Тут Клаус-Генрих не посрамил своего наставника господина фон Кнобельсдорфа и точно обрисовал положение в стране. Он усвоил каждый параграф, на котором задерживался сморщенный указательный палец; он подробно остановился на бедствиях как общего, так и частного порядка, пояснил, какими они бывают — затяжными или стихийными, и от чего проистекают — от естественных причин или по чьей — либо вине, особенно же подчеркнул размеры государственного долга и бремя, которым эти шестьсот миллионов долга ложатся на экономику страны, он даже не забыл про испитые лица сельских жителей.
Говорил он несвязно. Имма прерывала его вопросами и новыми вопросами помогала ему подхватить ускользнувшую мысль, она отнеслась к делу серьезно и требовала объяснений, если чего-нибудь не понимала сразу. В домашнем платье из кирпичного шелка-сырца с разрезными рукавами и вышивкой во всю грудь, со старинной испанской орденской цепью вокруг тонкой шейки, она сидела, нагнувшись над столом, где все сверкало от хрусталя, серебра и драгоценного фарфора, и, опершись на локоть, положив подбородок на узенькую руку без колец, затаив дыхание, слушала, а глаза ее, огромные, сияющие темным блеском, пытливо вглядывались в его лицо. Но пока он отвечал на вопросы Иммы, высказанные словами и выраженные взглядами, с воодушевлением и жаром говоря на волнующую его тему, графиня Левенюль, очевидно, сочла, что теперь уже может в его присутствии позволить себе благодетельную передышку, дать волю своей фантазии, и принялась болтать вздор. Во всех бедствиях, заявила она, изящно жестикулируя и хитро прищурясь, в том числе и в недороде, долгах и вздорожании денег виноваты все те же распутные бабы; их повсюду полным-полно, они, к несчастью, умудряются вылезать из-под пола, и не далее как прошлой ночью жена фельдфебеля из казармы гвардейских стрелков царапала ей грудь и донимала ее омерзительными гримасами. Затем она помянула свои бургундские замки, где протекают крыши, и договорилась до того, что рассказала, как в качестве лейтенанта участвовала в походах против турок и «одна из всех не потеряла головы». Имма Шпельман и Клаус-Генрих время от времени вставляли сочувственное словечко и охотно обещали пока что называть ее фрау Мейер, сами же, не смущаясь ее болтовней, продолжали свою беседу. Оба они разгорячились, и после того, как Клаус-Генрих рассказал все, что знал, даже жемчужно-матовое личико Иммы порозовело. Теперь они молчали, графиня тоже умолкла, склонив свою маленькую голову к плечу, и, прищурившись, смотрела куда-то в пространство. Клаус-Генрих играл на ослепительно белой, туго накрахмаленной скатерти стебельком орхидеи, вынутой из бокала, который стоял у его прибора, но едва он поднимал голову, как встречал говорящий и красноречивый взгляд огромных темных глаз Иммы Шпельман, неотступно смотревших на него через стол.
— Сегодня было очень приятно, — сказала она своим ломающимся голосом, когда Клаус-Генрих собрался на сей раз уехать, и он почувствовал крепкое пожатие ее тоненьких пальцев.
— Если вашему высочеству заблагорассудится еще раз посетить наше недостойное жилище, соблаговолите привезти мне одну-две из приобретенных вами книжек. — Она не могла полностью отделаться от насмешливой манеры выражаться, но она просила у него книги по вопросам финансового хозяйства, и он привез их.
Он привез две из них, которые считал самыми поучительными и доступными, привез их спустя несколько дней, проехав в своей карете через насквозь промокший городской сад, и она оценила его внимание. Выпив чай, они уселись в уголке боскетной в величественные троноподобные кресла, меж тем как графиня в задумчивости пребывала за чайным столом, и, склонившись над первой страницей учебника, озаглавленного «Наука о финансах», который лежал перед ними на золоченом столике, начали свои совместные занятия. Они читали вполголоса, попеременно, каждый по одной фразе, не пропустив даже предисловия к первому и шестому изданиям, так как Имма говорила, что во всем должен быть порядок и приступать к работе надо с самого начала.
Клаус-Генрих уже приобрел какие-то начатки знаний, а потому чтением руководил он, но вряд ли кто — нибудь мог бы схватывать все быстрее и лучше Иммы.
— Это очень легко! — сказала она и, смеясь, взглянула на него. — Никак не ожидала, что это, в сущности, так просто. Алгебра куда сложнее, принц…
Но так как они очень углубились в предмет, в течение нескольких часов им все-таки не удалось продвинуться далеко, и они отметили то место в книге, откуда надо продолжать в следующий раз.
Продолжение состоялось, и впредь визиты принца в Дельфиненорт были наполнены самым конкретным содержанием. Каждый раз, как господин Шпельман вовсе не появлялся за чайным столом или же, размочив в чае и съев диетический сухарик, удалялся вместе с доктором Ватерклузом, Имма и Клаус-Генрих устраивались рядом за золоченым столиком и склонялись над учебником финансового хозяйства.
Но по мере того как занятия их продвигались вперед, они стали сравнивать отвлеченную науку с действительностью, относили то, что читали, к условиям в стране, как их обрисовал Клаус-Генрих, — словом, учились добросовестно, хотя им и случалось отвлекаться соображениями личного характера.
— Следовательно, эмиссия может осуществляться прямо и через посредников, — сказала Имма, — да, это понятно. Либо государство обращается непосредственно к капиталистам и открывает подписку… Посмотрите, принц, у вас рука вдвое шире моей!
