в судьбу, жду ее поворота.
Сменяются легкими трудные годы,
Где были, там вновь заволнуются воды.
Кто, жертва судьбы, не исполнил стремлений, —
Пусть страстно стремится к ее перемене.
Ты спросишь, — зачем говорю я об этом?
Спроси, — облегчу свое сердце ответом:
Могу ль не страдать, свою гордость низринув,
Я, царская дочь и жена властелинов?
Панчалы скорбят, и страдают пандавы,
Я плачу: остались мужья без державы!
Кто, равная мне, столь возвышенной ране,
Познала так много скорбей и страданий?
Быть может, причина теперешних бедствий —
Тот грех, что пред Брахмой свершила я в детстве?
Смотри, что со мною, измученной, сталось.
Не лучше ль была я, когда я скиталась?
Ты вспомни: я прежде всегда веселилась,
Теперь в моем сердце — тоска и унылость.
Не в том ли причина, что, воин могучий, —
Стал Арджуна пепла потухшего кучей?
Кто знает, как движется в мире живое?
Кто мог бы предвидеть паденье такое?
Вы, равные Индре, в лицо мне смотрели,
Чтоб волю мою угадать, — неужели
Я знала, что я, госпожа и царица,
Начну недостойным заглядывать в лица?
Взгляни, сын Панду: разве я не владела
Землей, никогда не знававшей предела, —
Смотри же: служанка теперь Драупади!
И спереди шли мои слуги, и сзади, —
Теперь я хожу за Судешною следом.
Когда же настанет конец моим бедам!
Чтоб мазь приготовить, я ветви сандала
Когда-то для Кунти одной растирала.
Сын Кунти, на руки мои посмотри ты:
Натруженные, волдырями покрыты!»
И руки в мозолях она показала,
И с горьким отчаяньем мужу сказала:
«Ни Кунти, ни вас не боялась когда-то,
А ныне бывает мне страшен Вирата, —
Служанке, у ног его в прахе простертой:
Он ценит сандал, только мною растертый,
И жду я: одобрит ли он притиранья?»
Расплакалась, сердце воителя раня:
«Какой совершила я грех, Бхимасена?
Ужели страдать я должна неизменно?»
И сжалась душа Бхимасепы от боли.
Он руки ее, на которых мозоли,
Приблизил к лицу своему, крепкостанный,
Губитель врагов. Он не плакал от раны,
А ныне заплакал, в лицо ее глядя,
Распухшие руки дрожащие гладя.
[БХИМАСЕНА РЕШАЕТ УБИТЬ КИЧАКУ]
Сказал он: «Пусть наши покроются руки
Позором, и пусть опозорятся луки,
За то что тебя обрекли мы трудиться,
Что руки в мозолях твои, о царица!
Хотел я начать на глазах у Вираты
Побоище ради великой расплаты,
Но старшего брата увидел я рядом, —
Меня удержал он косым своим взглядом.
А то, что доселе с возмездием правым,
С погибелью мы не пришли к кауравам,
Что, царство утратив, живем на чужбине, —
Стрелою сидит в моем сердце поныне!
Жена дивнобедрая, будь справедлива,
Избавься от гнева, от злого порыва.
Юдхиштхира, Царь Правосудья высокий,
Умрет, если эти услышит упреки,
Иль Арджуна, Завоеватель Добычи,
Иль два близнеца — и пастух и возничий —
Погаснут, — погибну, их смертью сраженный!
Ты вспомни, как прежде вели себя жены.
Суканья была всей душою невинной
С супругом, что в куче лежал муравьиной;
Пошла Индрасена и лесом и лугом
За старым, за тысячелетним супругом;
Царевна, чье имя досель не забыто,
Скиталась с супругом прекрасная Сита;
Измучена ракшаса злобой упрямой,
Шла Рамы супруга повсюду за Рамой;
Отвергнув тщеславье, корысть, любострастье,
Верна Лопамудра осталась Агастье;
У женщин таких и тебе, о царица,
Супружеской верности нужно учиться.
За горем последует вскоре отрада:
Терпеть полтора только месяца надо,
Тринадцать исполнится лет, — и по праву
Ты славу опять обретешь и державу».
А та: «Я страдаю и горько рыдаю,
Но разве Юдхиштхиру я осуждаю?
Оставим былое, Бхима знаменитый,
В лицо настоящему зорко взгляни ты.
Царица всегда опасеньем объята,
Что прелесть мою возжелает Вирата,
И Кичака, зная тревогу Судешны,
Ко мне пристает, многолживый и грешный.
Безумным от страсти он стал, и сказала
Я Кичаке, гнев затаив свой сначала:
«Страшись! Пять мужей у меня, и с тобою
Гандхарвы расправятся с яростью злою».
«Сайрандхри! — сказал он, исполнен порока, —
Гандхарвов твоих презираю глубоко.
Пусть будет не пять их, а тысяча даже, —
Я их уничтожу в сраженье тотчас же!»
Сказала я: «Пусть ты победами славен,
Но разве гандхарвам ты силок» равен?
