– Nous causons de votre cousin. Mais c’est vrai, вы немножко буржуазны. Vous aimez l’ordre mieux que la liberté, toute l’Europe le sait[62 — – Мы говорим о вашем двоюродном брате. Но это правда, вы немножко буржуазны. Вы любите порядок больше, чем свободу, вся Европа это знает.].
– Aimer… aimer… Qu’est-ce que c’est! Ça manque de définition, ce mot-là. Один любит, другой владеет, comme nous disons proverbialement[63 — – Любить… любить… А что это значит? Это слово слишком неопределенное. Один любит, другой владеет, как у нас говорят.], – заявил Ганс Касторп. – Я за последнее время много думал о свободе. То есть мне слишком часто приходилось слышать это слово, и я спрашивал себя, что же оно означает. Je te le dirai en français, какие у меня по этому поводу возникли мысли. Се que toute l’Europe nomme la liberté, est peut-être une chose assez pédante et assez boilrgeoise en comparaison de notre besoin d’ordre – c’est ça![64 — Я скажу тебе по-французски, какие у меня по этому поводу возникли мысли. То, что вся Европа называет свободой, это, может быть, нечто столь же педантичное, столь же буржуазное, если сравнить с нашей потребностью в порядке – вот именно!]
– Tiens! C’est amusant. C’est ton cousin à qui tu penses en disant des choses étranges comme ça?[65 — – Вот как! Занятно! Ты имеешь в виду своего кузена, когда говоришь такие странные вещи?]
– Нет, c’est vraiment une bonne âme, простая натура, в ней не таится никаких угроз, tu sais. Mais il n’est pas bourgeois, il est militaire[66 — – Нет, он действительно добряк, простая натура, в ней не таится никаких угроз, знаешь ли. Но он не буржуа, он солдат.].
– Никаких угроз? – с усилием повторила она. – Tu veux dire: une nature tout à fait ferme, sûre d’elle-même? Mais il est sérieusement malade, ton pauvre cousin[67 — – Ты хочешь сказать: натура совершенно твердая, уверенная в себе? Но ведь он серьезно болен, твой бедный кузен.].
– Кто это говорит?
– Здесь решительно всё знают друг о друге.
– Тебе это сказал гофрат Беренс?
– Peut-être en me faisant voir ses tableaux[68 — – Может быть, когда показывал свои картины.].
– C’est-à-dire: en faisant ton portrait?[69 — – То есть когда писал твой портрет?]
– Pourquoi pas. Tu l’as trouve reussi, mon portrait?[70 — – Почему бы и нет. А как, по-твоему, портрет удачен?]
– Mais oui, extrêmement. Behrens a très exactement rendu ta peau, oh vraiment très fidèlement. J’aimerais beaucoup être portraitiste, moi aussi, pour avoir l’occasion d’étudier ta peau comme lui[71 — – Ну да, исключительно. Беренс очень точно воспроизвел твою кожу, в самом деле очень правдиво. Как бы мне хотелось быть портретистом, как он, чтобы тоже иметь основания исследовать твою кожу.].
– Parlez allemand, s’il vous plaît![72 — – Говорите, пожалуйста, по-немецки!]
– О, я все равно говорю по-немецки, даже когда объясняюсь по-французски. C’est une sorte d’étude artistique et médicale – en un mot: il s’agit des lettres humaines, tu comprends[73 — Это своеобразное исследование, одновременно художественное и медицинское, – одним словом, речь идет, понимаешь ли, о гуманитарных науках.]. Ну как, тебе еще не захотелось танцевать?
– Да нет, это же мальчишество. En cachette des médecins. Aussitôt que Behrens reviendra, tout le monde va se précipiter sur les chaises. Ce sera fort ridicule[74 — Потихоньку от врачей. Как только Беренс вернется, все кинутся на стулья. Очень будет глупо.].
– А ты что – так сильно его почитаешь?
– Кого? – спросила она отрывисто и с иностранным произношением.
