кажется река.
И какой там лес — еловый? —
Не еловый, а лиловый,
И какая там береза,
Не скажу наверняка, —
Лишь чернил воздушных проза
Неразборчива, легка…
В Воронеже поэт полюбил русскую зиму, многоснежную, ясную, морозную. До воронежского периода в его стихах почти не было зимних пейзажей. Здесь мне хочется вспомнить еще одно зимнее стихотворение, написанное под впечатлением чудесных картин природы в тамбовском санатории:
Как подарок запоздалый
Ощутима мной зима.
Я люблю ее сначала
Неуверенный размах.
Хороша она испугом,
Как начало грозных дел.
Перед всем безлесным кругом
Даже ворон оробел…
Благодаря «Воронежским тетрадям» Осип Эмильевич навсегда прописан в старом русском городе. Жена поэта писала: «Воронеж был чудом, и чудо нас туда привело».
В полушуточном стихотворении Мандельштам писал:
Эта, какая улица?
Улица Мандельштама.
Что за фамилия чертова! —
Как ее ни вывертывай.
Криво звучит, а не прямо.
Нрава он был не лилейного.
Или, верней, эта яма, —
Так и зовется по имени
Этого Мандельштама.
Это стихотворение связано с реальным адресом одной из квартир поэта в бывшей Троицкой слободе на улице Линейной.
Чтобы попасть к Мандельштамам, надо было войти в ворота двухэтажного дома, пересечь двор и спуститься по дорожке вниз, в до сих пор существующую «яму». У стихотворения буквальная топография. А название улицы дало повод для поэтической самохарактеристики поэта.
На этой квартире Осипа Эмильевича с Надеждой Яковлевной навещали В. Н. Яхонтов и М. В. Юдина.
Думаю, настанет время, когда в Воронеже действительно будет улица Мандельштама. Жаль, что мы привыкли чтить только мертвых, и то через десятки лет.
Литературно-исторический комментарий
Настоящее издание автобиографической прозы, писем, записных книжек и записей разных лет — первый опыт системного освещения особой биографии — самосозидания — крупнейшего русского поэта XX столетия Осипа Эмильевича Мандельштама (1891–1938). Драматизм этого процесса сотворения поэтической личности — точнее импровизации судьбы — был обусловлен многими обстоятельствами. «Полупровинциал, еврей, разночинец, он не получил достояния русской и европейской культуры по естественному наследству, — писал о Мандельштаме М. Л. Гаспаров. — Выбор культуры был для него актом личной воли, память об этом навсегда осталась в нем основой ощущения собственной личности с ее внутренней свободой».
Главными вдохновителями этого процесса, подвижничества поэта, как заметил еще Н. С. Гумилев «были только русский язык… да вечно бессонная мысль».
Автобиографическая и эпистолярная проза Осипа Мандельштама, его «портреты» городов — Петербурга, Москвы, Киева, Феодосии — Надежда Яковлевна Мандельштам назовет эти очерки «городолюбием», «городострастием» поэта! — отличаются замечательной особенностью: он запечатлевает себя в предельно критических, конфликтных, переломных состояниях, в движении мысли и чувства, подчеркивает драматизм любого факта и впечатления. Поэтическое «я» Мандельштама везде включено в движение истории, нередко в спор с «веком-волкодавом». Отсюда — редкое богатство жизнеощущений, нравственно-эстетических самонаблюдений и оценок.
Данное издание стало возможным благодаря бескорыстным усилиям многих людей, которым дорога была судьба наследия поэта. Им, прежде всего ученым, подготовившим первое зарубежное издание сочинений О. Э. Мандельштама в 4-х томах (1967), Г. П. Струве, Б. А. Филиппову, откуда и взяты вошедшие в настоящее издание произведения, письма, фрагменты незавершенных творений, а также собирателям наследия поэта и мемуаристики Э. Г. Герштейн, Е. П. Зенкевичу, П. М. Нерлеру, ныне покойным И. М. Семенко, Н. Е. Штемпель, и, безусловно, Н. Я. Мандельштам — искренняя благодарность от составителя данной книги и, надеюсь, от читателей.
«Шум времени»
Печатается по: Мандельштам О. Шум времени. Издательство «Время» Л.,1925. Тираж 3000 экз.
Основная работа над этой книгой — историей петербургского мальчика из еврейской семьи, без фабулы и сюжета — протекала осенью 1923 года в Гаспре в Крыму и, вероятно, в 1924 году в Ленинграде. Рекламируя предстоящее издание, хозяева «Времени», подчеркнули: «Это беллетристика, но вместе с тем и больше, чем сама действительность… Она исчерпывает эпоху».