Ты жив, от погибели мною спасенный,
Затем что добра почитаю законы».
В ответ рассмеялся не знающий срама,
Законы добра отвергая упрямо,
Но если меня этой страстью слепою
Он вновь оскорбит, — я покончу с собою.
Погибнет добро, хоть добра вы хотите,
Лишитесь жены, хоть условие чтите.
Жену ограждая, детей ограждают,
Детей ограждая — себя утверждают.
«Для воина, — учат нас брахманы свято, —
Единый закон — умертвить супостата».
Пред взором Юдхиштхиры и Бхимасены
Ударил меня сластолюбец презренный.
Не ты ль меня спас, о душою великий,
От ракшаса злого и Синдха владыки?
Пойди — и да будет разрублен на части
Сей Кичака, грешной исполненный страсти.
Его размозжи, как о камень посуду,
Тогда лишь обиду и горе забуду.
А если взойдет над вселенною утро,
Увидев: остался в живых Сутапутра, —
Умру я от яда: и смерть мне — отрада,
Коль жить под владычеством Кичаки надо!»
Супруга припала к груди его с плачем,
И он ее словом утешил горячим,
И, губы кусая, сказал: «Ради мести
Убит будет Кичака с близкими вместе.
Тая отвращенье, с любезною речью,
Пойди и назначь в эту ночь ему встречу.
Для танцев воздвиг помещенье Вирата,
Где пусто становится после заката,
И есть там постель, и на этой постели
Я Кичаку к предкам отправлю отселе.
Никто пусть не знает, что с ним в это зданье
В условленный час ты придешь на свиданье».
[СМЕРТЬ КИЧАКИ СУТАПУТРЫ]
Прошла эта ночь. К Драупади с рассветом
Вновь Кичака низкий пришел за ответом:
«Ударив тебя на глазах у Вираты,
Я был ли наказан, во всем виноватый?
Он только зовется царем, а на деле —
Я правлю страной и веду ее к цели.
Пойми свое счастье, мне стань госпожою,
Сто нишков я дам тебе вместе с душою!
Нужны тебе слуги, рабы, колесница?
На встречу со мной ты должна согласиться!»
Сказала служанка: «Тебе не перечу,
Но в тайне от всех сохрани нашу встречу.
Гандхарвов страшусь, опасаюсь их мести.
Дай слово, — тогда мы окажемся вместе».
А тот: «Обманув любопытство людское,
Один я приду к тебе в место глухое,
Таясь от гандхарвов, сгорая от страсти,
Познаю с тобой, круглобедрая, счастье».
Она: «Дом для танцев построил Вирата,
Где пусто становится после заката.
Гандхарвы об этом не ведают зданье, —
Туда в темноте приходи на свиданье…»
Для Кичаки день, словно месяц, был долог.
Он ждал, чтобы ночь распростерла свой полог.
Не знал он, в любовной горя лихоманке,
Что смерть свою в облике видит служанки.
Глупец, он себя торопливо украсил
Цветами, убранством, дыханием масел.
Пылая, он ждал с нетерпением ночи,
Желая лобзать удлиненные очи.
Живой, он не думал о скором уходе:
Ведь пламя горит, хоть фитиль на исходе!
Уверенно ждал он лобзаний, объятий:
Не знал он, что жизнь, как и день, — на закате!
Меж тем Драупади, как полдень весенний
Блистая, на кухню пришла к Бхимасене.
«Я с Кичакой, — молвила мужу-герою, —
Свидание в доме для танцев устрою.
Он вступит в безмолвное зданье надменно,
И ты его должен убить, Бхимасена.
Гандхарвы смешны ему, — будь к поединку
Готов: словно слон, раздави камышинку!
Раздавишь его — и пандавов прославишь,
Утрешь мои слезы, от горя избавишь».
«Будь радостна, — молвил он, — тонкая в стане.
Есть в слове твоем — исполненье желаний.
Я счастлив, что с Кичакой биться придется,
И я, как Хидимбу, убью полководца,
Как Индра убил непотребного Вритру!
Я слезы твои, дивнобедрая, вытру,
Добро защищая, врага уничтожу,
А вступятся матсьи, — их гибель умножу.
Затем, почитая и братьев и право,
Дуръйодхану я погублю — каурава,
И даже без помощи старшего брата
Я вызволю землю из рук супостата».
Она: «Приходи, но тайком, а иначе
Условье нарушишь, лишимся удачи».
А он: «Успокой ты, о робкая, душу,
То слово, что дали мы, я не нарушу.
Погибнет зломышленный, мной обезглавлен,
Как плод, что слоповой пятою раздавлен!»
Явился Бхима, чтоб с пороком бороться.
Как лев ждет оленя, он ждал полководца.
Он тихо таился во тьме непроглядной,
А Кичака — гордый, блестящий, нарядный,
Не зная, что встретится с недругом кровным,
Пришел, истомленный томленьем любовным.
Он шел и горячей не сдерживал дрожи,
Так жаждал он лечь с Драупади на ложе, —
И что же? Внезапно, во тьме сокровенной,
Не с женщиной встретился, а с Бхимасеной!
