в сверхъестественные обстоятельства, которые теперь нам кажутся несогласимыми с здравым умом. Далеко уступая Юстину в философском мышлении, он гораздо правовернее чем тот, и оставил более глубокий след в христианском богословии. С пламенной верой он соединяет удивительную умеренность, с редкой простотой-глубокое понимание науки управления церковью, руководительства душами; наконец, он яснее всех до него бывших, усвоил себе представление о вселенской церкви. Он менее талантлив, чем Тертуллиан, но как много он его выше по образу действий и сердцу. Один из всех христианскнх полемистов, обличавших ереси, он проявляет участливое отношение к еретику и остерегается клеветнических выводов правоверия.
Сношения между церквями верхней Роны и Азией становились все более и более редкими, и потому ближайшие латинские влияния мало-помалу взяли верх. Ириней и окружавшие его азиатцы посдедовали уже относительно Пасхи западному обычаю. Греческий язык выходил из употребления; вскоре латынь сделалась языком этих церквей, которые в IV в. уже ничем существенным не отличались от остальных церквей Галлии. Следы греческого происхождения исчезали, однако, весьма медленно; некоторые греческие обычаи в литургии сохранились в Лионе, в Вене, в Отене до полного расцвета средних веков. Но в летописи вселенской церкви занесено иеизгладимое воспоминание: этот маленький азиато-фригийский островок, затерянный среди западной тьмы, вдруг просиял несравненным светом. Надежная доброта наших племен, в соединении с блестящим геройством и славолюбием восточных выходцев, выразилась в явлении возвышеннейшей красоты. Бландина на кресте в глубине амфитеатра просияла, как бы новый Христос. Кроткая, бледная служанка, привязанная к позорному столбу на новой Голгофе, доказала, что на службе святому делу рабыня не уступает свободному мужчине и иногда может его превзойти. Ни слова дурного о лионских ткачах, ни о правах человека. Стары предки этого дела. Лион, бывший городом гностицизма и монтанизма, станет городом вальденцев, Pauperes de Lugduno, и наконец, обширнейшим полем битвы, самой страстной борьбы противоположных принцицов современного сознания. Слава тем, кто страдает за что-либо! Надеюсь, что силой прогресса настанет день, когда громадные постройки, неосторожно вовдвигаемые новейшим католицизмом на высотах Монмартра и Фурвьера, станут храмами высшей Амнистии, где будут алтари для всех стремлений к истине, для всех принесенных в жертву, для всех мучеников.
Глава 21. Цельс и Лукиан
Упрямый консерватор, который, проходя мимо изувеченных трупов лионских мучеников, говорил сам себе: «Слишком были мягки; надо будет придумать наказания построже!» был не более ограничен, чем те политики, которые во все века надеялись остановить религиозные или общественные движения казнями. Религиозные и общественные движения побеждаются временем и успехами разума. Сектантский социализм 1848 года исчез через двадцать лет, без всяких специальных регрессивных законов. Если бы Марк Аврелий, вместо львов и раекаленного стула, прибет к начальной школе и рационалистскому государственному преподаванию, он гораздо успешнее предупредил бы увлечение мира сверхъестественным элементом христианства. К несчастью, борьба происходила не на надлежащей почве. Нет расчета ошибочнее, как борьба с религией при условии поддержания и даже усиления религиозного начала. Показать вздорность всего сверхъестественного, — вот путь к радикальному излечению фанатизма. Между тем, на эту точку зрения никто не становился. Римский философ Цельс, человек просвещенный, с большим здравым смыслом, опередивший по некоторым вопросам выводы новейшей критики, написал книгу против христианства, не для того, чтобы доказать христианам, что их представление о вмешательстве Бога в земные дела несогласно с тем, что мы видим в действительности, но чтобы убедить их, что они напрасно не пользуются религией в том виде, как она установлена.
