следствии скрыта причина,
Увидел, что дни сочтены властелина.
Поскольку проклятье должно совершиться,
Подвижник домой порешил возвратиться,
И, змеем богатством большим награжденный,
Обратно отправился дваждырожденный,
А змей, преисполненный злобной гордыни,
Поспешно направился к царской твердыне.
Узнал он, что царь, опасаясь коварства,
Собрал во дворце лекарей и лекарства,
Собрал храбрецов, поседевших в сраженьях,
Собрал мудрецов, преуспевших в моленьях.
А Такшака-змей не любил заклинаний:
Отраву они обезвредят заране!
Решил он: «Мне сильные средства потребны, —
Обман, и коварство, и морок волшебный…»
Есть в мире нетленная, мощная сила,
Она-то, великая, мир сотворила.
Она существует, творить продолжая.
Но в мире есть также и сила другая:
Обман осязанья, и выдумка зренья,
И видимость мощи, и призрак творенья,
Над истинной силой порой торжествует,
И кажется всем, что она существует.
Случается так, что и тот ее хвалит,
Кого она режет, и рубит, и жалит.
Влечет она многих, свой облик скрывая,
Смотрите на хитрость жестокого змея:
Он змей своих вызвал и, майей владея,
В подвижников праведных он превратил их,
Плодами, листами, водою снабдил их.
Потом приказал им: «К царю над царями
Ступайте спокойно с благими дарами».
Кто б мог догадаться, что лживы растенья,
Вода — наважденье, плоды — привиденья!
С плодами, листами, водой светлоликой
Предстали отшельники перед владыкой.
Он принял дары, мудрецам благодарный.
Не знал он, что странники эти коварны.
И стала душа у царя веселее.
Когда удалились отшельники-змеи,
Друзей и вельмож удостоил он чести,
Сказал им: «Со мною отведайте вместе
Плодов этих сладких, красивых, душистых.
Полученных мной от подвижников чистых».
И вот на плоде, что владыке достался,
Чуть видный, безвредный червяк показался.
Черны были узкие, томные глазки,
А скользкая кожица — медной окраски.
Советникам молвил властитель державы:
«Теперь ни к чему опасаться отравы.
День гаснет, и нечего больше страшиться.
Но так как проклятье должно совершиться,
То мы червяка возвеличить сумеем,
То мы наречем его Такшакой-змеем.
Меня он укусит, и в это мгновенье
Свершится греха моего искупленье!»
Советники, движимы роком всевластным,
Владыке ответили словом согласным,
А царь засмеялся и с вызовом змею
Себе червяка положил он на шею.
В беспамятство впал он, а все же смеялся,
Смеялся, а к смерти меж тем приближался.
Меж тем из плода, извиваясь кругами,
Змей Такшака вышел, прожорлив, как пламя.
Обвил он царя, смертным ужасом вея, —
Советники в страхе увидели змея!
Они разрыдались в безмерной печали,
От шипа змеиного прочь убежали.
В Парикшита жало вонзил ядовитый,
И царь задохнулся, кругами обвитый.
Тут на небо Такшака взвился могучий,
Подобный живой, огнедышащей туче,
И, лотос окраскою напоминая,
За ним полоса протянулась прямая,
Подобная женской прически пробору.
И рухнул дворец, потерявший опору,
Упал, словно молнией быстрой сожженный:
Сожрал его пламень, из яда рожденный.
А в груде развалин, с обломками рядом,
Лежал повелитель, отравленный ядом.
Суровей никто не видал наказанья…
На этом главу мы кончаем сказанья.
[ТРИ УЧЕНИКА МУДРОГО СТАРЦА]
Затем совершили обряд погребальный.
Жрецы и вельможи, весь город печальный,
Простились навеки с царем знаменитым,
Коварной, змеиною силой убитым.
Замолкли унылые звуки рыданий, —
Другого избрали царя горожане.
То был Джанамеджая, отрок незрелый,
Парикшита сын благородный и смелый.
Вы помните матери змей предсказанье?
Сказала она сыновьям в наказанье:
«Придет властелин в заповедное время,
Предаст он огню ядовитое племя.
Придет Джанамеджая, змей уничтожит,
Змеиному роду конец он положит».
Не знал о заклятии отрок-властитель,
И царствовал мудро державы блюститель.
Однажды, питая к богам уваженье,
Он жертвенное совершал приношенье.
Молитвы не молкли, и пламя не гасло,
Горело, шипело топлёное масло.
Рожден от Сарамы, божественной суки,
Щенок прибежал на веселые звуки.
Смотрел он, как масло лилось в изобилье.
Тут братья царя его крепко избили.
Он ринулся к матери с визгом и лаем.
Сарама, — из сказа правдивого знаем, —
Считалась одним из творений почетных,
Являлась праматерью диких животных.
Спросила: «Сынок, кто побил тебя, милый?
Кто горя причина, обидчик постылый?»
«Царя Джанамеджаи старшие братья
Побили меня. Заслужил он проклятья!»
«Но ты пред царем виноват, очевидно?»
