самом крайнем случае его немедля провозгласили бы легионы.
Невидимая трещина
Легитимность власти восстановилась так легко и быстро, что прямо удивляешься легкомыслию плана Кассия, если не думать, что он на какой-то миг действительно решил, что Марк Аврелий при смерти. Как только император, приняв вызов, появился на публике, шансов у мятежника не оставалось. «Однако, — пишет Дион Кассий, — когда он узнал, что Марк Аврелий жив, он зашел уже слишком далеко, чтобы покаяться; он захватил область до Таврийских гор и готовил свое признание провинциями». Это вполне возможно. Следует вспомнить, что Кассий воспитывался в Египте в семье наместника, имевшего в Александрии больше власти, чем император в Риме. В Сирии его семейство занимало ключевые позиции, в Египте его сын Мециан служил на важнейшей должности, а его зять Дриантиан был одним из главных чиновников в Ликии. Как же этот клан с крепчайшими корнями, возглавляемый легендарным полководцем, мог смотреть не свысока на императора, никогда не ступавшего на землю восточных провинций, расточавшего богатства Империи в нескончаемых войнах с северными варварами?
Чтобы в этом убедиться, не обязательно обращаться к письмам Кассия Дриантиану, записанным в «Жизнеописаниях Августов»: по мнению всех историков, они подложны. Но и здесь фальсификатор опирается на расхожие мнения того времени: «Несчастна Республика, попавшая во власть богачей и желающих разбогатеть! Марк Аврелий, конечно, добрый человек, но он сохраняет жизнь людям, поведение которых сам осуждает, чтобы хвалили его доброту… Он занимается философией, рассуждает о милосердии, о природе души, о правде и неправде, и не чувствует нужд отечества». В этом пассаже следует видеть отзвук памфлетов, которые партия Кассия — сенаторы и всадники, занимавшиеся бизнесом, отпущенники, связанные с восточной торговлей, распространяли в Риме. Этих людей германская война касалась только постольку, поскольку стоила денег и человеческих жизней. Они вспоминали республиканские добродетели, пользуясь памятью другого Кассия[55] — Авидия, — но это была демагогическая уловка. Дело для них было в том, чтобы восстановить доходные связи между Востоком и Западом, покончив с разорительной борьбой Севера и Юга.
Кассий мог еще долго продержаться: ему хватало денег, было на кого опереться политически. Он покорил основную массу антиохийцев. Но тайные силы уже действовали против него и привели к краху его авантюры. «Марк Аврелий еще готовился к походу, — сообщает Дион, — когда пришла весть о гибели Кассия. Некий центурион по имени Антоний, встретив его на дороге, ранил его в шею, но рана не была смертельной, потому что убийца слишком быстро проскакал на коне мимо. Тогда некий декурион ударил его еще раз. Они отрубили ему голову и отослали императору». Дело свершилось моментально, и никто на месте не вступился за полководца: это доказывает, что сирийское войско боялось схватки с европейскими легионами, о скором приходе которых уже было известно. Убийцы Кассия знали, что им ничего не грозит. Впрочем, их ждало и большое разочарование, ибо, как пишет Капитолин, «Марк Аврелий не высказал никакой радости, узнав об убийстве Кассия, и велел немедленно похоронить его голову».
И не только Антоний с товарищем были разочарованы поведением императора с заговорщиками. «Он запретил сенату сурово наказывать причастных к этому делу и велел не осуждать на смерть ни одного из сенаторов… Казнили только несколько центурионов». Из главных виновников лишь Мециан в Египте поплатился жизнью, за остальными установили надзор, причем они сохранили почти все состояние. Но историки, расточая похвалы снисходительности Марка Аврелия, дают понять, что на то были не только нравственно-философские причины. Новая сцена «милосердия Августа» действительно украсила царствование, но в первую очередь помогла скрыть неприглядную сторону дела. Настойчивое желание императора провести в Риме всеобщую амнистию доказывает, что там держалась атмосфера всеобщей подозрительности и сведения счетов, в которой издали трудно было разобраться, чтобы держать под контролем. Проще было решить, что с головой Кассия похоронен и мятеж. И все-таки на Востоке стереть его следы было не так-то просто. Раскол увлек несколько миллионов человек, военные и гражданские служащие остались неверны присяге. Могла ли всеобщая амнистия все привести в порядок? Не следовало ли провести дознание о поведении некоторых лиц? Еще никогда со времен гражданской войны, последовавшей за смертью Цезаря, а век спустя — со смертью Нерона, перед Империей не стояла такая политическая и нравственная дилемма.
Но мы подошли к тому месту, где следует исследовать проблему еще глубже. В рассказах о мятеже Кассия так часто говорится об ответственности императрицы за его начало, что ясно: уже современники никак не могли серьезно не подозревать ее. Мы видели недвусмысленные обвинения Диона Кассия, позднейшие намеки Капитолина, утверждавшего, что источником его был Марий Максим. В то же время Вулкатий Галликан, под именем которого дошла до нас «Жизнь Авидия Кассия», утверждает: «Фаустина ничего не знала об этих событиях, хотя Марий Максим, который всегда старался ее оклеветать, предполагает, будто она была сообщницей Кассия. Но осталась переписка императрицы с мужем, где она просит его как можно суровее наказать мятежников». Соблазнительно было бы взять и прямо подшить эти письма к делу, но они, к сожалению, очень похожи на специально сфабрикованные; невзирая на трогательную защитительную речь Ренана, историки ими не пользуются. Так что следы правды приходится искать в других местах.