Глаза полководца желаньем блестели,
Не знал он, что смерть его — там, на постели.
Сказал, сладострастного полон горенья:
«Богатые утром получишь даренья.
Я слышу от женщин хвалебное слово:
«Нет равных тебе среди рода мужского!»
Вскричал Бхимасена: «Но это слова лишь,
И благо тебе, что ты сам себя хвалишь.
Что сладостным сам ты себе показался, —
Но кто к тебе так, говори, прикасался?»
Сказал — и, могучей отвагой владея,
Схватил он за волосы прелюбодея,
Но, благоухавший, цветами венчанный,
Тот вызволил волосы, — муж крепкостанный.
Схватились, померились мощью стальною,
Как будто слоны из-за самки весною!
Казалось, что плохо пришлось Бхимасене:
Швырнул его недруг во прах, на колени,
Но он, как змея, что ударена палкой,
Поднялся, смеясь над попыткою жалкой!
Боролись две силы, две злобы средь ночи.
Борьба становилась упорней, жесточе,
Но жажда возмездья порок не сражала,
Роскошное зданье для танцев дрожало.
Кругом было мрачно, безлюдно и глухо.
Ударил противника в грудь Волчье Брюхо,
Но был удальцом Сутапутра недаром, —
Не пал под неслыханно сильным ударом,
Он только поддался на миг, и мгновенно
Заметил, что он ослабел, Бхимасена,
И поднял его, задыхаясь, и разом
Померк у могучего Кичаки разум.
За волосы витязь схватил его снова,
Взревел, точно тигр среди мрака лесного,
Схвативший, голодный, большого оленя!
Как Шива, возжаждавший жертв истребленья,
Чтоб жертвенный скот погибал от трезубца,
Схватил он, скрутил он в комок женолюбца.
Супруге, дождавшейся светлого часа,
Комок показал он кровавого мяса:
«Смотри на него, о панчалов царевна,
Ты видишь, как похоть карается гневно!»
Убив Сутапутру, свой гнев успокоив,
На кухню пошел он из этих покоев.
Ликуя, что враг уничтожен супругом,
Пошла Драупади и молвила слугам:
«Смотрите: мужьями моими убитый,
Лежит Сутапутра, позором покрытый,
Смотрите: чужую жену пожелавший,
Лежит, от гандхарвов погибель познавший!»
Светильники взяли дворцовые слуги —
И тысячами устремились в испуге,
Увидели: Кичака, гордость державы,
Убитый, в комок превратился кровавый:
«Увы, искромсали его полубоги…
Где грудь, голова его, руки и ноги?»
[ПОБЕДА БХИМАСЕНЫ]
Все родичи Кичаки, с плачем всеобщим,
Пришли и склонились в тоске над усопшим.
Подобен он был, — все увидели в страхе, —
Ножом изуродованной черепахе!
Затем выносить его стали наружу,
Чтоб почесть воздать погребальную мужу.
Тогда, совершая обряд похоронный,
Служанку увидели возле колонны.
Вскричали: «В сей смерти она виновата,
Убить ее надо, исчадье разврата!
Нет, с Кичакой вместе сожжем ее лучше,
Пусть близостью с ней насладится могучий!»
«Хотим ее сжечь, — обратились к Вирате, —
Повинна она в нашей тяжкой утрате.
Согласен?» И царь разрешил недостойным.
Пусть быстро сожгут ее вместе с покойным.
Толпа, на мгновенье оставив останки,
Крича, подступила к дрожащей служанке.
Связали красавицу с дивным сложеньем,
Пошли, чтобы дело закончить сожженьем.
Тогда, уносимая злобной толпою,
К мужьям обратилась царица с мольбою:
«Гандхарвы, ужель я покинута вами?
Влекут меня родичи Кичаки в пламя!
Гандхарвы, чьи стрелы блестят, как зарницы,
И грому подобно гремят колесницы,
Услышьте, жена вас о помощи просит:
В костер меня род Сутапутры уносит!»
Вскочил Бхимасена с обличием грозным, —
Он внял всей душою тем жалобам слезным.
Вскричал: «О сайрандхри, бояться не надо.
Одежды сменил он, и в ярком наряде
Он выскочил, чтобы помочь Драупади.
Из хода Бхима побежал потайного,
Взволнованный, вала достиг крепостного,
И дерево с корнем он вырвал из вала,
Помчался туда, где толпа бушевала.
То дерево поднял он вместе с листвою, —
Бог смерти, казалось, грозит булавою!
На родичей Кичаки, с бешенством гнева,
Длиной в десять вьяма обрушил он древо.
На землю упали деревья и люди,
Сплетаясь в единой низвергнутой груде.
Их так устрашил полубог разъяренный,
Что быстро прервали обряд похоронный.
Увидев: земля под гандхарвой трясется, —
Весь род, собиравшийся сжечь полководца,
Воскликнул: «Свирепость гандхарвы измерьте:
Он Яме подобен, властителю смерти!
Отпустим служанку, жену полубога, —
Да сразу