– Беренса!
– Mais va donс avec ton Behrens![75 — – Поди ты со своим Беренсом!] И потом слишком тесно, чтобы танцевать. – Et puis sur le tapis…[76 — – Да и на ковре…] Лучше посмотрим на танцы.
– Давай посмотрим, – покорно согласился он и, сидя рядом с ней, какой-то особенно бледный, стал смотреть своими голубыми, задумчивыми, как у деда, глазами, на костюмированных пациентов, толпившихся и в гостиной и в читальне. «Немая сестра» прыгала с «Синим Генрихом», фрау Заломон, одетая светским кавалером, во фраке и белом жилете, со вздувшейся на груди манишкой, намалеванными усиками, моноклем и в туфлях на высоченных каблуках, которые нелепо выступали из-под черных штанин, вертелась с пьеро, чьи кроваво-красные губы пылали на белом напудренном лице, а глаза были похожи на глаза кролика-альбиноса. Грек в короткой мантии заносил лиловые трикотажные ноги вокруг декольтированного, поблескивавшего смуглой кожей Расмуссена; прокурор в кимоно, генеральная консульша Вурмбрандт и молодой Гэнзер танцевали даже втроем; что касается Штёрихи, то она танцевала в обнимку со шваброй, прижимала ее к сердцу и гладила ее щетину, словно это были человеческие волосы, подстриженные ежиком.
– Давай посмотрим, – автоматически повторил Ганс Касторп. Они говорили вполголоса, под звуки пианино. – Будем сидеть и наблюдать точно во сне. Ведь для меня, нужно тебе сказать, все это как сон, вот так сидеть с тобой рядом, – comme un rêve singulièrement profond, car il faut dormir très profondément pour rêver comme cela… Je veux dire: C’est un rêve bien connu, rêvé de tout temps, long, éternel, oui, être assis près de toi comme à présent, voilà l’éternité[77 — …как будто я в глубоком сне вижу странные грезы… Ведь надо спать очень глубоко и крепко, чтобы так грезить… Я хочу сказать, мне этот сон хорошо знаком, он снился мне всегда, долгий, вечный… да, сидеть вот так рядом с тобой – это вечность.].
– Poète! – сказала она. – Bourgeois, humaniste et poète – voilá 1’Allemand au complet, comme il faut![78 — – Поэт! – сказала она. – Буржуа, гуманист и поэт, вот вам немец, весь как полагается.]
– Je crains que nous ne soyons pas du tout et nullement comme il faut, – ответил он. – Sous aucun égard. Nous sommes peut-être des трудные дети нашей жизни, tout simplement[79 — – Боюсь, что мы совсем и ничуть не такие, как полагается, – ответил он. – Ни в каком смысле. Мы, может быть, просто трудные дети нашей жизни, только и всего.].
– Joli mot. Dis-moi donc… II n’aurait pas été fort difficile de rêver ce rêve-là plus tôt. C’est un peu tard que monsieur se résout à adresser la parole à son humble servante[80 — – Красиво сказано… Но, послушай… ведь не так уж трудно было увидеть этот сон и раньше. Вы, сударь, поздновато решились обратиться с милостивыми словами к вашей покорной служанке.].
– Pourquoi des paroles? – сказал он. – Pourquoi parler? Parler, discourir, c’est une chose bien républicaine, je le concède. Mais je doute que ce soit poétique au même degré. Un de nos pensionnaires, qui est un peu devenu mon ami, Monsieur Settembrini…[81 — – К чему слова? – сказал он. – Зачем говорить? Говорить, рассуждать – это, конечно, по-республикански, допускаю. Но сомневаюсь, чтобы это было в такой же мере поэтично. Один из наших пациентов, с которым я, до известной степени, подружился, господин Сеттембрини…]
– Il vient de te lancer quelques paroles[82 — – Он только что бросил тебе несколько слов.].
