ничтожном думая.
Не позднее 22 октября 1909
x x x
На влажный камень возведенный,
Своей младенческой ногой
Переступает, удивленный
Тому, что в мире старость есть —
И сердца незаконный пламень —
Его ребяческая месть.
В наивные долины дуть:
Свои страдальческие губы.
Не позднее 22 октября 1909
x x x
Бесшумное веретено
Отпущено моей рукою.
И — мною ли оживлено —
Переливается оно
Безостановочной волною —
Все одинаково темно;
Все в мире переплетено
Моею собственной рукою;
И, непрерывно и одно,
Обуреваемое мною
Остановить мне не дано —
Не позднее 22 октября 1909
x x x
Если утро зимнее темно,
То — холодное твое окно
Выглядит, как строгое панно:
И стоят под ледяным стеклом
Тихие деревья под чехлом —
Ото всех ветров защищены,
Ото всяких бед ограждены
И ветвями переплетены.
Полусвет становится лучист.
Перед самой рамой — шелковист —
Не позднее 12 ноября 1909
x x x
Твоим отсутствием томим.
Назначенный устам твоим
Напиток на столе дымится.
Так ворожащими шагами
Пустынницы не подойдешь;
И на стекле не проведешь
Узора спящими губами;
Напрасно резвые извивы —
Покуда он еще дымит —
В пустынном воздухе чертит
Напиток долготерпеливый.
Не позднее 12 ноября 1909
x x x
В смиренномудрых высотах
Зажглись осенние Плеяды.
И нету горечи в мирах,
Во всем однообразный смысл
И совершается свобода:
Не воплощает ли природа
Гармонию высоких числ?
Но выпал снег — и нагота
Деревьев траурною стала;
Напрасно вечером зияла
Небес златая пустота;
Печальнейшее из созвучий —
Отозвалося неминучей
И окончательной зимой.
Не позднее 12 ноября 1909
x x x
Дыханье вещее в стихах моих
Животворящего их духа,
Ты прикасаешься сердец каких,
Какого достигаешь слуха?
Или пустыннее напева ты
Тех раковин, в песке поющих,
Что круг очерченной им красоты
Не разомкнули для живущих?
Не позднее 12 ноября 1909
x x x
Нету иного пути,
Как через руку твою —
Милую землю мою?
Плыть к дорогим берегам,
Если захочешь помочь:
Руку приблизив к устам,
Не отнимай ее прочь.
Тонкие пальцы дрожат;
Хрупкое тело живет:
Лодка, скользящая над
Тихою бездною вод.
Не позднее 13 декабря 1909
x x x
Что музыка нежных
Моих славословий
И волны любови
В напевах мятежных,
Когда мне оттуда
Протянуты руки,
Откуда и звуки
И волны откуда,-
И сумерки тканей
Пронизаны телом —
В сиянии белом
Твоих трепетаний?
Не позднее 13 декабря 1909
x x x
На темном небе, как узор,
Деревья траурные вышиты.
Зачем же выше и все выше ты
Возводишь изумленный взор?
— Вверху — такая темнота,-
Ты скажешь,— время опрокинула
И, словно ночь, на день нахлынула
Высоких, неживых дерев
Темнеющее рвется кружево:
О, месяц, только ты не суживай
Серпа, внезапно почернев!
Не позднее 17 декабря 1909
x x x
Где вырывается из плена
Потока шумное стекло,
Клубящаяся стынет пена,
Как лебединое крыло.
О, время, завистью не мучай
Нас пеною воздвигнул случай
И кружевом соединил.
1910
x x x
Когда мозаик никнут травы
И церковь гулкая пуста,
Я в темноте, как змей лукавый,
Влачусь к подножию Креста.
Я пью монашескую нежность
В сосредоточенных сердцах,
Как кипариса безнадежность
В неумолимых высотах.
Люблю изогнутые брови
И краску на лице Святых,
И пятна золота и крови
На теле статуй восковых.
Быть может, только призрак плоти
Обманывает нас в мечтах,
Просвечивая меж лохмотий,
И дышит в роковых страстях.
Лето 1910, Лугано
x x x
Под грозовыми облаками
Несется клекот вещих птиц:
Довольно огненных страниц
Уж перевернуто веками!
В священном страхе зверь живет —
И каждый совершил душою,
Неописуемый полет.
Когда же солнце вас расплавит,
Серебряные облака,
И крылья тишина расправит?
Не позднее 5 августа 1910
x x x
Единственной отрадой
Отныне сердцу дан,
Неутомимо падай,
Высокими снопами
Взлетай и упадай
И всеми голосами
Вдруг — сразу умолкай.
Но ризой думы важной
Всю душу мне одень,
Как лиственницы влажно
Трепещущая сень.
Июль 1910
x x x
Над алтарем дымящихся зыбей
Приносит жертву кроткий бог морей.
Над морем солнце, как орел, дрожит,
И только стелется морской туман,
И раздается тишины тимпан;
И только небо сердцем голубым
Усыновляет моря белый дым.