Этот Цельс был, по-видимому, другом Лукиана и в сущности разделял, кажется, скептицизм великого самосатского насмешника. Именно по его желанию, Лукиан написал остроумный очерк об Александре из Абонотика, где нелепость веры в сверхъестественное так хорошо изображена. Лукиан говорит с Цельсом вполне откровенно и изображает его как безусловного поклонника великой освободительной философии, которая спасла человека от призраков суеверия и предохраняет его от всех пустых верований и заблуждений. Оба друга, также как и Лукреций, считают Эпикура святым, героем, благодетелем рода человеческого, божественным гением, единственным, который видел истину и осмелился ее высказать. С другой стороны, Лукиан говорит о своем друге, как о превосходнейшем человеке. Он хвалит его мудрость, справедливость любовь к правде, мягкость его нрава, приятность его обращения, Его сочинения кажутся ему самыми полезными и прекрасными в настоящем веке, способными открыть глаза всем, одаренным некоторым разумом. Цельс, действительно, избрал своей специальностью обличать обманы, которым подвержено бедное человечество. Ему были крайне противны чародеи и выводящие ложных богов, в роде Александра из Абонотика, но в общих принципах, он был, повидимому, менее тверд, чем Лукиан. Он писал против чародейства, скорее чтобы разоблачить шарлатанство чародеев, чем чтобы показать совершенную вздорность их искусства. В вопросе о сверхъестественном, его критика тождественна с критикой эпикурейцев; но окончательного вывода он не делает. Он ставит на одну доску астрологию, музыку, естественную историю, колдовство, угадыванье. Большую часть фокусов он отвергает, как обманы; но некоторые признает. Он не верит языческим легандам, но находит их величественными, чудными, полезными для людей. Пророки вообще представляются ему шарлатанами, но искусство предсказывать будущее он все-таки не считает пустой мечтой. Он скептик, деист или, если угодно, последователь Платона. Его религия очень сходна с религией Марка Аврелия и Максима Тирского и с тем, что будет впоследствии религией императора Юлиана.
Бог, мировой порядок, вверяет свою власть частным богам, как бы демонам или министрам, к которым и направлен культ политеизма. Этот культ законен или, по крайней мере, весьма приемлем, когда его не доводят до крайностей. Он становится строго обязательным, когда он является национальной религией, причем каждый должен поклоняться божественному по образцу, завещанному предками. Истинный культ заключается в том, чтобы постоянно поддерживать свою мысль устремленной к Богу, отцу всех людей. Внутреннее благочестие главное; жертвоприношения только знак. Что же касается поклонения, воздаваемаго демонам, то это обязательство маловажное, удовлетворяемое движением руки, и не следует считать это серьезным делом. Демоны ни в чем не нуждаются, и не должно слишком увлекаться магией, ни магическими поступками. Но не следует быть и неблагодарным. К тому же все виды благочестия полезны. Служить низшим богам, значит быть угодным великому Богу, от которого они зависят. Воздают же христиане множество преувеличенных почестей сыну Божьему, недавно явившемуся в мир и подобно Максиму Тирскому, он держится философии, которая позволяет ему признавать все культы. Он признавал бы и христианство наравне с прочими верованиями, если бы христианство ограничивалось притязанием лишь на известную долю истины.
Провидение, угадывание, храмовые чудеса, оракулы, бессмертие души, будущие награды и наказания представляются Цельсу составными частями государственного вероучения. Надо помнить, что в то время возможность колдовства считалась почти догматом. Дозволялось быть эпикурейцем, атеистом, нечестивцем; но за отрицание магии можно было поплатиться жизнью. Все секты, кроме эпикурейцев, учили, что она действительно существует. Цельс верит ей серьезно. Рассудок доказывает ему ложность общепризнаваемых верований в сверхъестественное; но недостаточность его научной подготовки и политические предрассудки мешают ему быть последовательным. Он поддерживает, по крайней мере в принципе, верования столь же мало рациональные, как и те, которые он опровергает. По скудости тогдашннх сведений о законах природы, возможны были всякие легковерия. Тацит был, несомненно, человеком просвещенным; a между тем ои не осмеливаетея отчетливо отвергнуть самые вздорные чудеса. Видения в храмах, божественные сны признавались фактами общеизвестными. Элиан вскоре напишет свои книги, где будет доказывать фактами, что те, которые отрицают чудесные, божественные проявления, «безрассуднее, чем дети», что верующим в богов хорошо живется, тогда как неверующие и богохульники подвергаются самым скверным приключениям.