– Eh bien, c’est un grand parleur sans doute, il aime même beaucoup à réciter de beaux vers, – mais est-ce un poète, cet hornme-là?[83 — – Что ж, он, конечно, великий говорун, и даже очень любит декламировать возвышенные стихи, но разве этот человек – поэт?]
– Je regrette sincèrement de n’avoir jamais eu le plaisir de faire la connaissance de ce chevalier[84 — – Искренне сожалею, что не имела удовольствия познакомиться с этим рыцарем.].
– Je le crois bien[85 — – Охотно допускаю.].
– Ah! Tu le crois[86 — – А, ты допускаешь!].
– Comment? C’était une phrase tout à fait indifférente, ce que j’ai dit là. Moi, tu le remarques bien, je ne parle guère le français. Pourtant, avec toi je préfère cette langue à la mienne, car pour moi, parler français, c’est parler sans parler, en quelque manière, – sans responsabilité, ou comme nous parlons en rêve. Tu comprends?[87 — – Что? Да ведь я это просто так сказал. Я, как ты, вероятно, заметила, почти не говорю по-французски. Но с тобою я все-таки предпочитаю этот язык родному, оттого что для меня говорить по-французски значит в каком-то смысле говорить не говоря, – то есть ни за что не отвечая, как мы говорим во сне. Понимаешь?]
– A peu pres[88 — – Более или менее.].
– Ça suffit… Parler, – продолжал Ганс Касторп, – pauvre affaire! Dans l’éternité, on ne parle point. Dans l’éternité, tu sais, on fait comme en dessinant un petit cochon: on penche la tête en arrière et on ferme les yeux[89 — – Этого достаточно… Говорить, – продолжал Ганс Касторп, – бесполезное занятие! В вечности не разговаривают. В вечности ведут себя так же, как когда рисуют свинку: откидывают голову и закрывают глаза.].
– Pas mal, ça! Tu es chez toi dans l’éternité, sans aucun doute, tu la connais à fond. Il faut avouer que tu es un petit rêveur assez curieux[90 — – Недурно сказано! Ну, конечно, ты в вечности как дома, ты знаешь ее до дна. А ведь ты довольно занятный молодой мечтатель, надо признать.].
– Et puis, – сказал Ганс Касторп, – si je t’avais parlé plus tôt, il m’aurait fallu te dire «vous»[91 — – И потом, – сказал Ганс Касторп, – заговори я с тобою раньше, мне пришлось бы называть тебя на «вы».].
– Eh bien, est-ce que tu as l’intention de me tutoyer pour toujours?[92 — – А что же, ты намерен всегда называть меня на «ты»?]
– Mais oui. Je t’ai tutoyée de tout temps et je te tutoierai éternellement[93 — – Ну да. Я всегда говорил тебе «ты» и буду говорить вечно.].
– C’est un peu fort, par exemple. En tout cas tu n’auras pas trop longtemps l’occasion de me dire «tu». Je vais partir[94 — – Пожалуй, это уже лишнее. Во всяком случае, тебе недолго придется говорить мне «ты». Я уезжаю.].
Он не сразу понял. Потом весь задрожал, растерянно озираясь, словно внезапно пробужденный от сна. Их беседа протекала довольно медленно, так как Ганс Касторп произносил французские слова, запинаясь и словно колеблясь. Звуки пианино, на время умолкшие, раздались снова, теперь заиграл мангеймец, он поставил перед собою ноты и сменил юношу славянина. Рядом с ним села фрейлейн Энгельгарт и стала перевертывать ему страницы. Толпа танцующих поредела. Видимо, многие пациенты заняли горизонтальное положение. Впереди никто уже не сидел. В читальне занялись картами.
– Что ты сказала? – спросил упавшим голосом Ганс Касторп.
– Я уезжаю, – повторила она улыбаясь и, видимо, удивленная, что он вдруг точно оцепенел.
– Не может быть, – проговорил он. – Это шутка.
– Вовсе нет. Совершенно
