Они стояли с опущенными руками, почти соприкасаясь грудью, мрачно и презрительно глядя друг другу в живот. Было очевидно, что они сами толком не знали, что делать, и это всецело отвечало моему ощущению. С момента их ссоры прошла целая ночь и еще полдня: времени было достаточно, чтобы охота наброситься друг на друга, бывшая накануне вечером столь горячей, остыла, — рыцарское благородство помогло им обуздать свои страсти. Теперь они должны были с остуженной кровью, в обговоренный час, совершить перед собравшейся публикой по команде то, что вчера они так охотно проделали бы из живейшего порыва. В конце концов они ведь были благовоспитанными мальчиками, а отнюдь не античными гладиаторами. Любого и каждого охватила бы робость, если бы ему пришлось в спокойном состоянии ни с того ни с сего дубасить другого кулаками. Так я подумал, да так оно на самом деле и было.
Но поскольку для удовлетворения чести должно было что-то произойти, они стали толкать друг друга в грудь растопыренными пальцами, словно считая, что, выказывая таким образом взаимное пренебрежение, можно повергнуть противника; вдобавок они преследовали очевидную цель — раздразнить друг друга. Но в тот момент, когда лицо Яппе стало искажаться, До Эскобар прервал вступительную часть поединка.
— Пардон, сударь! — сказал он, отступая на два шага и отворачиваясь.
Он сделал это для того, чтобы туже затянуть пряжку на поясе брюк, — ведь он снял подтяжки, а поскольку он был узок в бедрах, брюки, видимо, начали у него сползать. Покончив с этим и снова изготовясь к бою, он произнес нечто грохочущее, гортанное, испанское, чего никто не понял и что, наверно, должно было означать: «Вот теперь уж я по-настоящему готов», — и, снова расправив плечи, выступил вперед. Очевидно, он был невероятно тщеславен.
Игра плечами и руками началась сызнова. Но внезапно, совсем неожиданно, вспыхнула короткая, дикая и свирепая рукопашная, какой-то вихрь и неразбериха из кулаков. Длилась она секунды три и так же внезапно оборвалась.
— Вот теперь они вошли во вкус, — сказал сидевший рядом со мной Джонни, жуя сухую травинку. — Пари, что Яппе победит! До Эскобар слишком задается. Посмотрите, он все время косится по сторонам, а Яппе занят делом. Спорим, что он его здорово отлупит?
Отпрянув друг от друга, они стояли, тяжело дыша, со сжатыми кулаками у бедер. Наверняка каждому досталось крепко, ибо лица у них были злые и оба гневно выпятили губы, словно желая сказать: «Как ты смел сделать мне так больно!» Когда они снова ринулись друг на друга, у Яппе глаза налились кровью, а До Эскобар оскалил свои белые зубы.
Они попеременно били друг друга изо всей силы, короткими ударами — по плечам, предплечью и груди.
— Это ерунда, — сказал Джонни со своим очаровательным акцептом. — Так не дерутся. Надо бить по подбородку, снизу вверх, прямо в челюсть. Вот это дело.
Но тем временем ситуация сложилась так, что До Эскобар левой рукой схватил обе руки Яппе и, словно тисками, крепко прижал их к своей груди, а правым кулаком, не переставая, дубасил его в бок.
Возникло всеобщее волнение.
— Не полагается держать! — закричали многие и вскочили.
Испуганный господин Кнаак поспешил в круг.
— Не полагается держать! — крикнул и он. — Вы ведь его держите, дорогой мой! Это противоречит всем правилам.
Он развел их и снова стал внушать До Эскобару, что держать категорически запрещено. После этого оп удалился за пределы круга.
Яппе был в ярости, это видели все. Бледный, он, поглаживая бок и окидывая До Эскобара медленным взглядом, зловеще кивнул головой. И когда он начал следующий раунд, выражение его лица было столь твердым, что каждый ждал от него решающих действий.
И в самом деле, как только началась новая встреча, Яппе нанес удар, воспользовавшись приемом, который он, видимо, заранее продумал. Ложным движением левой снизу вверх он принудил До Эскобара прикрыть лицо; но как только До Эскобар это сделал, Яппе так сильно ударил его правой под ложечку, что До Эскобар, согнувшись, подался вперед, и лицо его стало желтым, как воск.
— Вот это да, — сказал Джонни, — это здорово больно. Теперь, может быть, он разозлится и начнет драться всерьез, чтобы отквитаться.
Но удар под ложечку оказался настолько крепким, что нервная система До Эскобара вышла из строя. Видно было, что он уже не может даже по-настоящему сжать кулаки, не то что бить, а в глазах у него появилось выражение, словно он теряет сознание. Так как До Эскобар чувствовал, что его мускулы отказывают, тщеславие побудило его принять следующий образ действий: он стал разыгрывать роль подвижного южанина, который дразнит немецкого медведя своей увертливостью и доводит его до отчаяния. Приплясывая, он маленькими шажками вертелся вокруг Яппе, производя нелепые маневры, и, превозмогая себя, задорно улыбался, что при его скверном состоянии произвело на меня впечатление героическое. Но Яппе вовсе не приходил в отчаяние, а просто поворачивался на каблуках, нанося один крепкий удар за другим и левой рукой отражая слабые, кокетливые выпады До Эскобара. Судьбу До Эскобара окончательно решило то обстоятельство, что брюки у него все время сползали, а трикотажная рубашечка вылезала, оголяя часть его желтоватого тела, над чем некоторые смеялись. И зачем он только снял свои подтяжки! Ему следовало бы на время отбросить всякие эстетические принципы. Ибо теперь брюки ему мешали, мешали в течение всего поединка. Все время ему хотелось их подтянуть и заправить сорочку, ибо, несмотря на свое плачевное состояние, он не мог смириться с тем, что выглядит неряшливо и смешно. И вот, в момент, когда он сражался лишь одной рукой, а другой старался привести в порядок свой туалет, Яппе нанес ему такой удар по носу, что я и по сей день не понимаю, почему его нос не разлетелся вдребезги.
