Кто с царскими женами тайно не дружит,
И с теми, кого государь ненавидит,
И с теми, кто в каждом недоброе видит,
И с теми — свободны они иль рабыни, —
Кто женщинам служит на их половине.
Без ведома царского, царского взгляда,
Свершать и ничтожного дела не надо.
Служите царю, словно богу, — иначе
Вовек не знавать вам добра и удачи,
Любому его подчиняйтесь приказу,
Чтоб ярости царской не видеть ни разу.
Царю говорите открыто и внятно
Лишь то, что полезно, лишь то, что приятно.
Ценнее приятных — полезные речи,
А все же царю не перечьте при встрече.
«Не люб я царю», — этой мыслью тревожим,
Решает мудрец: «Мы старанья умножим».
При царском дворе не лишается чести
Лишь тот, кто сидит на положенном месте.
Сидеть от царя надо справа иль слева,
Тогда вы избегнете царского гнева,
А сзади сидеть полагается страже,
А спереди сесть и не думайте даже!
Болтать при царе и шептаться — постыдно;
Ведь это и каждому будет обидно!
Царем изреченное лживое слово
Не делайте громким для слуха людского.
Не надо кричать: «Я умен! Я бесстрашен!» —
Приятен слуга, что смиреньем украшен:
За труд получив от владыки даренья,
Служите, усердья полны и смиренья, —
Не спорить же с тем, чья рука самовластна,
Чья ярость ужасна, а милость прекрасна!
Придворным не следует громко плеваться,
И ветры пускать, и чихать, и чесаться.
Царю неприятен болтливый, и грубый,
И тот, кто кривит с уязвлением губы,
Кто, шутку услышав, как буйный хохочет:
Во мненье царя он себя опорочит.
Но также нельзя никогда не смеяться,
Быть сдержанным слишком и шутки бояться.
Слуга, чтобы жизнь при дворе не затмилась,
Да встретит спокойно немилость и милость.
Лишь те проживут при дворе без печали,
Чьи мудрые мысли — царей возвышали.
Опальный слуга, без докучного слова,
По милости царской возвысится снова.
Кто преданность, верность и разум являет, —
Царя за глаза и в глаза восхваляет,
А тот, для кого лишь насилье — опора,
Поникнет, погибнет позорно и скоро.
Не надо стремиться к наградам и званьям.
Не надо царя превышать дарованьем.
Нужны при дворе правдолюбье и смелость,
Чтоб также и мягкость при этом имелась.
Как тень, за царем надо следовать всюду,
Угадывать каждую надо причуду.
Он кликнет другого, — скажите поспешно:
«Я сам сотворю это дело успешно!»
Лишь тот при дворе свое счастье добудет,
Кто близких покинет, родных позабудет.
Не надо носить, чтоб не знать посмеянья,
С царем одинаковые одеянья.
Не надо советы давать многократно, —
Царю это будет весьма неприятно.
И мзды не берите: берущие — гадки,
Тюрьмой или казнью кончаются взятки.
Должны вы беречь, словно ока зеницу,
Любое даренье царя: колесницу,
Одежду с плеча, иль кольцо, иль запястье, —
Тогда от царя вы увидите счастье.
Вот так и живите в течение года,
Пока не приблизится время ухода, —
И снова, о Царь Справедливости, царствуй!»
Юдхиштхира молвил жрецу: «Благодарствуй;
Научены мы; кроме Видуры-дяди
И матери Кунти, с любовью во взгляде,
Никто бы нас так хорошо не наставил.
Отправь же нас в путь с соблюдением правил».
Уста свои гимнами брахман украсил
И пламя возжег с возлиянием масел, —
Да будет пандавам и счастье и слава!
Огонь обошли они слева направо
И в путь, процветанья и радости ради,
Пошли вшестером — во главе с Драупади.
[ПАНДАВЫ ВСТУПАЮТ В СТРАНУ ВИРАТЫ]
Пошли храбрецы по дороге разлуки.
Мечи у них были, и стрелы, и луки.
К Ямуне-реке поспешили пандавы,
Блуждая в горах и зверей поражая
В лесах недоступного горного края,
Отважные стрелометатели к цели
Стремились упорно средь скал и ущелий.
Вот слева осталась панчалов держава,
Державу дашарнов оставили справа, —
И Матсья за лесом цветет и плодится!
Сказала царю Драупади-царица:
«Стемнело на поле; средь зреющих всходов
Одни лишь тропинки видны пешеходов;
Еще до столицы идти нам немало;
Останемся на ночь. Я очень устала».
Воскликнул Юдхиштхира: «Вступим в столицу,
И станем на отдых. А нашу царицу,
О Арджуна, мощью побед знаменитый,
Прошу тебя, на руки ныне возьми ты».
И Арджуна гордо понес Драупади,
Как слон, что царем почитается в стаде.
Храбрец опустил ее, из лесу выйдя,
Окраину города сразу увидя.
