пернатыми в гнездах,
И древо о древо, и камень о камень,
Столкнувшись, рождали неистовый пламень.
Как синее облако — молнийным жаром,
Он искрами прыскал, он мчался пожаром.
В том пламени гибли неправый и правый,
И хищные звери, и кроткие травы.
Но Индра, играя громами, с отвагой
Огонь погасил бурнохлещущей влагой.
Тогда в океан устремились глубокий
И трав и деревьев душистые соки.
Вода в молоко превратилась сначала,
Затем благодатные соки впитала
И в сбитое масло затем превратилась, —
На время работа богов прекратилась.
Пахтание океана. Фрагмент барельефа из Ангкор-Вата. Камбоджа, XII в.
Взмолились премудрые: «Дароподатель,
Смотри, как устали мы, Брахма-создатель!
Мы силы лишились, нам больно, обидно,
Что все еще амриты дивной не видно!»
Нараяне Брахма сказал первозданный:
«Дай силу свершающим труд неустанный».
В них силу вдохнул небожитель безгневный,
И месяц возник, словно друг задушевный.
Излил он лучи над простором безбрежным,
Он светом зажегся прохладным и нежным.
Затем, в белоснежном своем одеянье,
Любви, красоты появилась богиня,
За чудной богиней, могуч, как твердыня,
Божественно белый скакун показался,
Рожденный из пены, он пены касался.
Явился врачующий бог, поднимая
Сосуд: это — амрита, влага живая!
Все демоны ринулись жадно к сосуду.
«Мое!», «Нет, мое!» — раздавалось повсюду.
Тогда-то Нараяна, вечный, всевластный.
Предстал перед ними женою прекрасной.
Увидев красавицу, демоны разом
От вспыхнувшей страсти утратили разум.
Вручили сосуд появившейся чудом —
Нараяна скрылся с желанным сосудом,
И амриты дивной испили впервые
Премудрые боги, созданья благие,
Испили впервые — и стали бессмертны,
А демоны двинулись, грозны, несметны,
Рубили мечами, дрались кулаками, —
Так начали демоны битву с богами.
И в гуле проклятий, вблизи океана,
Столкнулись две рати, боролись два стана,
О палицу меч и копье о дубину
Сгибались, и падала кровь на долину.
Тела без голов на долине скоплялись,
А мертвые головы рядом валялись.
Пусть не было демонской рати предела,
Нечистые гибли, их войско редело,
И падали наземь в крови исполины,
Как яркие, красные кряжей вершины.
Багровое солнце меж тем восходило,
Скопления демонов таяла сила,
Но бой продолжался ужасный, великий,
Повсюду гремели свирепые клики:
«Руби! Нападай! Бей наотмашь и в спину!
Коли! Налетай! Заходи в середину!»
И демоны злые, теснимы богами,
Построили воинство за облаками,
Бросали с небес и утесы и кручи, —
Казалось, что дождь низвергался из тучи, —
Громадные горы бросали в смятенье,
Вершины срывались при этом паденье.
Земля содрогалась: такого обвала,
С тех пор как возникла, она не знавала!
Встал к месту сраженья Нараяна близко,
В небесные своды из грозного диска
Метнул заостренные золотом стрелы,
Огонь охватил небосвода пределы,
Вершины, дробясь, исчезали во прахе,
И полчище демонов ринулось в страхе,
С протяжными воплями, с криком и стоном,
Сокрылись в земле, в океане соленом.
А боги, когда торжество засияло,
Поставили Мандару там, где стояла,
И, амриту спрятав в надежном сосуде,
Пошли, говоря о неслыханном чуде.
Пошли они, силы познав преизбыток,
Хвалили бессмертья волшебный напиток.
Пошли они, преданы твердым обетам…
Главу «Махабхараты» кончим на этом.
[ГАРУДА РЕШАЕТ ПОХИТИТЬ АМРИТУ]
Пять полных столетий с тех пор миновало.