«Вины за мной нет, потому и обидно.
Спокойно стоял я, не пел, не плясал я,
И масла топленого там не лизал я».
Сарама, разгневана горестью сына,
Помчалась, предстала глазам властелина,
Предстала с обидой, с такими словами:
«Ни в чем не виновен мой сын перед вами,
А так как, ни в чем не повинный, избит он,
То будешь ты роком всевластным испытан,
Узнаешь ты мощь рокового удара,
Настигнет владыку нежданная кара».
Впервые в печали, впервые в тревоге,
Сидел Джанамеджая в царском чертоге.
Он думал: «Жреца мне домашнего надо,
От слов его чистых мне будет отрада,
Грехов моих действие он уничтожит,
Советом утешит, молитвой поможет».
В то время жил некий подвижник в покое.
Учились у мудрого юношей трое,
Учились его совершенному знанью
И Веда, и Аруни, и Упаманью.
Вот Аруни кликнул мудрец поседелый:
«Ступай и отверстье в запруде заделай».
Отправился Аруни, начал трудиться,
Но это но ладится, то не годится,
И что ни предпримет и что ни построит,
Отверстье в запруде никак не закроет.
Хорошее средство искал он, горюя,
Нашел — и подумал: «Вот так поступлю я».
К воде наклонился он, широкогрудый.
Закрыл своим телом отверстье запруды.
Так несколько суток в воде пролежал он,
И собственным телом поток задержал он.
Наставник давно его ждал, волновался:
«Куда это Аруни верный девался?»
Он юношам молвил: «Что делать нам ныне?
Давайте все трое пойдемте к плотине».
Пришли — и воскликнул дающий обеты:
«Эй, Аруни, сын мой, мы ждем тебя, где ты?
Поняв, что друзья у реки появились,
Тотчас из отверстия Аруни вылез.
Сказал он, представ пред учителем:
«Вот я! Работал весь день и всю ночь напролет я,
Не смог я заделать отверстье в плотине,
И в реку вошел я по этой причине.
Хотел я с порученным справиться делом.
Поток задержал своим собственным телом.
Услышав твой голос, я выпустил воду
И встал, твоему благодарный приходу.
Приказывай: видишь, стою пред тобою,
Доволен я буду работой любою».
Ответил учитель: «За это смиренье,
За то, что исполнил мое повеленье,
Ты вечное счастье получишь в награду,
От гимнов священных познаешь усладу,
Сердца озаришь просвещенной беседой, —
Ступай же и людям закон проповедуй».
…Другой ученик, молодой Упаманью,
Однажды учителя внял приказанью:
«Иди, Упаманью, мой сын, по долине,
Смотреть за коровами будешь отныне».
Весь день проведя за работою мирной,
Пастух возвратился — румяный и жирный.
Увидев, что, полный, веселый, стоит он,
Воскликнул учитель: «Ты слишком упитан!
Но где ты источник нашел пропитанья?»
А тот: «Я прошу у людей подаянья».
Наставник ответил: «Со мною ты связан,
Ты жертвовать мне пропитанье обязан».
Сказал мудрецу Упаманью: «Понятно».
Послушный, он к стаду вернулся обратно.
Домой на закате пришел он однажды:
Ни голода, видно, не знал он, ни жажды!
Опять перед старцем, румяный, стоит он.
Воскликнул учитель: «Ты слишком упитан!
А я-то считал, что живешь ты не сладко,
Добытое — мне отдаешь без остатка!
Но где ты теперь достаешь пропитанье?»
А тот: «Отдаю тебе все подаянье,
Но я на Судьбу не ропщу, не горюю:
Я милостыню собираю вторую».
Воскликнул наставник: «Ты честь попираешь,
Ты жаден, мой сын, ты людей обираешь.
Притом ты и мне оскорбленье наносишь,
Когда подаянье вторично ты просишь».
Сказал Упаманью святому: «Понятно».
Послушный, он к стаду вернулся обратно.
Вот вскоре на время покинул он стадо:
Вручить подаянье учителю надо.
Опять перед старцем, румяный, стоит он.
Воскликнул наставник: «Ты слишком упитан!
Ты все подаянье сполна мне приносишь,
Вторично ты к людям не ходишь, не просишь,
Живешь ты, моим подчиняясь условьям, —
Но чем?» — «Молоком я питаюсь коровьим», —
Сказал Упаманью с глубоким поклоном.
А старец: «Пошел ты путем незаконным.
Тебе дозволенья на это я не дал,
Чтоб вкус моего молока ты изведал».
Сказал мудрецу Упаманью: «Понятно».
Послушный, он к стаду вернулся обратно.
С коровами побыл их друг неразлучный,
Пришел на закате по-прежнему тучный.
И вот пред учителем робко стоит он.
Воскликнул мудрец: «Ты все так же упитан!
Ты все подаянье сполна мне приносишь.
Вторично ты к людям не ходишь, не просишь,
Живешь, молоком не питаясь коровьим, —
Скажи, почему же ты пышешь здоровьем?»
Сказал ученик: «О наставник почтенный!