Юдхиштхира Арджуне молвил: «Не сможем
Мы в город войти, коль оружье не сложим,
А если мы вступим в столицу с оружьем, —
Волнение вспыхнет, себя обнаружим:
Хотя бы один будет узнан, — и снова
Скитаться начнем среди мрака лесного,
Скитаться в двенадцатилетнем изгнанье:
Мы так поклялись на высоком собранье».
Ответствовал Арджуна: «С кладбищем рядом,
Я вижу, блистает зеленым нарядом
Густое огромное дерево шамп
С большими, таящими пламя, ветвями.
Нет места безлюдней, мрачнее, мертвее;
Кругом — только дикие звери и змеи;
Здесь трупы сжигают; и страшно прохожим
Идти среди ночи глухим бездорожьем.
Оружье могучее спрячем средь листьев,
Тем самым дорогу в столицу расчистив».
Сказал он, и с лука, чье имя Гандива,
Чьей мощью врагов поражал горделиво,
Он снял тетиву, что была знаменита:
Да будет оружье средь листьев сокрыто!
Спустил тетиву и Юдхиштхира смелый
С победного лука, чьи меткие стрелы
Разили врагов, незнакомы с пощадой,
Отечеству Бхаратов были оградой.
Затем тетиву с богатырского лука,
От звука которой, — от страшного звука, —
Бежали противники, рушились горы,
С того всемогущего лука, который
Властителя Синдха от жизни избавил
И землю панчалов склониться заставил, —
Снял с лука свою тетиву Бхимасена,
Идущий дорогой побед неизменно.
Затем тетиву — нерушимую жилу —
Снял Накула, в битвах являющий силу.
С открытой душой, миловидный, как дева,
Снял с лука свою тетиву Сахадева.
Взобрался на дерево Накула ловкий,
К ветвям привязал он надежной веревкой,
В местах, где оружие дождь не затронет,
А листья от взора чужого схоронят, —
Мечи, что блистали блистанием битвы,
И стрелы, что острыми были, как бритвы,
От коих враждебное войско редело.
К стволу привязали и мертвое тело.
Подумали, запах дурной обоняя:
«Отселе отпрянут прохожие, зная,
Что мертвое тело исполнено скверны, —
И каждого ужас охватит безмерный…»
Увидев: идут пастухи и служанки, —
Сказали: «То матери нашей останки,
Прожившей сто семьдесят лет. Наши предки
Велят нам: «Да будут над мертвыми ветки»,
Такие рассказывая небылицы,
Вступили в окрестности пышной столицы,
Где скорби тринадцатый год, среди малых,
Решили прожить, чтоб никто не узнал их.
Им прозвища тайные дал предводитель:
Победа, Победная Рать, Победитель,
Победная Битва, Победная Сила, —
И горсточка храбрых в столицу вступила.
Юдхиштхира первым явился к Вирате, —
А тот на собранье сидел среди знати, —
К владыке явился неузнанный в гости,
Под мышкой держал он игральные кости.
Богатый отвагою, опытом, славой,
Пред всеми предстал богатырь величавый,
Как бог, что бессмертной сиял красотою,
Как солнце за облачной сетью густою,
Как змей, прославляемый всеми зверями,
Как царь, почитаемый всеми царями,
Как бык, чье могущество гордо окрепло,
Как пламя, сокрытое грудою пепла.
Вирата спросил у советников главных,
У мудрых жрецов и воителей славных:
«Скажите мне, кто он, пришедший впервые?
Не жрец ли, отринувший блага мирские?
Иль царь, обладатель могучей десницы?
Без слуг он явился и без колесницы,
Но так величаво приходит не всякий.
На нем не виднеются ль царские знаки?
Ко мне он приблизился гордо, без дрожи,
С надменным слоном поразительно схожий,
Что в пору любви, возбужденный от течки,
Подходит к бегущей средь лотосов речке!»
Вирате, объятому думой всевластной,
Юдхиштхира молвил: «Я брахман несчастный.
О царь, у тебя, властелина земного,
Пришел я просить пропитанья и крова».
«О странник почтенный, — Вирата ответил, —
У нас да пребудешь ты счастлив и светел!
Меня ты своим осчастливил приходом.
Скажи, досточтимый: откуда ты родом?
Каким ремеслом ты гордишься по праву?
Ты имя свое назови и державу».
Юдхиштхира молвил: «Юдхиштхире другом
Я был, — он со мною делился досугом.
Я — брахман. Мой род — Крепконогие Тигры.
Зовусь я Канка. Знаю многие игры.
Искусен я кости бросать, о Вирата!»
А царь: «Государство мое без возврата
Возьми, управляй, — и тебе я дарую,
Слуга твой покорный, награду любую.
Игрок хитроумный мне счастья дороже,
А ты и подавно, на бога похожий!»