Вината рабыней сестры пребывала.
Но срок наступил, и родился Гаруда,
Разбил он яйцо и взлетел из сосуда.
Сверкал он, исполненный силы великой,
Громадою пламени многоязыкой.
Казалось, он рос без предела и края,
Пылая и ужас в живое вселяя.
Все твари пред Агни предстали с мольбою:
«Владыка огня, мы сгорим под тобою!
Ты в каждом земном существе обитаешь,
Миров разрушитель, ты всех очищаешь.
Чего ты огнем ни коснешься лучистым,
Становится светлым, становится чистым.
О жертв пожиратель, всевидящим взглядом
Следить ты за жертвенным каждым обрядом.
О бог семипламенный, силы ты множишь, —
Ужели ты все существа уничтожишь?
Расширилось тело твое огневое, —
Ужели ты хочешь пожрать все живое?»
Ответил им Агни: «Ошиблись вы, твари,
Не я виноват в этом грозном пожаре.
Есть новое в мире, мне равное чудо —
Отважная, сильная птица Гаруда».
Собранье богов, мудрецы-ясновидцы
Явились тогда к обиталищу птицы,
Сказали Гаруде: «Владеешь ты славой.
Душою премудрый и видом кудрявый.
Пернатого царства ты царь благородный,
Ты — света источник, от мрака свободный.
Ты — мысли паренье, ты — мысли пыланье,
Причина и действие, подвиг и знанье.
Ты — длительность мира, его быстротечность,
Мгновенье и тленье, нетленность и вечность!
Ты — ужас вселенной, ты — жизни защита,
Гаруда, тебе наше сердце открыто!»
Так мир потрясенный пернатого славил,
И мощь свою гордый Гаруда убавил.
Гаруда, стремительной мысли подобный,
Менять свою силу и облик способный,
Помчался над влагой безмерной и синей
Туда, где Вината служила рабыней…
Однажды Винате, покорной всецело,
Чтоб слышал Гаруда, сестра повелела:
«Среди океана, во чреве пучины,
Есть остров прекрасный, есть остров змеиный.
Неси меня к змеям, сестра дорогая!» —
Воскликнула Кадру, глазами сверкая.
Вината взяла себе Кадру на плечи
И с матерью змей полетела далече,
А тысячу змей, по приказу Винаты,
Гаруда понес, повелитель пернатый,
И к солнцу поднялся он, мысли быстрее,
И впали от жара в бесчувствие змеи.
Но Кадру к властителю грома взмолилась:
«0 Индра, даруй мне великую милость!
Ты — лето и осень, ты — зимы и вёсны,
Ты — ливень свирепый, ты — дождь плодоносный.
Ты — горькая участь, ты — радостный жребий,
Ты — молния в тучах, ты — радуга в небе.
То громом бушуешь, то ветром холодным, —
Пролейся же, Индра, дождем полноводным!»
Мгновенно разверзлись небесные своды,
На землю низверглись несметные воды.
Казалось: неслись по всему мирозданью,
Друг друга осыпав отборною бранью,
Гремящие тучи одна за другою;
Как чаша, земля наполнялась водою,
Дождил Громовержец из неба-громады,
А змеи смеялись, довольны и рады.
На остров прекрасный Гаруда принес их,
Где слышалось пение птиц стоголосых,
Где травы цвели на широких просторах,
Где лотосы были в прудах и озерах,
Деревья водой упивались проточной
И змей обдавали струею цветочной.
Воскликнули змеи: «Неси нас отсюда
На более дивное место, Гаруда!
Неси нас на остров другой, сокровенный,
Ты сам насладишься красою вселенной!»
Подумав, Гаруда спросил у Винаты:
«О милая мать, объяснить мне должна ты,
Скажи, почему отказаться не смеем,
Во всем подчиняться обязаны змеям?»
«О сын мой, — сказала Гаруде Вината, —
Я в нашей неволе сама виновата.
Обманом сестрой побежденная в споре,
У Кадру живу я рабыней в позоре».
