учить благожелательно и показывать, в чем недосмотр. А не можешь, так себя же брани, а то и не брани.
5. Что бы ни случалось с тобой, оно от века тебе предуготовано: сплетение причинного издревле увязало и возникновение твоё, и это вот событие.
6. Атомы ли, природы ли — пусть первым положено будет то, что я — часть целого, управляемого природой. А потом, что как-то я расположен к частям мне единородным. Так вот об этом-то памятуя, не буду я, раз уж я часть, негодовать на что-либо из того, что уделяет мне целое, ибо части нет вреда там, где есть польза целому. Ведь у целого нет ничего, что бы не было ему полезно, и это вообще свойственно всем природам, а мировой особенно, потому что никакая внешняя причина не понуждает её рождать что-либо ей же вредное. Так вот, памятуя, что я часть такого целого, все, что происходит — приму как благо. Ну а поскольку природно я расположен к частям мне единородным, не стану делать ничего необщественного — напротив, скорее буду вникать в тех, кто мне единороден, и обращу всякое своё устремление к общей пользе, а от противного отвращу сь. И если все идет таким образом, жизнь непременно станет благотекущей — точно так, как мыслится благотекущая жизнь гражданина, шествующего делами, полезными для сограждан, и принимающего все, что ни уделит ему город.
7. Частям целого, говорю я, всем, что объемлются мирозданием, погибать — неизбежно. Пусть мы так скажем вместо «изменяться». Так вот, говорю я, если это беда и неизбежность, то целое, пожалуй, нехорошо повело дело, раз части переходят в иное, а устроены были небезразлично к тому, чтобы погибать. Природа, значит, сама предприняла злое для своих же частей, сотворила их подверженными злу и ввергнутыми в него с неизбежностью; или не усмотрела, как нечто такое произошло, — невероятно ни то, ни другое. А если кто откажется от природы и вместе с тем будет толковать, что все это лишь естественно, то и этак смешно: говорить, что естественно частям целого превращаться, и тут же изумляться и негодовать на что-нибудь, как если бы оно было нечто противное природе, и это при том, что распадается всякая вещь на то, из чего составлена. А ведь либо рассеяние первостихий, из которых я составлен, либо обращение твердого в земляное, а всякого дыхания в воздушное, так что и они приемлются в разум целого, которое то ли испламеняется в кругообращениях, то ли обновляется в вечном обмене. Не представляй себе ни твердое, ни дыхание как нечто первородное, потому что все это стеклось не то вчера, не то третьего дня из пищи и втягиваемого воздуха. Превращается, значит, то, что получено, а не то, что мать родила. Предположи другое — слишком свяжет тебя с частными свойствами, которые, пожалуй, ничего не стоят рядом с тем, о чем мы здесь говорим.
8. Положив себе эти имена: добротный, достойный, доподлинный; осмысленный, единомысленный, свободомысленный, — смотри, держись, не переименовывайся, не нарушай их и поскорее к ним восходи. Помни, что осмысленность означала у тебя проницательное рассмотрение всякой вещи и нерассеянность; единомыслие — добровольное приятие того, что уделяет общая природа; свободомыслие — свободу мыслящей части от гладкого или шероховатого движения плоти, от славы, смерти и прочее. Так вот, если соблюдешь себя при этих именах, ничуть не цепляясь за то, чтобы и другие называли вещи так же, и сам будешь другой, и вступишь в другую жизнь. Потому что быть и дальше таким, каким ты был до сих пор, и в такой жизни мотаться и мараться — это в пору разве что бесчувственному и жизнелюбцу вроде тех полурастерзанных борцов, которые изранены зверьми, изгрызаны, а все-таки просят, чтобы их оставили до завтра и в таком же виде бросили в те же когти и в ту же пасть. Нет, ты взойди на немногие эти имена и если можешь стоять на них, стой, подобный тому, кто переселился на острова блаженных; ну а почувствуешь, что соскальзываешь и что не довольно в тебе сил, спокойно зайди в какой-нибудь закоулок, какой тебе по силам, а то и совсем уйди из жизни — без гнева, просто, благородно и скромно, хоть одно это деяние свершив в жизни, чтобы вот так уйти. А помнить эти имена тебе очень поможет, если будешь помнить богов, и как они не того хотят, чтоб угодничали перед ними, а того, чтобы уподоблялось им все разумное. И чтобы смоковница делала, что положено смоковнице, собака — что собаке, пчела — что пчеле, человек — что человеку.
9. Балаган, сеча, перепуг, оцепенелость, рабство — и день за днем будут стираться те священные основоположения, которые ты как наблюдатель природы представил себе и принял. А пора уж тебе так на все смотреть и так делать, чтобы сразу и с обстоятельствами справляться, как надо, и созерцание осуществлять, и уверенность, рождающуюся из знания всяческих вещей, хранить сокрытой, а не скрытничать. Нет, когда ты вкусишь простоты? когда значительности? когда распознания во всяком деле, что оно по естеству, каково его место в мире и на какое время оно рождено природой, из чего состоит, благодаря чему способно существовать и какие силы могут и давать его, и отнимать?
