лапшин Иван Иванович (1870-1952) — русский философ, психолог, ученик и последователь А.И. Введенского. Учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета, по окончании которого был командирован за границу. Работал в Британском музее, специализировался по кантианству в английской философии, с 1897 — приват-доцент, с 1913 — экстраординарный профессор Петербургского университета, преподавал логику в Александровском лицее. В 1906, минуя степень магистра, защитил докторскую диссертацию («Законы мышления и формы познания»). В 1922 выслан из России. Был профессором Русского юридического факультета в Праге. Главный труд — «Законы мышления и формы познания» (1906). Л. также автор работ: «Проблема «чужого я» в новейшей философии» (1910); «Гносеологические исследования. Вып. 1. Логика отношений и силлогизм» (1917); «Философия изобретения и изобретение в философии» (тт. 1-2, 1922); «Художественное творчество» (1922); «Философские взгляды Радищева» (1922); «Эстетика Достоевского» (1923); «Феноменология» (1937) и др. Обосновывая систему абсолютного имманентизма, Л. полностью отрекается от метафизики, стесняющей своими догматами свободу мысли. Обладая обширной эрудицией, Л. в своих работах систематично разобрал основные метафизические построения западной и российской философий, показав, что во всех них речь идет о «проблематических объектах мысли». Метафизический дуализм «вещей в себе» и «познающего субъекта» Л. называет «фальшивым», «фикцией» и т.п., за ним стоит «мышление в несобственном смысле слова». Гармония духа как цель критической философии недостижима на почве метафизики. Познаваемы только те предметы, которые обладают чувственным содержанием, будучи оформлены временем, пространством и другими категориями, т.е. даны в опыте. За «вещь в себе», считает Л., принимают неисчерпаемость явлений. Показать это и призвана философия, которая должна первоначально доказать изначальную слитость и взаимопроникновение форм познания и законов мышления. Законы познания — суть законы мира, «потому, что самый мир мне дан как представление и, следовательно, a priori подчинен логическим условиям представимости — категориям». В свою очередь, субъективность сводима к логическому единству сознания. Основной закон — закон противоречия, который (как и другие законы мышления) не обладает онтологическим статусом, неприменим вне опыта, а следовательно, и к «вещам в себе», о которых нельзя сказать, существуют они или нет. Л. вводит понятие сплошного опыта, в котором неразличимы ощущения, формы созерцания и категории. Только те или иные интенции сознания актуализируют определенные сегменты опыта, перадресовы-вая на них внимание. Ощущения, созерцание, опыт в целом даются нам через акты суждения, обусловлены ими в силу единства самосознания. С этих позиций Л. дана критика баденского неокантианства (Виндельбанда) за его попытку разделения законов природы и законов истории. Познание идет через постепенную выработку в сознательном понятии апостериорным путем априорных форм, которые, хотя и присущи человеческому сознанию извечно, раскрываются ему не сразу. В ходе познания будут вскрываться понятия, уже заданные самой структурой сознания (важно их «усмотреть»). Таким образом, законы мышления находятся «виртуально» в тесной связи с материалом чувственного познания. Отсюда определение Л. своей позиции как «виртуального априоризма» и тезис об оправданности для имманентизма эмпирического реализма. Метафизике в этих построениях нет места, и ее появление свидетельствует, согласно Л., о редукции философии к мифологии (в этом ключе Л. был проделан анализ гносеологического символизма, рассматривающего явление как символ «вещи в себе»). Однако в этом пункте размышлений для него встает проблема реальности «чужого я», так как чужая душа и «дана» и «не дана нам». Будучи имманентна нашему сознанию, она всегда и запредельна ему, что противоречит исходным принципам Л., — «чужое я» есть тогда лишь гипотетическая конструкция: мы постоянно переживаем иллюзию непосредственной данности «чужого я», в основе которой — склонность к «эстетической перевоплощаемости». Фактически же я познаю лишь непрерывные подстановки душевных состояний в «чужом я». Трансцендентное «чужое я» заменяется имманентным представлением о плюрализме сознаний. Во многом сложность этой проблемы для философии Л. объясняется невыраженностью у него традиционной для кантианства моральной проблематики (его интересы смещены в эстетическую сферу) и его активным неприятием того, что он называл «интеллектуальной трусостью». Под последней он имел в виду непоследовательность в мышлении, возникающую из-за боязни утратить такие ценности, как, например, вера в Бога, что вытекает из последовательного отрицания метафизики. Последние работы Л. (пражского периода) были посвящены, главным образом, вопросам творчества в области философии, науки и, в первую очередь, искусства, а также изучению русской и чешской культур (прежде всего, музыки).