И стала Гаруды печаль тяжелее.
Он молвил: «Всю правду скажите мне, змеи!
Разведать мне тверди, разведать мне воды
Иль подвиг свершить, чтоб добиться свободы?»
Сказали: «От рабства себя ты избавишь,
Как только ты амриту змеям доставишь».
«О мать, — услыхала Вината Гаруду, —
Я голоден. Амриту ныне добуду».
Уверившись в силе его исполинской,
Но все же тревоги полна материнской,
Вината, взволнована в это мгновенье,
Гаруде промолвила благословенье:
«Лети по пути многотрудному смело,
Лети и сверши благородное дело.
Возьми себе Солнце и Месяц в охрану,
Тебя ожидать я с надеждою стану».
На небо, где темные тучи нависли,
Поднялся Гаруда со скоростью мысли,
Поднялся и вспыхнул невиданным светом.
Главу «Махабхараты» кончим на этом.
[ГАРУДА ОСВОБОЖДАЕТ ВИНАТУ ОТ РАБСТВА]
В то время, исполнены смутной тревоги,
Увидели страшные знаменья боги:
Громов громыханье, и веянье бури,
И пламя таинственных молний в лазури;
Кровавые ливни и рек наводненье,
Средь ясного дня метеоров паденье;
Величье богов приходило в упадок,
Венки их поблекли, настал беспорядок,
И сам Громовержец, с душевною раной,
Дождил не дождями, а кровью багряной.
Явился он к Брахме, сказал властелину:
«Внезапной беды назови мне причину».
Ответствовал Брахма: «Причина смятенья —
Подвижников малых дела и моленья.
Над кроткими ты посмеялся в гордыне, —
Отсюда явились и бедствия ныне.
От Кашьяпы мудрого, чистой Винаты
Рожден исполин, повелитель пернатый,
Отважный, стремительной мысли подобный,
Менять свою силу и облик способный,
Он взял себе Солнце и Месяц в охрану,
Задумал он: «Амриту ныне достану».
Отвагой с Гарудой никто не сравнится.
Свершит невозможное мощная птица!»
К богам, охранявшим напиток, с приказом
Пришел Громовержец, и мудрые разом,
С мечами из остро отточенной стали.
В кольчугах, готовые к битве, предстали.
Огнем пламенели их светлые лики,
Рождали огонь их трезубцы и пики.
Железные копья прижались к секирам.
Крылатые стрелы сверкали над миром,
И поле сражения сделалось тесным.
И плавилось, мнилось, на своде небесном.
На войско бессмертных, что высилось и латах,
Нагрянул внезапно владыка пернатых.
Гаруда могучие крылья расправил
И крыльями ветер подняться заставил,
Вселенную черною пылью одел он,
Незримый во тьме, над богами взлетел он.
Когтями терзал он богов без пощады.
Он клювом долбил их, ломая преграды.
Обрушились ливнем и копья и стрелы.
Но грозный Гаруда, могучий и смелый,
Ударов не чувствовал копий железных.
А боги бежали и падали в безднах.
Бежали премудрые, страхом объяты. —
Волшебной воды домогался пернатый.
Увидел он: пламя неслось отовсюду,
Казалось, — сожжет оно мир и Гаруду!
Гаруде служили крыла колесницей.
Он стал восьмитысячеклювою птицей.
На реки текучие взор обратил он,
И восемь раз тысячу рек поглотил он.
Он реками залил огромное пламя,
Свой путь продолжая, взмахнул он крылами,
За труд принимаясь великий и тяжкий.
Помчался он в облике маленькой пташки.
Кивая вода колесом охранялась,
И то колесо непрестанно вращалось,
Могуче, как пламя, ужасно, как битва,
А каждая спица — двуострая бритва.
Меж грозными спицами был промежуток,
А вход в промежуток и труден и жуток.
Но где тут преграда для маленькой птицы?
Ее не задели двуострые спицы!
