попугаево дерево яро
Пылало, бок о бок роскошно цвела карникара.
Советник Сугривы-царя, наделенный отвагой,
Увидел сиянье над желтой цветущей пуннагой.
Деревья ашоки, раскидисты, крепки корнями,
Стояли, блистая, как золото, брызжа огнями.
И сотни деревьев увенчаны были цветами,
Чей пурпур впадал в темно-синий оттенок местами.
Священная роща казалась вторым небосводом,
А дивных цветов изобилье — светил хороводом.
И, рощей любуясь, воскликнул храбрец: «Не четыре,
Но пять океанов безбрежных имеется в мире!
Зеленая ширь — океан, а цветов мириады —
Его жемчугов и кораллов бесценные клады!»
Сродни Гималаям — своей красотой и величьем,
Полна голосами животных и щебетом птичьим,
Затмив Гандха-Мадану, благоуханную гору,
Обильем деревьев, цветущих во всякую пору,
Священная роща сулила восторг и отраду.
Там белого храма увидел храбрец колоннаду.
И тысячестолпный, незримый до этого часа,
В очах заблистал белоснежной горою Кайласа.
Пресветлый алтарь изливал золотое сиянье,
И храм пребывал с высотою небесной в слиянье.
Но горестный вид красоты, облаченной в отрепья,
Открылся среди несказанного великолепья.
Краса луноликая, в платье изорванном, грязном,
Владыкою вверена стражницам зверообразным,
Обличьем печальным светила едва различимо,
Как пламя, повитое плотной завесою дыма.
Румянец поблек на щеках от невзгод и лишений,
А желтое платье, лишенное всех украшений,
Лоснилось, как пруд одичалый, без лотосов дивных,
И царственный стан исхудал от рыданий надрывных.
Сиянье, подобное Рохини слабому свету,
Когда золотую преследует злобная Кету,
Красавицы взор излучал сквозь бежавшие слезы,
И демониц мерзких ее устрашали угрозы.
Она трепетала в предвиденье гибели скорой, —
Как лань молодая, собачьей гонимая сворой.
Начало берущие у обольстительной шеи,
На бедрах покоились косы, как черные змеи.
Была эта дева подобна земному простору,
Что синью лесов опоясан в дождливую пору.
Узрел Хануман большеглазую, схожую с ланью,
Прекрасное тело увидел, прикрытое рванью.
Сподвижник великого Рамы судил не по платью:
Он Ситу узнал в луноликой с божественной статью,
В красавице, счастья достойной, но горем убитой.
И вслух размышлял Хануман, очарованный Ситой:
«Осанки такой не знавали ни боги, ни люди.
Лицо, как луна в полнолунье, округлые груди!
Она, как богиня, что блеск излучает всевластный,
Чьи губы, как дерева бимба плоды, ярко-красны.
Черты и приметы ее сопоставил мой разум:
Я с обликом женщины этой знаком по рассказам!»
А Сита меж тем — тонкостанная Рамы супруга,
Желанная всем, как прекрасного Камы подруга, —
Усевшись на землю, казалась отшельницей юной,
Ей скорби завеса туманила лик златолунный.
И образ ее, омраченный безмерным страданьем,
С апокрифом сходствовал, с недостоверным преданьем.
Была эта дева, как мысль об ушедшем богатстве,
Как путь к совершенству сквозь тысячи бед и препятствий,
Как дымное пламя и в прах превращенное злато,
Как робкой надежды крушенье и веры утрата,
Как смутная тень клеветой опороченной славы.
И царская дочь опасалась чудовищ оравы.
Как лань, боязливые взоры она в беспокойстве
Кидала, оперы ища, и вздыхала в расстройстве.
Не вдруг рассудил Хануман, что любуется Ситой,
Похожей на месяц печальный, за тучами скрытый.
Но, без драгоценностей, в платье, забрызганном грязью,
Ее распознал, как реченье с утраченной связью:
«Два-три из описанных Рамой искусных изделий —
И только! — остались блистать у царевны на теле.
Усыпанные жемчугами я вижу браслеты,
Швадамштру и серьги, что в уши по-прежнему вдеты.
Они потемнели, испорчены долгим ношеньем,
Но я их узрел, не в пример остальным украшеньям:
Со звоном и блеском с небес ожерелья, запястья
Посыпались в пору постигшего Ситу злосчастья.
С отливом златым покрывало, что было на деве,
Нашли обезьяны лесные висящим на древе,
А платье, хоть великолепьем и славилось прежде,
Но стало отрепьем, подобно обычной одежде.
Премудрого Рамы жену узнаю в златокожей,
Отменной красой со своим повелителем схожей.
Четыре мученья он терпит — на то есть причина.
Ведь к женщине должен питать состраданье мужчина,
К беспомощной — жалость, а если утратил супругу,
Тобою печаль овладеет, подобно недугу.
Коль скоро с желанной расстался — любовью ты мучим.
Вот муки четыре, что Рамой владеют могучим!»
[ХАНУМАН ВИДИТ СИТУ В ОКРУЖЕНИИ РАКШАСИ] (Часть 17)
Луна в небесах воссияла, как лотос «кумуда»,
Как лебедь, скользящий по синему зеркалу пруда.