И они с улыбкой смотрели на лежащие рядом на золоченом столике его правую и ее левую руку, счастливые и смущенные одним этим созерцанием.
— …либо заем производится через посредников, — продолжала Имма, — например, через крупный банкирский дом или консорциум банков, и государство свои долговые обязательства…
— Постойте, Имма, — шепотом перебивал он, — сперва ответьте мне на один вопрос! Вы не упустили из виду главной цели? Постарались сделать хоть какие-то шаги на пути к ней? Неужели неловкость и отрезвляющее действие не прошли? Дорогая крошка Имма, неужели у вас не прибавилось доверия ко мне? — Его губы при этом почти касались ее волос, от которых исходил чудесный аромат, и она не отводила своей черноволосой детской головки, склоненной над книгой, хотя и не давала прямого ответа на его вопрос.
— Но почему тут нельзя обойтись без банкирского дома или консорциума банков? — вслух размышляла она. — В книжке ничего об этом не сказано, но, по-моему, на практике это совсем не обязательно.
Теперь она говорила серьезно, без привычных кавычек, ибо и ей надо было проделать ту же головоломную работу, что и Клаусу-Генриху после разговора с фон Кнобельсдорфом. Когда через несколько недель Клаус-Генрих повторил свой вопрос, не желает ли она присутствовать на придворном балу, и сообщил, какие для этого случая оговорены отступления от церемониала, она вдруг ответила, что желает и согласна завтра вместе с графиней Левенюль завезти карточки вдовствующей графине Трюммергауф.
В этом году придворный бал был назначен ранее обычного, на конец ноября; по слухам, таково было желание одного из членов великогерцогской фамилии. Господин фон Бюль цу Бюль горько сетовал на такую спешку, вынуждавшую его и низших придворных чинов на скорую руку покончить с приготовлениями к столь важному празднеству, в частности с неотложным ремонтом парадных покоев Старого замка, но вышеназванный член августейшего семейства заручился поддержкой господина фон Кнобельсдорфа, и гофмаршалу пришлось покориться. Так получилось, что общественное мнение еще не освоилось с тем событием, которое, собственно, было гвоздем вечера и по сравнению с которым перемена даты была ничто: едва только «Курьер» жирным шрифтом оповестил о визите к графине Трюммергауф и о приглашении, не преминув обычным шрифтом, но в самых теплых выражениях высказать свое удовольствие и поздравить дочь Шпельмана с представлением ко двору, — как знаменательный вечер наступил и не успели люди почесать языки — все уже свершилось.
Никогда еще пятьсот счастливцев, чьи имена стояли в списке приглашенных на придворный бал, не вызывали столь сильной зависти, никогда еще обыватель с таким жадным любопытством не проглатывал отчет «Курьера», эти блистательные газетные столбцы, плоды ежегодного творчества некоего спившегося аристократа, написанные в таком помпезном стиле, что читатель словно заглядывал в сказочное царство, меж тем как на самом деле бал в Старом замке не отличался особой пышностью и даже, наоборот, был весьма скромен. Но отчет не простирался далее ужина с французским меню, а все, что воспоследовало за тем, и вообще все неуловимые нюансы великого события поневоле дошли до публики в изустной передаче.
Громадный оливковый автомобиль, в котором обе дамы приехали в Старый замок, затормозил у Альбрехтовских ворот почти вовремя, но все же господин фон Бюль цу Бюль успел порядком поволноваться. В парадном мундире, по пояс увешанный орденами, в напомаженном каштановом парике и в золотом пенсне, он с четверти восьмого переступал с ноги на ногу, стоя посреди Рыцарского зала с доспехами по стенам, в котором собирались члены великогерцогской фамилии и высшие придворные чины, и много раз посылал камер-юнкера в бальный зал справиться, не прибыла ли фрейлейн Шпельман. Он рисовал себе самые немыслимые стечения обстоятельств. Если новоявленная царица Савская опоздает, — а от нее чего угодно можно ждать после того, как она прошла через цепь караула! — тогда задержится и торжественный выход великого герцога со свитой, и раз она во что бы то ни стало должна быть представлена первой, значит двору придется ее дожидаться, ведь немыслимое же дело, чтобы она вошла в бальный зал после великого герцога… Наконец-то, слава тебе господи! Буквально за минуту до половины восьмого она появилась со своей графиней, и в зале возникло заметное движение, когда встречавшие приглашенных камергеры указали ей место в собравшемся великосветском обществе, рядом с дипломатическим корпусом, а значит впереди дворянства, придворных дам, министров, генералитета, председателей обеих палат, — словом, впереди всех на свете. Флигель — адъютант фон Платов тотчас отправился доложить великому герцогу в его покои, и Альбрехт, одетый в гусарский мундир, проследовал сперва в Рыцарский зал, не поднимая глаз, поздоровался с членами своей фамилии, предложил руку тете Катарине, и, после того как господин фон Бюль на пороге настежь раскрытых дверей трижды стукнул своим жезлом по паркету, двор вступил в танцевальный зал. Очевидцы уверяли потом, что присутствующие были до неприличия невнимательны во время обхода зала высочайшими особами. Куда бы не приблизились Альбрехт и его торжественно выступающая тетя, всюду, вместо надлежащей благоговейной сосредоточенности, начинались торопливые поклоны и приседания, ибо все головы были неуклонно повернуты в одну сторону, все глаза с жгучим любопытством устремлены в одну