И шире океан, когда уснул,
И, сдержанный, величественней гул;
И в небесах, торжествен и тяжел,
Не позднее июня 1910
x x x
Когда укор колоколов
Нахлынет с древних колоколен,
И нету ни молитв, ни слов —
Я уничтожен, заглушен.
Вино, и крепче и тяжеле
Сердечного коснулось хмеля —
И снова я не утолен.
Я не хочу моих святынь,
Мои обеты я нарушу —
И мне переполняет душу
Неизъяснимая полынь.
Не позднее 5 августа 1910
x x x
Мне стало страшно жизнь отжить —
И с дерева, как лист, отпрянуть,
И безымянным камнем кануть;
И в пустоте, как на кресте,
Живую душу распиная,
Как Моисей на высоте,
Исчезнуть в облаке Синая.
И я слежу — со всем живым
Меня связующие нити,
И бытия узорный дым
На мраморной сличаю плите;
И содроганья теплых птиц
Улавливаю через сети,
И с истлевающих страниц
Притягиваю прах столетий.
Не позднее 5 августа 1910
x x x
Я вижу каменное небо
Над тусклой паутиной вод.
В тисках постылого Эреба
Душа томительно живет.
И постигаю эту связь:
И небо падает, не рушась,
И море плещет, не пенясь.
О, крылья, бледные химеры
На грубом золоте песка,
И паруса трилистник серый,
Распятый, как моя тоска!
Не позднее 5 августа 1910
x x x
Листьев сочувственный шорох
Угадывать сердцем привык,
В темных читаю узорах
Смиренного сердца язык.
Верные, четкие мысли —
Прозрачная, строгая ткань…
Острые листья исчисли —
Словами играть перестань.
К высям просвета какого
Уходит твой лиственный шум —
Темное дерево слова,
Ослепшее дерево дум?
Май 1910, Гельсингфорс
x x x
Гул за гулом. Вал за валом.
Бьет соленым покрывалом.
Все погасло. Все смешалось.
Волны берегом хмелели.
В нас вошла слепая радость —
И сердца отяжелели.
Оглушил нас хаос темный,
Убаюкал хор огромный:
Флейты, лютни и тимпаны…
Не позднее 5 августа 1910
x x x
С. П. Каблукову
Убиты медью вечерней
И сломаны венчики слов.
И тело требует терний,
И вера — безумных цветов.
Упасть на древние плиты
И к страстному Богу воззвать,
И знать, что молитвой слиты
Все чувства в одну благодать!
Растет прилив славословий —
И вновь, в ожиданьи конца,
Вином божественной крови
Его — тяжелеют сердца;
Несется в пучине веков.
Все ветры изведать готов.
Июль 1910, Ганге
x x x
С. П. Каблукову
……………………
И скал глубокие морщины,
Где, покрывая шум морской,
Ваш раздавался голос львиный.
И Ваши бледные черты
И, в острых взорах византийца,
Огонь духовной красоты —
Запомнятся и будут сниться.
Вы чувствовали тайны нить,
Вы чуяли рожденье слова…
Лишь тот умеет похвалить,
Чье осуждение сурово.
Август 1910, Берлин
x x x
Как облаком сердце одето
И камнем прикинулась плоть,
Пока назначенье поэта
Ему не откроет Господь:
Какая-то страсть налетела,
Какая-то тяжесть жива;
И призраки требуют тела,
И плоти причастны слова.
Как женщины, жаждут предметы,
Как ласки, заветных имен.
Но тайные ловит приметы
Поэт, в темноту погружен.
Он ждет сокровенного знака,
На песнь, как на подвиг, готов:
И дышит таинственность брака
В простом сочетании слов.
Не позднее 5 августа 1910
x x x
Неумолимые слова…
Окаменела Иудея,
И, с каждым мигом тяжелея,
Его поникла голова.
Стояли воины кругом
На страже стынущего тела;
На стебле тонком и чужом.
И царствовал, и никнул Он,
И глубина, где стебли тонут,
Август 1910, Целендорф
x x x
В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь,-
Я подымаюсь над собою:
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою;
И, как испуганный орел,
Вернувшись, больше не нашел
Гнезда, сорвавшегося в бездну,-
Омоюсь молнии огнем
В холодном облаке исчезну!
Август 1910, Берлин
Осенний сумрак — ржавое железо
Скрипит, поет и разъедает плоть…
Что весь соблазн и все богатства Креза
Пред лезвием твоей тоски, Господь!
Я как змеей танцующей измучен
И перед ней, тоскуя, трепещу,
Я не хочу души своей излучин,
И разума, и Музы не хочу.
Достаточно лукавых отрицаний
Распутывать извилистый клубок;
Нет стройных слов для жалоб и признаний,
И кубок мой тяжел и неглубок.
К чему дышать? На жестких камнях пляшет
Больной удав, свиваясь и клубясь;
Качается, и тело опояшет,
И падает, внезапно утомясь.