Прежде всего, Цельс был предааным подданным императора. Полагают, что он был римлянином или италийцем; несомненно, что Лукиан, хотя тоже преданный, не питает такого сильного сочувствия к империи. Основная мысль Цельса такова: религия Рима была участницей в созидании римского величия; значит, она истинна. Подобно гностикам, Цельс верит, что у каждого народа есть свои боги, которые ему покровительствуют, пока он им воздает поклонение, какого они желают. Отречение от своих богов для нации то же, что самоубийство. Таким образом, Цельс прямая противоположность Тациану, ожесточенному врагу эллиннзма и римского общества. Греческую цивилизацию Тациан окончательно приносит в жертву иудейству и христианству. Цельс, напротив, объясняет все, что есть доброго у евреев и у христиан, заимствованиями, сделанными у греков. Для него Платои и Эпиктет два полюса мудрости. Если он я не знал Марка Аврелия, то, наверное, любил его и восхищался им. С такой точки зрения, он, конечно, мог видеть в христианстве только зло; но он не останавливается на клеветах. Он признает, что нравы сектантов кротки и основаны на хороших правилах, и оспаривает только вероподобие их верований. Он предпринял по этому вопросу настоящее следствие, прочел книгу христиан и евреев, говорил с ними. Результатом этого исследования было сочинение, озаглавленное Истиниое Слово (Discours veritablo), которое, конечно, не дошло до нас, но которое можно воссоздать при помощи цитат и анализов, сделанных Оригеном.
Нет сомнения, что Цельс лучше всех языческих писателей знал христианство и книги, служащие ему основанием. Ориген, обладавший замечательной христианской эрудицией, удивляется, что ему пришлось узнать от него столь многое. Co стороны эрудиции, Цельс христиаиский ученый. Его путешествия в Палестину, Финикию, Египет расширили его взгляды на историю религии. Он внимателъно прочел греческие переводы Библии, Бытие, Исход Пророков, включая Иону, Даниила, Еноха, Псалтирь. Он знаком со сказаниями Сивиллы и ясно видит заключающиеся в них обманы; пустота попыток аллегорического толкования от него не укрылась. Из книг Нового Завета, он знает четыре канонических Евангелия и, некоторые другие, быть может, Деяния Пилата. Он предпочитает Матфея, но отдает себе ясный отчет в различных изменениях, которым подверглись евангельские тексты, в особенности ввиду апологии, сомнительно, чтобы он имел в руках писания св. Павла; как и Юстин, он никогда его не называет, но иногда напоминает некоторые его правила и зваком с его учением. По части церковной литературы, он читал Разговор Язона с Паписком, многие гностические и маркионистские писания, и, между прочим, нигде более не упоминаемое сочинение Небесный Разговор. По-видимому, он не обращался с писаниями св. Юстина, хотя его представление о христианском богословии, христологии, каноне совершенно соответствует богословию, христологии, канону Юстина. Еврейская легенда об Иисусе ему знакома. Иисусова мать совершила прелюбодеяние с солдатом Пантером; муж, плотник, прогнал ее. Иисус делал свои чудеса при помощи тайных наук, которые он изучил в Египте.
Всего более поражает нас Цельс в экзегетике. Сам Вольтер не лучше разбивает библейскую историю: невозможности книги Бытия, понимаемой в прямом ее смысле, наивное ребячество рассказов о сотворении мира, о потопе, о ковчеге. Ярко выставлен кровавый, жестокий, эгоистичный