Среди первых оценок этой автобиографии Мандельштама любопытно мнение А. Лежнева: «Его фраза (Манделъштама-повествователя — В. Ч.) сгибается под тяжестью литературной культуры и традиции. Вместе с тем образы его своеобразны и контрастны, а сравнения неожиданно — верны. Он сшибает эпитеты лбами, как это советует делать Анатоль Франс… Как верно и метко уловлено им многое в этой эпохе общественного упадка, вырождающегося народничества, обреченности, нытья, бессилья „сочувственно тлеющей“ интеллигенции» («Печать и революция», 1929, № 4, с. 151–153). Для Г. Фиша «Шум времени» — документ «мироощущения литературного направления „акмеизма“» («Красная газета», вечерний выпуск, Ленинград, 1925, 30 июня).
Правда, весьма немногие заметили в «Шуме времени» главную психологическую драму повествователя — его уход из «хаоса иудейского», то есть устоявшегося быта, системы ценностей и ориентации, в царство русской культуры, христианства и возникшее в связи с этим состояние, как заметил Н. Лернер, «двойной безбытности», «временное состояние „ни в тех, ни в их“, „шемящей тоски“ и по уже оставленному и по еще не обретенному» («Былое». 1929, № 6). Точнее всех оценил драму утрат и неполных еще обретений Мандельштама эмигрантский критик В. Вейдле: он увидел, что и петербургская Россия и «хаос иудейский» «сродни Мандельштаму, но они сродни ему по-разному: „Он безошибочно передает самый запах и вкус еврейства, и воздух Петербурга, и звук петербургских мостовых. Вторая родина ему важней и дороже первой“» («Дни». Париж, 1925, 15 ноября).
Воспоминания Мандельштама как образец культурно-исторической, дневниковой прозы, полные «энергии мысли» глубины и верности исторической интуиции, стали и темой переписки с Б. Пастернаком. Он напишет автору «Шума времени»: «Полный звук этой книжки, нашедшей счастливое выраженье для многих неуловимостей… так приковывал к себе, нес так уверенно и хорошо, что любо было читать и перечитывать ее» («Литературное обозрение». 1990, № 2). Для А. Ахматовой «Шум времени» — урок письма об истории, образец для её «Бега времени» (1915), предмет восхищения нагрузкой на слово, на подробность. «Богат Осип, богат», — вспоминала Э. Герштейн ее оценку мира культурных ценностей Мандельштама, фокуса утонченной культуры.
Музыка в Павловске. Описывается концертный зал в здании Павловского железнодорожного вокзала в 1890-е годы, когда семья Мандельштамов жила в Павловске. «Разговоры о. Дрейфусе»; «Имена полковников Эстергази и Пикара» — предмет газетных статей о процессе офицера французского Гентшаба А. Дрейфуса:(1859–1935), обвиненного в шпионаже в пользу Германии в 1894 г.; «Крейцерова соната» (1891) — повесть Л. Н. Толстого; «Фигнер терял голос» — речь идет о певце Н. Н. Фигнере, солисте Мариинского театра; «костел Екатерины» — католический храм на Невском проспекте.
«Ребяческий империализм». Конный памятник Николаю I — сооружен в 1856–1895 гг. на Исаакиевской площади; «Крюков канал, голландский Петербург» — так называемая «Новая Голландия» — небольшой остров, образованный речкой Мойкой и каналами; «спуск броненосца „Ослябя“» — эскадренный броненосец «Ослябя» спущен на воду в 1898 году; «Лайки и опойки» — сорта кож.
«Бунты и француженки». Похороны Александра III — состоялись 8 ноября 1894 г.; «кальвинистка» — последовательница Жана Кальвина (1509–1564), одного из реформаторов католицизма; вейки — финские извозчики.
Книжный шкап. Говорится о родстве отца и матери с Венгеровыми, Копелянскими, Слонимскими, Касирерами, о дедушке и бабушке поэта — сортировщике кож Вениамине Зунделовиче Мандельштаме и Мере Абрамовне, жившими в Риге; Надсон Семен Яковлевич (1862–1887) русский поэт; львиный Антон — А. Г. Рубинштейн (1829–1894) — пианист и композитор; Софья Перовская и Желябов — народовольцы-цареубийцы.