На страже сосуда, в глубинах подподпых,
Увидел Гаруда двух змей превосходных.
Они подчинялись божественной власти.
Огонь извергали их жадные пасти.
Глаза их, наполнены гневом и ядом,
Смотрели на всех немигающим взглядом:
Такая змея на кого-нибудь взглянет. —
И пеплом несчастный немедленно станет!
Гаруда расправил могучие крылья,
Змеиные очи засыпал он пылью.
Незримый для змей, он рассек их на части,
Сомкнулись огонь извергавшие пасти.
Тогда колеса прекратилось вращенье,
Разрушилось крепкое сооруженье.
Похитил он амриту, взмыл он оттуда,
И блеском соперничал с солнцем Гаруда.
Настиг его Индра за тучей широкой,
Стрелою пронзил его, тысячеокий.
Но тот улыбнулся властителю грома:
«Мне боль от стрелы громовой незнакома.
С почтеньем к тебе обращаюсь теперь я,
Но грома и молний сильней мои перья».
Пришла Громовержцу пора убедиться,
Что это великая, мощная птица!
«Но в чем твоя сила? — спросил он Гаруду, —
Скажи мне, и другом твоим я пребуду».
Гаруда ответил: «Да будем дружны мы.
Отвага и мощь моя — неодолимы.
Хотя похвальбы добронравному чужды
И речь о себе не заводят без нужды,
Но если ты друг мне, то другу я внемлю.
Узнай же: вот эту обширную землю,
Со всеми живыми ее существами,
С морями, горами, лугами, лесами,
На каждом из перьев своих пронесу я,
Усталости в теле своем не ночуя».
Сказал Громовержец Гаруде с испугом:
«Похитивший амриту, будь моим другом,
Но влагу бессмертья верни мне скорее,
Чтоб недруги наши не стали сильнее».
Воскликнул Гаруда: «Желанную влагу
Теперь уношу я, к всеобщему благу.
Вовеки ее никому не отдам я,
Верну ее скоро премудрым богам я».
Сказал Громовержец: «Я рад нашей встрече,
Твои принимаю разумные речи.
За амриту дам все, что хочешь, о птица!»
Гаруда промолвил: «Хотя не годится
На то соглашаться владыке пернатых,
Но знай, что я змей ненавижу проклятых,
Да станут мне змеи отныне едою!»
Ответствовал бог: «Я согласен с тобою».
Помчался Гаруда к Винате-рабыне,
И змеям сказал он: «Принес я вам ныне
Напиток бессмертья, что радует душу,
Сосуд на траву я поставлю, на кушу.
Вкушайте же, змеи, желанную воду,
Но бедной Винате верните свободу!»
«Согласны!» — ответили змеи Гаруде,
Они устремились, ликуя, к запруде,
Хотели они совершить омовенье,
Но Индра низринулся в это мгновенье,
Схватил он бессмертья напиток чудесный
И сразу в обители скрылся небесной.
Увидели змеи, исполнив обряды:
Похищена амрита, нет им отрады!
Но куша-трава стала чище, светлее,
Лизать ее начали тихие змеи,
И змеи, траву облизав, поразились,
Тогда-то у них языки раздвоились.
А куша травою священною стала,
А слава Гаруды росла и блистала.
Винату он радовал, змей пожирая,
Свободу вернула ей влага живая.
Блаженны познавшие волю созданья…
На этом главу мы кончаем сказанья.
[ЮНОША ШРИНГИН ПРОКЛИНАЕТ ЦАРЯ ПАРИКШИТА]
В то время был царь, повелитель державы,
Чьи жители так назывались: пандавы.
Парикшитом звали царя над царями,
Любил он охоту, борьбу со зверями.
Когда он в лесные заглядывал дебри,
Боялись его антилопы и вепри.
Однажды, пронзив антилопу стрелою,
За жертвой помчался он чащей лесною,
Забрел на глухие звериные тропы,
Но в темной глуши не нашел антилопы.