«Слуга твой, — воскликнул Юдхиштхира, — просит:
Пускай проигравший свой проигрыш вносит,
Не то будут игры сопутствовать спорам,
Покроется наше искусство позором».
Ответил Вирата: «Будь брахман иль воин,
Но если играть он с тобой недостоин, —
Уйдет он в изгнанье, лишится он крова!
Да слышат сограждане твердое слово:
Канка, соправитель мой в царской столице,
Воссядет в такой же, как я, колеснице…
О брахман, играющий в кости искусно,
Ты будешь питаться обильно и вкусно,
Украшу тебя златотканым нарядом,
Где б ни был я, будешь со мною ты рядом,
Все двери откроются перед тобою.
А если к тебе обратится с мольбою
Несчастный, — ко мне приходи как ходатай,
И доля убогого станет богатой.
О брахман, живи при дворе без боязни!»
Услышал Юдхиштхира слово приязни
И зажил в почете, не зная печали, —
О прошлом его при дворе не слыхали…
Страша своей силой, пришел Бхимасена,
Чья львиная поступь была дерзновенна.
Черпак и мешалку сжимал он рукою,
А нож без зазубрин, без ножен, — другою.
Хотя поварское он принял обличье, —
Являл он безмерную мощь и величье,
Плечами касался небесного склона, —
И подданных царь вопросил благосклонно:
«Откуда он, бык среди рода людского?
Кто видывал прежде красавца такого?
Откуда он, лев среди сильных и смелых?
Кто видывал прежде таких мощнотелых?»
Сказал сын Панду: «Слушай, царь гордоглавый:
Я — повар искусный. Зовусь я Баллавой».
А царь: «Я не верю, что повар ты жалкий,
Чья доля — владеть черпаком и мешалкой.
Знатнейших затмил ты блистаньем высоким,
Ты выглядишь Индрою Тысячеоким!»
«И все же я — повар, — сказал Бхимасена, —
При этом искусство мое — совершенно.
Похлебки мои одобрял и приправы
Юдхиштхира — стран повелитель всеправый.
Я также борец, и борюсь я с упорством.
Не знаю, кто равен мне мощью, проворством.
Я львиную силу борол и слоновью,
Хочу я служить государю с любовью».
Вирата ответил: «Как повар служи нам,
Над нашей поварнею будь господином,
Поскольку ты хвалишься этим уменьем,
Но мы тебя выше, воинственный, ценим:
Ты мог бы владеть, с этой выей и станом,
Землей, опоясанною океаном!
Но если милей тебе доля простая, —
Служи мне, моих поваров возглавляя».
Так мощный Бхима стал главою поварни,
Его полюбил властелин благодарный,
Он дни посвящал поварскому занятью,
Не узнал ни челядью царской, ни знатью.
[ДРАУПАДИ СТАНОВИТСЯ СЛУЖАНКОЙ ЦАРИЦЫ СУДЕШНЫ]
Тогда свои волосы мягкие справа
Собрав, — на концах они вились кудряво, —
В одном только платье, испачканном, рваном,
Однако из шелка богатого тканном,
Служанка-сайрандхри пришла — Драупади,
С глубокой печалью в пленительном взгляде.
И женщины в царском дворце, и мужчины
Сбежались к красавице, полной кручины.
Спросили: «Откуда пришла ты? И кто ты?
Какой во дворце ты желаешь работы?»
Служанкой себя назвала Драупади:
«Работы ищу пропитания ради».
Никто не поверил смуглянке прекрасной,
Такой длиноокой, такой нежногласной,
Что будто сайрандхри-служанка явилась,
Что будто работа нужна ей, как милость.
Тогда на служанку взглянула поспешно
Супруга Вираты, царица Судешна.
Сказала измученной дальней дорогой,
Такой беззащитной, в одежде убогой:
«Скажи, благородная, чистая, кто ты?
Какой во дворце ты желаешь работы?»
А та: «Я — сайрандхри. Хочу я, царица,
На тех, кто накормит меня, потрудиться».
Судешна сказала: «С такой красотою
Как можешь ты зваться служанкой простою?
Такие, как ты, среди слуг не бывают,
А сами служанками повелевают.
Лодыжки тонки, и лицо твое смугло,
Шестью ты своими частями округла,
Тремя — глубока: то пупок, голос, разум;
Пятью ты красна, — назову я их разом:
Ладони и мочки, подошвы и губы,
Следы твоих ног, что поклонникам любы;
Звонка ты, как лебедь чудесноголосый;
Прекрасны твои заплетенные косы;
Сверкает чело, как луна, хорошея,
И раковиной изгибается шея;
Широкая в бедрах и тонкая в стане,
С высокою грудью, с движеньями лани,
С глазами, чей блеск оттеняют ресницы, —
Кашмирской пленительней ты кобылицы!
Поведай нам, кто ты? Гандхарва? Богиня?
Не лги, благородная, ты не
