Марк Аврелий Франсуа Фонтен.
СВЯТОЙ ИМПЕРАТОР Вступительная статья.
Марк Аврелий занимает уникальное место в истории. И не потому, что это был философ на троне. Философов на троне было много. Марк Аврелий был праведник на троне. При этих словах мы обыкновенно представляем себе царя Федора Иоанновича, милого, кроткого добряка, бросившего неприятные его чистой душе дела управления на умного преступного Годунова. Но Марк Аврелий не был Федором Иоанновичем. Дни напролет, без отдыха он занимался делами государства. Даже в цирке римляне видели своего императора погруженным в чтение официальных бумаг. При этом управлял он прекрасно. Империя при нем благоденствовала. Когда же началась война с северными варварами, император, облаченный в доспехи, сел на коня, возглавив армию, и разбил врага. Какой уж тут Федор Иоаннович! Но кто же тогда?
Не было ни одного из современных Марку Аврелию писателей, кто оставил бы нам портрет императора. Не то чтобы век этот беден был талантами. Напротив, то время иногда называют «Греческое Возрождение». Тогда жили Лукиан, Апулей, Элий Аристид, астроном Клавдий Птолемей, возможно, Лонг, автор «Дафниса и Хлои», и математик Диофант Александрийский. Но эта эпоха не родила великого историка. Мы как живого видим перед собой Нерона, нарисованного Тацитом, а образ Марка Аврелия остается для нас далеким и туманным.
Но есть один памятник, который приоткрывает завесу, скрывающую от нас императора. Марк Аврелий говорил, что человек часто ищет уединения. Это самое естественное чувство. Только уединение это надо искать не в глуши, среди гор и дерев, но уходя внутрь себя, в свою душу. И вот это-то уединение внутри себя он описал в удивительной книге, которая называется «Размышления» и адресована «самому себе». Это не философский трактат, не поучение потомкам; это своего рода дневник. Вел его император всю жизнь. Многие страницы написаны в палатке, в диких варварских землях, когда полководец сидел ночью перед скудным ночником после дня, полного боевых трудов. Это не описание событий, которым он был свидетелем, не история жизни внешней. Это, если хотите, история его жизни внутренней, история его души. Это не связный текст, не рассуждения, а отрывочные мысли, из которых вырисовывается портрет их автора.
Он живет во дворце среди роскоши и великолепия. Но ему чужд весь этот блеск. Пышный церемониал вызывает у него одно отвращение (I, 17). Он смотрит на драгоценное пурпурное платье и думает: «Это просто шерсть овцы, окрашенная выделениями улитки». Он глядит на стол, уставленный аппетитнейшими блюдами, и говорит себе: «Вот труп рыбы. Вот труп птицы. А это труп поросенка» (I, 13). Ночью он лежит на голых досках, прикрытых лишь звериной шкурой (I, 1–6). Он живет в согласии с природой с «безыскусственной серьезностью» (I, 9). Он всегда завален делами, но ни одно самое неотложное дело не служит ему оправданием, чтобы не выслушать ближнего, не помочь ему (I, 12). Иногда его мучат острые боли, иногда еще более страшные душевные страдания, когда умер его ребенок. Но окружающие не видят в нем перемены. Он всегда верен себе (1, 8).
Слова его иногда звучат сурово. Но суровость эта обманчива. Перед нами человек, полный глубочайшей любви к людям, кротости и смирения. Подчас, если бы мы не знали имени автора, мы готовы были бы поклясться, что строки эти писал христианин, притом христианин истинный, не на словах только, а на деле. Какой подлинно христианской кротостью проникнуты его слова. Я, говорит он, благодарю богов за то, что меня всегда окружали такие хорошие люди. И еще я благодарю богов за то, что «мне ни разу не пришлось обидеть никого из них, хотя у меня такой характер, что… я мог сделать что-нибудь подобное» (I, 19)[1]. И еще он смиренно благодарит небеса за то, что «не было случая, чтобы я хотел помочь бедному или вообще нуждающемуся, но должен был отказаться за неимением средств» (I, 17).
Никогда не следует отвечать злом на зло, говорит Марк Аврелий. «Лучший способ оборониться — это не уподобляться обидчику» (VI, 6). «Если можешь, исправь заблуждающегося; если же не можешь, то вспомни, что на этот случай дана тебе благожелательность. И боги благожелательны» (IX, 11). Если же ты все-таки поддашься гневу, есть верный способ его обуздать. Обрати свои взоры на самого себя и подумай, безгрешен ли ты сам? Наверняка у тебя самого есть сходный грех. Быть может, преступника толкнула на грех страсть к наживе. Тогда подумай, свободен ли ты сам от сребролюбия? Вспомни затем, что его наверно грызла нужда, которой ты не знаешь. Так лучше не осуждай, а помоги этой нужде (X, 30).
Любить надо всех, даже своих врагов. Помни — «даже ненавидящие тебя по природе твои друзья» (IX, 26). «Благожелательность, если она искренняя… есть нечто неодолимое. Что, в самом деле, сделает тебе самый разнузданный насильник, если ты останешься неизменно благожелательным к нему… а в тот самый момент, когда он собирается сделать тебе зло, ты, сохраняя спокойствие, обратишься к нему: „Не нужно, сын мой: мы рождены для другого. Я-то не потерплю вреда, но ты потерпишь“». Только сказать это надо без внутренней обиды, без тайного желания покрасоваться собственным благородством, без снисходительного презрения к нечестивцу. И ни в коем случае не принимай вид наставника. Нет. Держись просто и смиренно (XI, 18).