Хлынула кровь, До Эскобар отвернулся и пошел прочь от Яппе, пытаясь правой рукой остановить кровь, а левой делая за спиной многозначительные знаки. Яппе все еще стоял со сжатыми кулаками, расставив свои вывернутые ноги и ожидая, что До Эскобар вернется. Но До Эскобар вышел из игры. Если я его правильно понял, то он, будучи более благовоспитанным, счел, что этому делу уже давно пора положить конец. Яппе, несомненно, продолжал бы бороться и с кровоточащим носом; но можно с уверенностью сказать, что До Эскобар в подобном случае отказался бы от участия в драке, а сейчас он делал это тем решительнее, что сам истекал кровью. Ему пустили из носу кровь, к черту, он полагает, что дело не должно было заходить так далеко. Кровь стекала у него меж пальцев на одежду, заливала светлые брюки и капала на его желтые ботинки. Хватит, это настоящее свинство, и при подобных обстоятельствах он отказывается драться, ибо это бесчеловечно.
Между прочим, его точку зрения разделяло большинство собравшихся. Господин Кнаак снова вошел в круг и объявил поединок оконченным.
— Честь удовлетворена, — сказал он. — Оба держались превосходно.
Было видно, что на душе у него стало легко, так как дело завершилось сравнительно благополучно.
— Но ведь никого не уложили, — сказал Джонни удивленно и разочарованно.
Яппе тоже согласился считать инцидент исчерпанным и, облегченно вздохнув, пошел к своей одежде.
Маленькая выдумка господина Кнаака, что поединок якобы закончился вничью, была всеми одобрена. Одни тайком поздравляли Яппе, другие одалживали До Эскобару носовые платки, поскольку его собственный быстро пропитался кровью.
— Давай еще! — раздались голоса. — Пусть еще кто-нибудь выйдет драться.
Таково было сокровенное желание всех собравшихся. Схватка Яппе с До Эскобаром длилась недолго, всего каких-нибудь десять минут, не больше. А раз уж пришли и времени еще много, то надо же что-то предпринять! Значит, пускай на арену выйдет другая пара, те, кто не прочь показать, что они достойны называться парнями!
Никто не откликнулся. Но отчего при этом вызове мое сердце застучало, как маленький барабан? То, чего я так опасался, — наступило: обратились непосредственно к зрителям. Почему я внезапно ощутил, что все время в радостном страхе ожидал этого мгновения и отчего, стоило ему лишь настать, я угодил в водоворот противоречивых ощущений? Я взглянул на Джонни: он сидел рядом со мной, спокойный и безучастный, крутил во рту травинку, ища с откровенным любопытством глазами, не найдется ли еще пара здоровенных болванов, которые расквасят друг другу носы, к его величайшему удовольствию? Но почему именно я почувствовал себя задетым вызовом и, в страшном волнении, почел себя обязанным, преодолевая ценою неслыханного и сказочного напряжения собственную робость, обратить на себя всеобщее внимание и героически выступить на арене? В самом деле, то ли из самолюбия, то ли от чрезмерной застенчивости, но я уже был готов поднять руку и вызваться на борьбу, когда вдруг раздался дерзкий возглас:
— Пусть теперь господин Кнаак подерется!
Глаза всех впились в господина Кнаака. Разве я не говорил, что он вступил на скользкий путь и подверг себя опасности основательного и жестокого испытания? Но он ответил:
— Благодарю, я в юности получал достаточно тумаков.
Он был спасен. Скользкий, как угорь, он очень ловко выскочил из петли, сославшись на свои годы, и без хвастовства дал понять, что прежде он вовсе по увиливал от честной драки; при этом даже мило посмеялся над собой, признав, что бывал и бит, чем сумел придать своим словам правдивость. От него отстали. Все убедились, что трудно, пожалуй даже невозможно, сбить его с ног.
— Тогда пусть кто-нибудь поборется! — раздался чей-то голос.
Предложение это почти никто не поддержал. Но в разгаре начавшихся дебатов из-под окровавленного платка послышался хриплый испанский голос До Эскобара (я никогда не забуду того ощущения неловкости, которое охватило всех):
— Борьба — занятие трусов. Борьбу любят немцы!
Его невероятная бестактность незамедлительно получила достойный отпор. Ибо в тот же миг господин Кнаак нашел ему блистательный ответ:
— Возможно. Но, кажется, немцы задают порой испанцам здоровую трепку!
Его вознаградил одобрительный смех; с этой минуты положение господина Кнаака весьма упрочилось, а что касается До Эскобара, то на сегодня с ним было бесповоротно покончено.
Почти все сошлись на том, что борьба — занятие более или менее скучное, и, чтобы убить время, принялись за всякого рода гимнастические трюки: прыгали чрез спину соседа, становились на голову, ходили на руках, и тому подобное.
— Ну, пошли отсюда, — сказал Джонни, обращаясь к Браттштрему и мне, и встал.
В этом сказался он весь, Джонни Бишоп. Он пришел сюда, потому что ему было обещано вполне определенное зрелище, возможно с кровавым исходом. Но так как все вылилось в игру, он