Хаос иудейский. Шавли — местечко под Шауляем, фамильная родина Мандельштама в Курляндии; барон Гинцбург — Гинцбург Гораций Осипович (Нафтали Геру) — банкир, строитель синагоги в Петербурге; Дерпт — ныне г. Тарту; черно-желтый шелковый платок — талес, специальная накидка, которую евреи надевают во время молитвы; «Смерть и просветление» Штрауса — симфоническая поэма Рихарда Штрауса.
Концерты Гофмана и Кубелика. Польский пианист и композитор Иосиф Гофман и чешский скрипач Ян Кубелик часто гастролировали в России в конце XIX века.
Тенишевское училище. О. Э. Мандельштам поступил в Тенишевское коммерческое училище 1 сентября 1900 г. Для училища на Моховой улице было построено замечательное здание — на средства кн. В. М. Тенишева. Среди преподавателей были крупнейшие ученые, педагоги. Позднее в Тенишевском училище обучались писатели В. В. Набоков, О. В. Волков.
Эрфуртская программа. Эрфуртская программа — программа Германской социал-демократической партии, принятая на партсъезде в окт. 1891 г. в г. Эрфурте; Каутский Карл (1854–1938) — один из лидеров II Интернационала, порвал с марксизмом после начала первой мировой войны; Павленковское изданье — массовая серия «Жизнь замечательных людей», издававшаяся Ф. Ф. Павленковым в 1880–1890 гг.
Семья Синаки. Речь идет о семье гимназического друга Мандельштама Бориса Синаки (1889–1910).
Комиссаржевская. Комиссаржевская Вера Федоровна (1864–1910) — выдающаяся русская актриса; Брак и Гедда — персонажи пьесы Г. Ибсена «Гедда Габлер» (1890); Комиссаржевская, сыграв «Балаганчик»… — премьера «Балаганчика» А. Блока состоялась в театре В. Ф. Комиссаржевской 30 декабря 1906 г.
«В не по чину барственной шубе.» Леонтьев К. Н. (1831–1891) — писатель, философ, незадолго до смерти постригся в монахи; Гиппиус Владимир Васильевич (1876–1941) — поэт и литературовед, в Тенишевском училище преподавал русский язык и литературу.
Феодосия
Впервые эти очерки-эссе опубликованы в составе книги «Шум времени» (Л.,1925).
В основе их — впечатления от пребывания поэта (вместе с братом Александром) в сентябре 1919 года в Крыму (Феодосии и Коктебеле), отъезда в Батуми (в сентябре 1920).
Своеобразие взгляда Мандельштама — сквозь призму культуры, античной мифологии, сквозь игольное ушко своего «эллинизма» — выразилось в очерках в том, что он… как-то не «заметил» ни Врангеля, ни Деникина. «Мы должны быть благодарны Врангелю за то, что он дал нам подышать чистейшим воздухом разбойничьей средиземноморской республики шестнадцатого века», — пишет Мандельштам, совершенно произвольно оценивая и «эвакуацию», то есть горестный исход десятков тысяч русских людей из Крыма в 1920 году, как «радостный атлантический перелет». Безусловно, в реальности все недолгое существование Крыма при Врангеле непрерывно омрачалось тем фактом, отмеченным В. В. Шульгиным, что «там, за горлышком Перекопа, лежит море нищеты», что «этому пленительному полуострову нельзя разнеживаться» (В. В. Шульгин. «Дни. 1920». М., 1989, с.469).
Известная «разнеженность» Мандельштама — а проще говоря, чисто поэтическое, игровое восприятие суровейших ситуаций, людей, самой «улицы», картинных слободок Феодосии! — часть его душевного уклада, позиции «над схваткой». Современный читатель обязан этой «разнеженности» и прекрасными пейзажами Керчи и Феодосии: «от Митридата (горы в центре Керчи и на окраине Феодосии — В. Ч.), то есть древнеперсидского кремля на горе театрально-картонного камня», и не менее яркими историософскими «пейзажами», сомнамбулическими ландшафтами. Сейчас можно только удивляться явному бесстрашию поэта, создавшему такой мысленный пейзаж истории:
«Самое главное в этом ландшафте был провал, образовавшийся на месте России. Черное море надвинулось до самой Невы; густые, как деготь, волны его лизали плиты Исаакия, с траурной пеной разбивались о ступени Сената».
В сущности такое мировосприятие — вся Россия как Китеж-град, как Атлантида погрузилась на дно потопа! — ничем не отличается ни от галлюцинаций И. С. Шмелева в «Солнце мертвых» (1923),