После Кассия
Авидий Кассий носил пурпур три месяца и шесть дней. Он подобрал состав Императорского совета, назначил глав канцелярий, послов; все заговорщики с первого же момента оказались при деле. Нетрудно понять, что не все заговорщики были обыкновенными злодеями: они просто хотели использовать законный переход власти, казавшийся неизбежным, в свою пользу. Ввиду отсутствия внятного конституционного закона, наследование престола в Риме происходило отнюдь не автоматически. Только традиция велела отдавать преимущество наследнику по крови, но он при этом должен был уже иметь какой-либо из знаков суверенной власти, а у Коммода их еще не было: титул Цезаря, который он носил с детства, был просто личным именем, говорившим о возможности занять высшее место. Если бы Марку Аврелию оставалось жить всего несколько дней — а так тогда, по-видимому, и предполагали, немедленно началось бы столкновение западных и восточных армий; у каждой из них был и свой глава: на Западе — Клавдий Помпеян, на Востоке — Авидий Кассий. С учетом расстояний второй вынужден был сделать первый шаг. Итак, два полководца вопреки всякому завещанию разыграли бы свою партию. Кассий первым вынул меч; он поспешил причислить Марка Аврелия к лику богов, как будто уже был облечен высшими жреческими полномочиями, как будто исполнял сыновний долг. Такое благочестие давало ему преимущество; люди вообще замечали, что он публично никогда не говорил плохо об императоре. Но о Коммоде он и не вспомнил.
Между тем он мог бы предложить себя в регенты и породниться с Антонинами — так после смерти Коммода сделал Септимий Север. Если у него действительно был уговор с Фаустиной, именно это было бы нормально. Она, со своей стороны, могла бы публично объявить, что выбирает его, а не сенатского фаворита Помпеяна. Но то ли такого уговора вовсе не было, то ли он был недостаточно ясным, то ли Кассий в последний момент отказался от него. Последняя гипотеза выдвигалась не раз. Она могла бы объяснить, почему Фаустина, как мы только что видели, в письмах к Марку Аврелию так яростно требует примерно наказать предателей. Но что можно вообще сказать по поводу писем, о которых даже неизвестно, не придумали ли их нарочно для доказательства невинности или же двуличности императрицы, со времен Античности даже слишком интересующей историков.
Может показаться, что и заговором, таким кратким и так легко подавленным, мы интересуемся слишком сильно. Его обстоятельства известны очень плохо, мы не знаем большинство его действующих лиц. На первый взгляд, это всего лишь случайное происшествие. Но к нему привязалась очень устойчивая легенда. Это легенда не об Авидии Кассии: он был авантюристом, которого больше боялись, чем любили, а его сторонники не успели или быстро потеряли охоту раскрыть себя. Это легенда о Марке Аврелии — добром императоре, которого предали генерал с именем, отдающим заговором, и собственная жена с пьянящим именем Фаустина, бесстыдно поддержавшая подлого изменника, пообещавшая ему царство и свое ложе. Стоило только вообразить столь гнусную интригу, и сразу становилось ясно, почему вскоре все обернулось так скверно. Великодушие, верность и законность оказались попраны, в самом сердце Империи завелось святотатство.
Как бы прямолинеен ни был такой сюжет, он не лишен исторической ценности. Неужели те, кто утверждает, будто быстрый крах ранней Империи объясняется чисто экономическими причинами, всерьез верят, что деградация институтов менее вредна, чем девальвация монеты? Люди конца века, ставшие свидетелями моментального забвения всех ценностей века Антонинов, не имели представления об учении исторического материализма: они понимали только, что обществом вновь правит насилие. Но каким колдовством, через какую рану оно проникло? Мало-помалу в памяти людей утвердился образ Узурпатора и Неверной Императрицы. Как чума, вне всякого сомнения, взялась из ларца, похищенного солдатом Кассия в храме Аполлона в Селевкии, так и анархия могла родиться только от тяжкого клятвопреступления, совершенного мятежником и вероломной женой. Задним числом в громовом раскате, прозвучавшем в Сирмии в апреле 175 года, расслышали весть о том, что добрых чувств, что бы ни говорил Марк Аврелий солдатам, все-таки уже не осталось в человечестве. Значит, оптимистическая фраза, четверть века спустя вложенная в его уста живым свидетелем событий — Дионом Кассием, была антифразой, пророчествующей об антиобществе.
По тому, как крепко укоренился в историческом повествовании столь скоротечный путч, можно судить о том, насколько он был ошеломителен. Вероятно, у этого события была большая подводная часть, и некоторые признаки подтверждают это. Войдя в Антиохию, Марций Вер сразу опечатал бумаги Кассия. Когда Марк Аврелий захотел их посмотреть, Марций ответил, что уничтожил их. Такая инициатива была серьезным превышением полномочий и могла показаться даже крамольной. Марций Вер вполне сознавал это. Он сказал: «Беру всю ответственность за это на себя и готов поплатиться головой, но я не мог допустить, чтобы на кону стояло столько других голов». Что бы он ни прочел — какие-то списки или компрометирующие письма, нашел ли он там нечто, затрагивающее императорскую родню (а о своих товарищах по оружию наверняка что-то нашел), точно одно: этого преданного и ответственного человека испугал масштаб возможного скандала. Марк Аврелий мог только поблагодарить его за такое нарушение дисциплины, но тотчас пошел слух, что в общей куче были и письма Фаустины. Притом от всякого риска она все равно еще не избавилась: как оказалось, эфемерный начальник латинской канцелярии Кассия, некто Манилий, сбежал вместе с