Взошла светозарная и, Хануману в услугу,
Блистаньем холодных лучей озарила округу.
Царевна под бременем горя казалась несомой
Волнами ладьей, оседавшей под кладью весомой.
Сын Марута стражниц, уродливых телом и рожей,
При лунном сиянье увидел вблизи златокожей.
С ушами отвислыми были свирепые хари,
И вовсе безухими были нелепые твари.
С единственным оком и с носом на темени были.
Чудовищны женщины этого племени были!
А шеи — как змеи, хоть сами громадины были.
У многих, однако, не шеи, а впадины были,
И головы вдавлены в плечи. Природы причуды, —
Страшилища были брыласты и сплошь вислогруды.
Иные плешивыми были, на прочих стояла
Косматая шерсть, хоть валяй из нее одеяла!
Царевну Видехи, с лицом, как луна в полнолунье,
Кольцом окружали ублюдки, уроды, горбуньи,
Тьма-тьмущая ракшаси рыжих, чернявых, сварливых,
Отвратных, запальчивых, злобных, бранчливых, драчливых.
Им копья, бодцы, колотушки служили оружьем.
Сын ветра дивился ногам буйволиным, верблюжьим,
Ушам обезьяньим, коровьим, слоновьим, ослиным
И мордам кабаньим, оленьим, шакальим, тигриным,
Ноздрям необъятных размеров, кривым, несуразным,
Носам, точно хобот, мясистым и трубообразным,
И вовсе безносым уродам, еще головастей,
Губастей казавшимся из-за разинутых пастей.
Сподвижник царевича Рамы, великого духом,
Дивился грудям исполинским, свисающим брюхам.
Ругательниц глотки воловьи, верблюжьи, кобыльи
На всех срамословье обрушивали в изобилье.
Сжимали свирепые ракшаси молоты, копья.
Их космы свалялись, как дымчатой пакли охлопья.
По самые уши забрызганы мясом и кровью,
И чревоугодью привержены и сквернословью,
Терзали они плотоядно звериные туши
И жадно хмельным заливали звериные души.
И дыбом поставило все волоски обезьяньи
Ужасное пиршество это при лунном сиянье!
Страшилища расположились в окрестностях древа,
Под сенью которого плакала Джанаки дева.
Палимая горем, страдая телесно, душевно,
Красой несравненной своей не блистала царевна.
В тоске по супругу, подобна звезде, исчерпавшей
Святую заслугу и с неба на землю упавшей,
Бледна, драгоценных своих лишена украшений,
Лишь верностью мужу украшена в пору лишений
С кудрями густыми, покрытыми пылью обильной,
От близких отторгнута Раваны властью всесильной, —
Слониха, от стада отбитая львом; в небосводе
Осеннем — луна, когда время дождей на исходе.
Волшебная лютня, таящая дивные звуки,
Чьей страстной струны не касаются трепетно руки, —
Царевны краса оскудела с любимым в разлуке.
Прекрасная Сита, — без вешнего цвета лиана, —
В отрепья одета, явилась очам Ханумана.
Сложенная царственно, с телом, забрызганным грязью,
С возлюбленным Рамой не связана сладостной связью.
Глаза ее были тревоги полны и томленья.
Она озиралась, как стельная самка оленья.
И Павана сын любовался красою невинной,
Как лилией белой, что грязной забрызгана тиной.
Хануман провел ночь, укрывшись в древесных ветвях. На рассвете он услышал голоса брахманов, читающих Веды, и придворных певцов, славословящих десятиглавого повелителя ракшасов. Пробужденный сладкогласным пением, Равана вспомнил царевну Видехи. Не в силах обуздать своих желаний, он тут же отправился в ашоковую рощу, где пребывала Сита.
ОБРАЩЕНИЕ РАВАНЫ К СИТЕ] (Часть 20)
Равана, соблазняющий Ситу. Фрагмент индийской миниатюры XVIII в. Пенджабская школа.
С медовою речью к отшельнице этой злосчастной
Приблизился вкрадчиво Равана великовластный.
«Зачем, круглобедрая, ты прикрываешь пугливо
Упругие груди, живот, миловидный на диво?
Люблю тебя, робкая, чье безупречно сложенье
И неги полны горделивые телодвиженья.
Не бойся меня, дорогая! Таков наш обычай,
Что жены людские становятся нашей добычей!
О дева Митхилы! Тебя не коснусь я, доколе,
Желанная, мне не предашься по собственной воле!
Любимая, полно! Богиня, чего тут страшиться?
Гляди веселей! От унынья сумей отрешиться!
Ты ходишь в отрепьях, отшельница, землю нагую
Избрала ты ложем, прическою — косу тугую.
Алоэ, сандал и камней драгоценных мерцанье
Нужней тебе, Сита, чем эти посты, созерцанье…
Тебя ожидает обилие разнообразных
Венков, ароматов, одежд и уборов алмазных.
Напитки, роскошные ложа, златые сиденья
Получишь заслуженно для своего услажденья.
