войн, постоянное приготовление к
войне и тотальная власть недостаточны для того, чтобы держать людей под
контролем. Другим средством является изменение нравственности, от которой
зависит само общество, ибо технический прогресс, необходимый для поддержания
установившегося общества, благоприятствует развитию потребностей и
способностей, антагонистичных социальной организации труда, на котором
построена система. В ходе автоматизации стоимость социального продукта все
меньше определяется рабочим временем, требующимся для его производства.
Следовательно, реальная социальная потребность в производительном труде
падает, и этот вакуум должен заполняться непроизводительной деятельностью.
Все увеличивающийся объем (реально выполненной) работы становится излишним и
бессмысленным. И хотя тотальный контроль продолжает утверждать и даже
умножать эти виды деятельности, такой прирост должен иметь верхний предел,
который будет достигнут тогда, когда прибавочной стоимости, создаваемой
производительным трудом, будет недостаточно для того, чтобы оплатить
непроизводительный труд. Неизбежным поэтому кажется прогрессирующее
сокращение труда, и в свете этой возможности система должна обеспечить
занятость без реальной работы. Необходимо развивать потребности, которые бы
порывали с рыночной экономикой, а возможно, были бы даже несовместимы с ней.
По-своему общество изобилия готовится к этой возможности, пытаясь создать
условия для «воспитания стремления к красоте и жажды общности», обновления
«контакта с природой», обогащения сознания и почитания «творчества ради
творчества». Однако то, что внутри установившейся системы эти стремления
превращаются в администрируемую культурную деятельность, субсидируемую
правительством и крупными корпорациями, как продолжение их исполнительной
власти внутри душ массы, указывает на лживость подобных заявлений.
Совершенно невозможно узнать в таком описании человеческих стремлений Эрос и
совершаемое им автономное преобразование окружающей среды и репрессивного
существования. И если эти цели должны быть достигнуты без непримиримого
конфликта с требованиями рыночной экономики, это означает, что они должны
быть удовлетворены в рамках отношений, основанных на коммерции и прибыли. Но
удовлетворение такого рода равносильно отказу, потому что эротическая
энергия Инстинктов Жизни не может освободиться в условиях
дегуманизированного изобилия, основанного на прибыли.
Разумеется, конфликт между необходимым развитием неэкономических
потребностей, которые бы утверждали идею упразднения труда (жизнь как
самоцель), с одной стороны, и необходимостью сохранения потребности
зарабатывать на жизнь, с другой, вполне поддается контролю и регулированию
(в особенности до тех пор, пока враг внутри и извне может служить движущей
силой для защиты status quo).
Однако конфликт может стать взрывоопасным, если он сопровождается и
усугубляется перспективой изменений в самой основе развитого индустриального
общества, а именно, постепенным разрушением капиталистического предприятия в
ходе автоматизации.
Тем временем необходимо что-то делать. Слабейшее место системы там, где
она выказывает наибольшие жестокость и силу: в эскалации военного потенциала
(который нуждается в периодической реализации со все меньшими мирными
передышками для подготовки). По-видимому, необходимо очень сильное давление,
чтобы изменить эту тенденцию, так как это обнажило бы опасные места в
социальной структуре: ее превращение в «нормальную» капиталистическую
систему едва ли представимо без серьезного кризиса и радикальных
экономических и политических перемен. Сегодня оппозиция войне и военной
интервенции имеет прочные корни: она восстает против тех, чье экономическое
и политическое доминирование зависит от продолжающегося (и увеличивающегося)
воспроизводства военного истеблишмента, его «множителей» и политики, которая
неизбежно влечет за собой такое воспроизводство. Эти интересы достаточно
очевидны, и для войны с ними требуются не ракеты, бомбы и напалм, а нечто,
что произвести гораздо труднее, — распространение неподцензурного и
неподдающегося манипуляциям знания, сознания и, прежде всего,
организованного отказа продолжать работу материальными и интеллектуальными
инструментами, которые теперь используются против человека — для защиты
свободы и процветания тех, кто обладает властью.