10. Паук изловил муху и горд, другой кто — зайца, третий выловил мережей сардину, четвертый, скажем, вепря, ещё кто-то медведей, иной — сарматов. А не насильники ли они все, если разобрать их основоположения?
11. Как все превращается в другое, к созерцанию этого найди подход и держись его постоянно, и упражняйся по этой части, потому что ничто так не способствует высоте духа. Высвободился из тела и тот, кто сообразив, что вот-вот придется оставить все это и уйти от человеческого, отдался всецело справедливости в том, в чем собственная его деятельность, а в прочем, что случается, — природе целого. А кто о нем скажет или что за ним признает, или сделает против него, этого он и в ум не берет, довольствуясь следующими двумя вещами: ныне по справедливости действовать, и ныне ему уделяемое — любить. А всякую суету и старания он отбросил и ничего не желает кроме того, чтоб, следуя закону, шествовать прямо и, шествуя прямо, следовать богу.
12. Что нужды разгадывать, когда можно рассмотреть, что надо сделать; и если усматриваешь, то ступать вперед благожелательно, безоглядочно, а если не усматриваешь, то подождать и прибегнуть к тем, кто лучше других посоветует; а если другое что-нибудь этому мешает, то, исходя из наличного, подвигаться вперед рассудительно, держась того, что представляется справедливым. Ибо лучшее — достигать этого, и пусть неудача будет для тебя только в этом. Покойное и вместе подвижное, легкое и вместе стойкое — таков тот, кто во всем следует разуму.
13. Спрашивать себя сразу по пробуждении от сна: безразлично ли тебе будет, чтобы другой был справедлив и хорош? — Будет безразлично. А не забыл ты, что эти вот люди, напыщенно раздающие похвалы и хулу другим, таковы вот на ложе и за столом, и что они делают, чего избегают, за чем гонятся, что воруют, а то и грабят — не руками-ногами, а драгоценнейшей своей частью, в которой, если она того захочет, являются верность, стыд, правда, закон и добрый гений.
14. Природе, дающей все и все забирающей, человек воспитанный и скромный говорит: дай, что хочешь; бери что хочешь. И говорит это не дерзко, а уважительно всего лишь и преданно.
15. Невелико уже то, что осталось. Живи будто на горе, потому что все едино — там ли, здесь ли, раз уж повсюду город-мир. Пусть увидят, узнают люди, что такое истинный человек, живущий по природе. А не терпят, пусть убьют — все лучше, чем так жить.
16. Больше вообще не рассуждать, каков он — достойный человек, но таким быть.
17. Упорно представлять себе всю вечность и все естество, и что все отдельное по сравнению с естеством — зернышко, а по времени — поворот сверла.
18. Останавливаясь на всяком предмете, понимать, что он уже распадается, превращается и находится как бы в гниении и рассеянии; или, как всякая вещь, родится, чтобы умирать.
19. Каковы те, кто ест, спит, покрывает, испражняется и прочее; затем, каковы самовластные, горделивые, досадующие, порицающие свысока — а ведь немного перед тем, чему они только не рабствовали, и чего ради; и как немного спустя при том же будут.
20. Каждому благодатно то, что дает общая природа, и тогда благодатно, когда дает.
21. «Жаждет влаги земля, жаждет высокий эфир» — а мир жаждет сделать то, чему суждено стать. Вот я и говорю миру, что жажду и я с тобою. Не потому ли вместо «обычно делает» говорят «любит он это делать»?
22. Либо ты живешь здесь и уже привык, либо уходишь отсюда и этого захотел; либо умираешь и уже отслужил. Кроме этого — ничего. Благоспокойствуй.
23. Пусть тебе всегда ясно будет, что поле — оно вот такое, и каким образом все, что здесь — то же, что и на вершине горы, на берегу моря и где угодно. Увидишь, что все совершенно как у Платона: устроил — говорит — себе загон на горе и доит блеющих.
24. Ведущее — что у меня? и каким я же его сейчас делаю, и на что такое сейчас его употребляю? есть ли в нем сколько-нибудь ума? не отрешилось ли оно, не оторвано ли от общества? не растеклось, не смешалось ли оно с этой плотью настолько, чтобы следовать её разворотам.
25. Кто бежит от хозяина — беглый раб. А закон это хозяин, и беглый раб тот, кто его преступает. Так же и тот, кто опечален, кто сердится и кто опасается чего-то, что стало, становится, станет — чего-то, что повелел тот, кто управляет всем, а ведь это закон, раз в нем концы всего, что кому уделено. И следовательно, тот, кто опасается, печалится или сердится — беглый раб.
26. Бросил семя в лоно и отошел, а там уж другая причина берется действовать, и является дитя. Из чего — какое! Или пищу, бросил в глотку, а там уж другая причина берется производить ощущения, устремления и вообще жизнь, силу и сколько ещё всякого. Вот и рассматривать это столь прикровенно происшедшее и силу эту видеть так же, как ту, что гнетет к земле или выносит вверх — не глазами, но не менее ясно.
27. Упорно воображать, как все то,