Отдайся мне, дева-жемчужина, без принужденья!
Укрась, безупречно сложенная, нежные члены!
Со мной сочетайся! К чему этот облик смиренный?
Твоя обольстительна юность, но быстрые годы
Умчатся и вспять не вернутся, как быстрые воды.
Твоей красоты бесподобной творец, Вишвакрита,
Должно быть, забросил резец, изваяв тебя, Сита!
Богиня, при виде твоей соблазнительной стати
Хранить равнодушье не смог бы и сам Праджапати.
Так сладостно тело твое, что любая частица
Нечаянный взор привлекает всецело, царица!
Округлыми бедрами, дивного лика свеченьем
Меня восхищая, расстанься с ума помраченьем.
Над множеством женщин прекрасных — лишь дай мне
согласье! —
Я главной супругой поставлю тебя в одночасье.
О дева, сокровища мира, добытые силой,
И целое царство в придачу отдам тебе, милой!
Чужие края покорить я замыслил и, с честью,
Митхилы царю подарить, как желанному тестю.
И боги и демоны мне уступают в отваге.
В боях разрывал я не раз их надменные стяги.
Коль скоро желанье ты встретишь ответным желаньем,
Твой стан я украшу камней многоцветным блистаньем,
Любуясь, как светится твой золотой драгоценный
Убор в сочетанье с твоей наготой несравненной.
Воспользуйся, дева, моей добротой неизменной.
О робкая, не отвергай наслаждений, веселья…
Для родичей дам тебе уйму богатых земель я.
Красавица, что, если в чаще царевич Кошалы
Бесславно погиб и его растерзали шакалы?
Богиня, ты видишь на деле могущество Рамы:
Наряд из берёсты на теле — имущество Рамы!
Отшельник, на голой земле, под смоковницей спящий, —
Твой Рама, а я градодержец великоблестящий!
О Сита, останешься ты светозарной луною,
Что скрыта от Рамы ночных облаков пеленою.
Летят они, словно косяк журавлей быстрокрылых,
И больше никто, госпожа, обогнать их не в силах.
У Индры Хиранья-Кашипу не отнял супруги
Назад, несмотря на старанья его и потуги.
О Рама, явись хоть с оружьем, одетый в доспехи,
Вовеки не будешь ты мужем царевны Видехи.
Игривая дева, улыбка твоя светозарна.
Уносишь ты сердце мое, словно змея — Супарна.
На хрупкое тело взгляну, что блестит сквозь прорехи,
Уборов златых лишено, уроженка Видехи, —
И в женах прекрасных найти не дано мне утехи!
Так будь же царицей, властительницей образцовых
Красавиц, что здесь обитают в покоях дворцовых.
И станут, как девы небесные, Лакшми служанки,
Тебе угождать превосходные женщины Ланки.
Камней драгоценных и злата получишь сверх меры:
Богата казна у меня, как у брата Куберы!
Айодхьи царевич со мной не сравнится, богиня!
Свой блеск он утратил, повержена Рамы гордыня.
Отправимся, робкая, в пышно цветущие рощи,
Где слышится гул океана, исполненный мощи,
Где пчелы жужжат, опьяняясь густым ароматом,
И тело укрась для меня жемчугами и златом!»
Убитая горем, Сита отвечала слабым голосом: «Обрати сердце свое к собственный женам! Не соблазняй меня сокровищами. Я принадлежу Раме! Ты можешь избежать громовой стрелы Индры, но гнев потомка Рагху настигнет тебя неотвратимо. Разве устоишь ты, низкий пес, перед Рамой и Лакшманой, двумя тиграми из рода Икшваку?»
Разъяренный упорством Ситы и ее смелыми речами, Равана угрожает царевне Митхилы смертью и удаляется в сопровождении своих жен.
Злобные ракшаси, осыпая Ситу бранью, стараются заставить ее уступить Раване.
Отчаявшаяся, измученная Сита приближается к дереву ашоки, чтобы расстаться с жизнью, повесившись на своих волосах. Но скрывавшийся дотоле среди ветвей Хануман приветливо окликает дочь Джанаки.
Сита, испуганная грозным обликом посланца Рамы, едва не лишилась чувств. Только увидя предъявленный ей Хануманом именной перстень Рамы, дева Видехи овладела собой и доверилась ему.
Хануман поведал ей о несметной рати обезьян и медведей, готовой по знаку Рамы двинуться в поход против Раваны.
«Садись ко мне на спину, — предложил сын Ветра. — Я перелечу океан и доставлю тебя к Раме и Лакшмане!» Но царевна Митхилы отказалась, боясь потерять сознание и упасть с высоты в бушующие волны.
Она вынула из складок одежды драгоценный камень, который прежде украшал ее чело, и попросила передать его Раме. «Пусть сыновья Дашаратхи поскорее прибудут ко мне на помощь со своим обезьяньим войском!» — сказала она Хануману.
Сын Ветра ласково простился с Ситой. Но прежде чем покинуть Ланку, могучий предводитель обезьян пожелал покарать злобных ракшасов и ослабить мощь десятиголового Раваны.
В мгновение ока Хануман разрушил священную рощу.