Теперь я питаюсь обильною пеной:
Ее подают мне губами своими
Телята, сося материнское вымя».
Наставник сказал: «Благородны телята.
Добру, состраданью верны они свято.
Тебя сожалея, — узнай же им цену! —
Они испускают обильную пену.
Страдают они от своей благостыни.
Не смей же и пеной питаться отныне!»
Святому ответив послушливым словом,
Опять Упаманью вернулся к коровам.
Жрецу отдавал он суму с пропитаньем,
А после не шел за вторым подаяньем,
Не пил молока и не трогал он пены.
Почувствовал голод страдалец смиренный!
Однажды, унылой дорогой блуждая,
Четвертые сутки в лесу голодая,
Увидел он листья растения арки,
Что были, увы, непригодны для варки,
На вкус отвратительны, горьки и едки.
Но листья сорвал он, в отчаянье, с ветки,
Поел их — и вздрогнул от боли великой:
Ослеп он, калекою стал, горемыкой.
Он долго скитался, не зная удачи,
И в яму внезапно свалился, незрячий…
Воскликнул учитель, подвластный обетам:
«Отныне для юноши — все под запретом,
Он крепко теперь на меня рассердился,
Надолго теперь он со мной разлучился!»
Учитель пришел на дорогу лесную.
Он крикнул, приблизившись к яме вплотную!
«Да будет успех твоему упованью!
Ответствуй мне, где ты, мой сын Упаманью?»
«Я здесь! — загудело с травой и листами, —
Учитель, я здесь, оказался я в яме!»
Наставник спросил: «Как ты в яму свалился?»
«Затем и свалился, что зренья лишился.
Прельстился я листьями арки-растенья,
Поел их и сразу лишился я зренья».
Наставник сказал: «Помолись двуединым,
Дневной и вечерней зари властелинам,
Восславь близнецов — и вернешь себе зренье:
Даруют они и богам исцеленье».
Незрячий воскликнул, восстав на дороге:
«Я славлю вас, перворожденные боги!
Томительно яркие, вы лучезарны,
Живое поет вам напев благодарный.
Вы — светлые птицы, могучи в полете,
Две ткани на дивном станке вы прядете.
День белою тканью блестит мирозданью,
А ночь опускается черною тканью.
Есть в стойбищах ваших, обильных, прекрасных,
Двенадцать раз тридцать коров ярко-красных.
Все вместе приносят теленка с восходом,
Теленок такой именуется годом.
У вас — колесо, что вращается вечно,
Окружность того колеса бесконечна,
Вращается быстро, не зная износа,
И в том колесе — все земные колеса.
Оно обладает покоем и сменой,
Двенадцатью спицами, осью бесценной,
Дает оно возраст и землям и водам,
И то колесо именуется годом.
Вы — всадники света, вы — первые ласки,
И вестники цвета, и пестрые краски.
Пьют амриту боги, бессмертья напиток,
Я знаю, вы — амриты этой избыток.
Младенцы к груди материнской припали,
Вы — то молоко, что возникло вначале.
Ашвины, для вас облака — изголовье,
Лишь вы, близнецы, мне вернете здоровье.
Лишь вас почитая, мы будем здоровы.
Недаром расцвечены вами коровы.
И я, обездоленный, жалкий и нищий,
Прошу вас: небесной подайте мне пищи!»
Воспеты незрячим, отведавшим арки,
Явились два бога, томительно ярки.
«Лепешки поешь, — предложили с любовью, —
Мы рады, слепой, твоему славословью».
«Нельзя мне поесть, так как буду наказан:
Наставнику пищу отдать я обязан».
Владыки восхода, владыки заката
Сказали: «Наставник твой тоже когда-то
Вознес нам хваленья, источникам света,
Лепешку от нас получил он за это,
Он съел ее сам, чтобы сделаться чище,
Он тоже не отдал наставнику пищи.
Весьма мы довольны тобой, Упаманью,
Да будет награда смиренью, страданью.
И ты поступи, как наставник твой прежде,
Свой путь продолжая к добру и надежде!»
Поел он лепешки — и зренье обрел он.
Явился к наставнику, радости полон.
Наставник сказал: «Я доволен тобою.
Ты будешь обласкан счастливой Судьбою».
Так был он испытан большим испытаньем,
Но радость пришла к нему вслед за страданьем.
Учился у старца и юноша третий,
Чьи силы тогда находились в расцвете.
«О Веда, — наставник сказал, — поработай
Ты в доме моем, послужи мне с охотой,
Придут к тебе благо, и свет, и победа».
«Согласен»,и ответил учителю Веда.
Так Веда занялся работой домашней,
А также и садом, и лугом, и пашней.
Сушил его зной, и терзал его холод,
Изведал он жажду, познал он и голод,
Но, вечно приветливый, кроткий, веселый,
Влачил он без ропота жребий тяжелый,
Тащил он, как вол, непомерное бремя.
Провел у наставника долгое время.
Сказал ему жрец: «Я доволен тобою.
Пошел ты прямой, справедливой тропою.
Нужна и в труде