В той степени, в какой организованный труд действует для защиты status
quo, в той степени, в какой доля труда в материальном процессе производства
снижается,

интеллектуальные умения и способности становятся социальными и
политическими факторами. Сегодня отказ ученых, математиков, техников,
индустриальных психологов и исследователей общественного мнения от
сотрудничества с системой может совершить то, что уже не в состоянии
совершить даже широкомасштабная забастовка, которая, однако, положила начало
перемене и подготовила почву для политических действий. То, что такая идея
кажется совершенно нереалистичной, не умаляет политической ответственности
тех, кто принимает интеллектуальное участие в функционировании
индустриального общества. Интеллектуальный отказ может найти поддержку
другого катализатора — инстинктивного отказа протестующей молодежи.
Ибо ставкой являются именно их жизни или, по крайней мере, их духовное
здоровье и способность действовать как неискалеченные люди. Их протест не
задушить, ибо он является биологической необходимостью. «По природе»
молодежь — на переднем крае борьбы за Эрос против Смерти и против
цивилизации, которая стремится укоротить «окольный путь к смерти» путем
контроля над средствами поддержания жизни. Но в администрируемом обществе
биологическая необходимость не обязательно переходит в действие: организация
требует контрорганизации. Сегодня борьба за жизнь, борьба за Эрос — это
политическая борьба. ГЕРБЕРТ МАРКУЗЕ
ОДНОМЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК Введение Паралич критики: общество без оппозиции Не служит ли угроза
атомной катастрофы, способной истребить человеческую расу, защите тех самых
сил, которые стремятся увековечить эту опасность? И в то же время усилия,
направленные на ее предотвращение, затемняют поиск ее потенциальных причин в
современном индустриальном обществе. Оставаясь нераспознанными,
непредъявленными для всеобщего обозрения и атаки, они отступают перед куда
более очевидной угрозой извне: для Запада — с Востока, для Востока — с
Запада. Не менее очевидно, что жизнь превращается в существование, так
сказать, на грани, в состояние постоянной готовности принять вызов. Мы
покорно принимаем необходимость мирного производства средств разрушения,
доведенного до совершенства расточительного потребления, воспитания и
образования, нацеливающего на защиту того, что деформирует самих защитников
и то, что они защищают.
Если мы попытаемся соотнести причины этой опасности с тем способом,
которым общество организовано и организует своих членов, то немедленно
столкнемся с тем фактом, что развитое индустриальное общество растет и
совершенствуется лишь постольку, поскольку оно поддерживает эту опасность.
Защитная структура облегчает жизнь многим и многим людям и расширяет власть
человека над природой.
При таких обстоятельствах наши средства массовой информации не испытывают
особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех
разумных людей. Таким образом, политические потребности общества
превращаются в индивидуальные потребности и устремления, и удовлетворение
последних способствует развитию бизнеса и общественному благу. Целое(Т.е. общество как таковое) представляется воплощением самого Разума. Тем не менее именно как целое это общество иррационально. Его продуктивность разрушительна для свободного развития человеческих потребностей и способностей, его мирное существование держится на постоянной угрозе войны, а его рост зависит от подавления реальных возможностей умиротворения борьбы за существование — индивидуальной, национальной и международной. Это подавление, которое существенно отличается от подавления, имевшего место на предшествующих, более низких ступенях развития общества, сегодня действует не с позиции природной и технической незрелости, но скорее с позиции силы. Никогда прежде общество не располагало таким богатством интеллектуальных и материальных ресурсов и, соответственно, никогда прежде не знало такого объема господства общества над индивидом. Отличие современного общества в том, что оно усмиряет центробежные силы скорее с помощью Техники, чем Террора, опираясь одновременно на сокрушительную эффективность и повышающийся жизненный стандарт. Исследование истоков этого развития и изучение исторических альтернатив входит в задачи критической теории современного общества, которая анализирует общество в свете возможностей (использованных, неиспользованных или употребленных во зло) улучшения условий существования человека. Но каковы нормы, делающие возможной такую критику? Разумеется, здесь не обойтись без ценностных суждений. Если мерой для утвердившегося способа организации общества могут служить другие возможные пути, которые, по общему мнению, с большей вероятностью способны облегчить борьбу человека за существование, то для специфически исторической практики такой мерой