И бесполезно, накануне казни,
Видением и пеньем потрясен,
Я слушаю, как узник, без боязни
Железа визг и ветра темный стон.
1910
x x x
В изголовьи Черное Распятье,
В сердце жар, и в мыслях пустота,-
И ложится тонкое проклятье —
Пыльный след на дерево Креста.
Ах, зачем на стеклах дым морозный
Так похож на мозаичный сон!
Ах, зачем молчанья голос грозный
Безнадежной негой растворен!
И слова евангельской латыни
Прозвучали, как морской прибой;
И волной нахлынувшей святыни
Поднят был корабль безумный мой:
Нет, не парус, распятый и серый,
В неизвестный край меня влечет —
Страшен мне «подводный камень веры»1
Роковой ее круговорот!
Ноябрь 1910, Петербург
1 Тютчев (прим. О. Мандельштама)
x x x
Темных уз земного заточенья
Я ничем преодолеть не мог,
И тяжелым панцирем презренья
Я окован с головы до ног.
Иногда со мной бывает нежен
И меня преследует двойник;
Как и я — он так же неизбежен
И ко мне внимательно приник.
И, глухую затаив развязку,
С самого себя срываю маску
И презрительный лелею мир.
Я своей печали недостоин,
И моя последняя мечта —
Моего узорного щита.
1910?
x x x
Медленно урна пустая,
Вращаясь над тусклой поляной,
Сеет, надменно мерцая,
Туманы в лазури ледяной.
Тянет, чарует и манит —
Непонят, невынут, нетронут —
И взоры в возможном потонут.
Что расскажу я о вечных,
Заочных, заоблачных странах:
Весь я в порывах конечных,
В соблазнах, изменах и ранах.
Выбор мой труден и беден.
Стыну — и взор мой победен.
И круг мой обыденный страстен.
11 февраля 1911
x x x
Когда подымаю,
Опускаю взор —
Я двух чаш встречаю
И мукою в мире
Взнесены мои
Тяжелые гири,
Шаткие ладьи.
Знают души наши
Отчаянья власть:
И поднятой чаше
Суждено упасть.
И в паденьи есть
Колебаний сладость —
Острой стрелки месть!
Июнь 1911
x x x
Душу от внешних условий
Освободить я умею:
Пенье — кипение крови
Слышу — и быстро хмелею.
И вещества, мне родного
Где-то на грани томленья,
Первоначальные звенья.
Там в беспристрастном эфире
Взвешены сущности наши —
Брошены звездные гири
На задрожавшие чаши;
И в ликованьи предела
Воспоминание тела
О… неизменной отчизне…
Июль 1911
x x x
Я знаю, что обман в видении немыслим
И ткань моей мечты прозрачна и прочна;
Что с дивной легкостью мы, созидая, числим
И достигает звезд полет веретена,-
Когда, овеяно потусторонним ветром,
Оно оторвалось от медленной земли,
И раскрывается неуловимым метром
Рай — распростертому в уныньи и в пыли.
Так ринемся скорей из области томленья —
По мановению эфирного гонца —
В край, где слагаются заоблачные звенья
И башни высятся заочного дворца!
Несозданных миров отмститель будь, художник,-
Несуществующим существованье дай;
Туманным облаком окутай свой треножник
И падающих звезд пойми летучий рай!
Июль 1911
x x x
Ты прошла сквозь облако тумана.
На ланитах нежные румяна.
Светит день холодный и недужный.
Я брожу свободный и ненужный…
Злая осень ворожит над нами,
Угрожает спелыми плодами,
Говорит вершинами с вершиной
И в глаза целует паутиной.
Как застыл тревожной жизни танец!
Как на всем играет твой румянец!
Как сквозит и в облаке тумана
Ярких дней сияющая рана!
4 августа 1911
x x x
Не спрашивай: ты знаешь,
Что нежность безотчетна,
И как ты называешь
Мой трепет — все равно;
И для чего признанье,
Когда бесповоротно
Мое существованье
Тобою решено?
Дай руку мне. Что страсти?
Танцующие змеи!
И таинство их власти —
Остановить не смея,
Я созерцаю глянец
Девических ланит.
7 августа 1911
x x x
Ясен и высок.
Радуют подковы
Глубоко вздохнул я —
В небе голубом
Словно зачерпнул я
Серебряным ковшом!
Счастия тяжелый
В кузнице веселой
Работает кузнец.
Радость бессвязна,
Бездна не страшна.
Однообразно
Звучно царство сна!
12 ноября 1911
* Поздний вариант: стихотворение названо «Кузнец», отличается последней строфой и датировкой:
Круглое братство
Он для всех кует.
Легкий месяц, здравствуй!
Здравствуй, Новый год!
Ноябрь 1911, 1922
x x x
Стрекозы быстрыми кругами
Тревожат черный блеск пруда,
И вздрагивает, тростниками
То — пряжу за собою тянут
И словно паутину ткут,
То — распластавшись — в омут канут —
И я, какой-то невеселый,
Томлюсь и падаю в глуши —
Как будто чувствую уколы
И холод