Некоторые воображают, что гнев — признак мужественности. Неправда. Кротость и мягкость гораздо более достойны мужчины (ibid.).
А вот мысль, почти дословно повторяющая толстовскую: «Не живи так, точно тебе предстоит еще десять тысяч лет жизни. Уж близок час. Пока живешь, пока есть возможность, старайся стать хорошим» (IV, 17). «И каждое дело исполняй так, словно оно последнее в твоей жизни» (II, 5).
Однако искренен ли император? Многие владыки прикрывали медовыми словами дела темные и страшные. Да и не только владыки. Сколько прекрасных истин изрек Сенека. Но современники поговаривали, что, проповедуя аскетизм и бедность, он грязными путями наживает неслыханные богатства, а толкуя о смирении, безудержно рвется к власти. Не тот ли случай мы имеем с записками императора-философа?
Но нет. Все современники и ближайшие потомки хором твердят нам, что Марк Аврелий — праведник, святой, равного которому не бывало. «Не было человека в империи, который бы принял без слез известие о кончине императора. В один голос все называли его кто лучшим из отцов… кто великодушным, образцовым и полным мудрости императором — и все говорили правду» (Геродиан)[2]. На похоронах его случилось неслыханное. Недавно еще люди рыдали и бурно сетовали. Но сейчас вдруг все успокоились и явились с ясными лицами. «Несмотря на всеобщую скорбь, никто не считал возможным оплакивать его участь; так все были убеждены, что он возвратился в обитель богов, которые лишь на время дали его земле» (Капитолин)[3]. Все последующие императоры громогласно утверждали, что будут подражать ему. Он был идеалом для Юлиана Отступника. Но и враги Отступника, христиане, гонений на которых, кстати, Марк Аврелий не отменил, называют его добрым, великим и мудрым. Его лечащий врач Гален говорит о доброте императора как о вещи общеизвестной.
Почти каждое положение из «Размышлений» Марка Аврелия доказывается его жизнью. Он говорит, что нельзя ни на кого гневаться. И вот мы знаем, как взбалмошные капризные риторы бросали ему в лицо едкие и несправедливые упреки, а он неизменно сохранял доброжелательное спокойствие. Ни одно резкое слово не сорвалось с его языка. Он говорит, что надо быть снисходительным к ближним своим. Но судьба подвергла эту снисходительность большим испытаниям. Жена его была развратна; весь Рим гремел слухами о ее грязных и скандальных похождениях. Считали, что в конце жизни она вошла в заговор против мужа. Источники говорят нам, что император видел все, но терпел и прощал. В своих же «Размышлениях» он благодарит богов за то, что они послали ему такую жену (I, 17). Его легкомысленный и беспутный брат отравлял ему жизнь. Он был соправителем, но палец о палец не ударил, чтобы помочь Марку Аврелию. Вдобавок он кутил, бросал на ветер то, что годами скапливал в казне император. Его даже называли маленьким Нероном, хотя он и не был жесток. «Марк Аврелий, зная о нем все, делал вид, что не знает ничего, стыдясь упрекать брата»[4].
Против Марка Аврелия восстал Авидий Кассий, которого он облагодетельствовал. Сам Кассий был убит солдатами. «Для всех было ясно, что он (император. — Т. Б.) пощадил бы его, если бы от него зависело»[5]. Всех же остальных бунтовщиков он простил. Город Антиохия за свое восстание поплатился лишь тем, что на некоторое время был лишен права на публичные игры.
Марк Аврелий говорит, что всегда старался помочь ближним. И мы знаем, как усердно занимался он благотворительностью. Как заботился о воспитании бедных детей и сирот.
Он пишет: «Умирая, не ропщи, а благодари богов» (II, 3). И он умер именно так. Все поражались его спокойствию, благости и терпению в страданиях.
Мы должны признать, что Марк Аврелий был искренен. Таково было единодушное мнение всей Античности. Итак, некогда существовал такой праведник, и праведник этот управлял Империей. Но как это возможно? Неужели политик, облеченный вдобавок огромной властью, может быть, не говорю уже святым, но просто хорошим человеком? Как удалось достичь святости Марку Аврелию? С этим тесно связан другой вопрос: что вообще удерживает человека на трудной стезе добродетели? Ради чего должен он быть хорошим? Обратимся вновь к его дневнику.
Марк Аврелий был стоик, а значит, верил, что миром управляют благие и разумные боги. Он не раз говорил об этом. И первая мысль, которая приходит в голову, что награда ждет праведника на небесах. Эту мысль часто высказывали стоики. Персей, ученик Зенона Китийского, считал, что души праведников становятся божествами. Цицерон, одно время близкий к стоикам, уверенно утверждал в каждом своем диалоге, что душа бессмертна. В «Сне Сципиона» герой поднимается на небо и видит на Млечном Пути сонм праведников. Именно там, когда душа сбросит оковы тела, начинается истинная жизнь. Убежденный стоик Катон Младший, когда Цезарь при нем сказал, что смерть — вечный сон, резко возразил: «Различны пути добрых и злых, и грешники попадают в места мрачные, бесплодные и отвратительные». Сенека же восклицает: «Этот краткий смертный век — только пролог к лучшей и долгой жизни». И он сравнивает земную жизнь с существованием зародыша в тесной темной материнской утробе. Но настанет день — день твоей земной смерти — и ты выйдешь оттуда. Тогда откроются перед тобой тайны природы, рассеется туман и в глаза тебе хлынет ослепительный свет. «Представь себе, каково будет это сияние, в котором сольется блеск