могут быть ее собственные исторические альтернативы. Таким образом, с самого начала любая критическая теория общества сталкивается с проблемой исторической объективности — проблемой, которая возникает вокруг двух моментов, предполагающих ценностные суждения: 1) суждение, что человеческая жизнь стоит того, чтобы ее прожить, или, скорее, может и должна стать таковой. Это суждение лежит в основе всякого интеллектуального усилия. Оно является a priori социальной теории, и отказ от него (и это безупречно логично) равнозначен отказу от самой теории; 2) суждение, что в данном обществе существуют специфические возможности для улучшения человеческой жизни и специфические способы и средства реализации этих возможностей. Критическая теория должна, основываясь на эмпирических данных, показать объективную значимость этих суждений. Существующее общество располагает интеллектуальными и материальными ресурсами, количество и качество которых вполне поддается определению. Каким образом можно употребить эти ресурсы для оптимального развития и удовлетворения индивидуальных потребностей и способностей при минимуме тяжелого труда и бедности? Социальная теория не может не быть исторической теорией, т.к. история — это царство случая в царстве необходимости. Поэтому вопрос состоит в том, какие из различных возможных и данных способов организации и использования наличных ресурсов обещают наибольшую вероятность оптимального развития? Попытка ответа на эти вопросы требует произвести ряд начальных абстракций. Для того, чтобы выделить и определить возможности оптимального развития, критическая теория должна абстрагироваться от существующего способа использования ресурсов общества и обусловленных им последствий. Такой метод абстрагирования, отказывающийся принять данный универсум фактов как окончательный, обосновывающий контекст, такой «трансцендирующий» анализ фактов в свете их неиспользованных и отвергнутых возможностей присущи самой структуре социальной теории, которая противостоит всякой метафизике в силу строго исторического характера трансцендирования’.(Термины «трансцендировать» и «трансцендирование» везде употребляются в эмпирическом, критическом смысле: они обозначают тенденции в теории и практике, которые в данном обществе «переходят границы» утвердившегося универсума дискурса и действия, приближаясь к их историческим альтернативам (реальные возможности). Эти «возможности» должны быть осуществимы силами соответствующего общества, т.е. должны поддаваться определению как практические цели. Кроме того, абстрагирование от существующих институтов должно выражать действительную тенденцию, т.е. их преобразование должно быть действительной потребностью основного населения. Социальную теорию интересуют исторические альтернативы, которые проявляются в существующем обществе как подрывные тенденции и силы. Когда ценности, связанные с этими альтернативами в силу исторической практики, обретают реальность и становятся фактами, эти социальные изменения кладут предел теоретическим понятиям. Но в данном случае критика развитого индустриального общества наталкивается на ситуацию, которая, казалось бы, лишает ее всяких оснований. Технический прогресс, охвативший всю систему господства и координирования, создает формы жизни (и власти), которые по видимости примиряют противостоящие системе силы, а на деле сметают или опровергают всякий протест во имя исторической перспективы свободы от тягостного труда и господства. Очевидно, что современное общество обладает способностью сдерживать качественные социальные перемены, вследствие которых могли бы утвердиться существенно новые институты, новое направление продуктивного процесса и новые формы человеческого существования. В этой способности, вероятно, в наибольшей степени заключается исключительное достижение развитого индустриального общества; общее одобрение Национальной цели, двухпартийная политика, упадок плюрализма, сговор между Бизнесом и Трудом в рамках крепкого Государства свидетельствуют о слиянии противоположностей, что является как результатом, так и предпосылкой этого достижения. То, как изменилась основа критики, можно проиллюстрировать с помощью краткого сравнения начального этапа формирования теории индустриального общества с современным ее состоянием. В период своего зарождения в первой половине девятнадцатого столетия критика индустриального общества, выработав первые концепции альтернатив, достигла конкретности в историческом опосредовании теории и практики, ценностей и фактов, потребностей и задач. Это историческое опосредование произошло в сознании и политических действиях двух крупнейших противостоящих друг другу в обществе классов: буржуазии и пролетариата. Но, хотя в капиталистическом мире они по-прежнему остаются основными классами, структура и функции обоих настолько изменились в ходе капиталистического развития, что