Истина литературы и искусства всегда признавалась
(если только вообще признавалась) истиной <высшего>
порядка, который не должен был и которому фактиче-
ски не удавалось вторгаться в пределы порядка бизнеса.
Однако именно это отношение между двумя порядками
и их истинами изменилось в современный период. Погло-
щающая сила общества обескровливает художественное
измерение, усваивая его антагонистическое содержание.
Именно в виде гармонизирующего плюрализма, позво-
ляющего мирное и безразличное сосуществование наибо-
лее противоречащих друг другу произведений и истин,
в сферу культуры входит новый тоталитаризм.
До наступления этого культурного примирения лите-
ратура и искусство являли собой отчуждение, давшее
приют голосу протеста: несчастному сознанию разоб-
щенного мира, сокрушенным возможностям, неосуще-
ствившимся надеждам и преданным обещаниям. Они
были той рациональной, познавательной силой, которая
открывала подавляемое и отвергаемое действительно-
стью измерение человека и природы. Их истина жила
в разбуженной иллюзии, в настойчивом требовании
создания мира, избавленного от ужасов жизни, поко-
ренных силой познания. Таково чудо chef-d’aevrea.: тра-
гедия, до последнего нагнетающая напряжение, и конец
трагедии — невозможность ее разрешения. Жить своей
любовью и ненавистью, жить своей жизнью означает
79
/. Одномерное общество
поражение, покорность судьбе и смерть. Преступления
общества, ад, сотворенный человеком для человека, при-
няли вид непобедимых космических сил.
Напряжемие между действительным и возможным
перешло в неразрешимый конфликт, в котором прими-
рение возможно только как форма произведения искус-
ства: красота как * В форме
художественного произведения действительные обсто-
ятельства помещены в иное измерение, в котором дан-
ная реальность обнаруживает себя как она есть, т.е.
высказывает истину о самой себе, ибо перестает гово-‘
рить на языке обмана, неведения и подчинения. Ис-
кусство, называя вещи своими именами, тем самым
разрушает их царство, царство повседневного опыта.
Последнее предстает в своей неподлинности и увеч-
пости. Однако эта волшебная сила искусства проявля-
ется только в отрицании. Его язык, его образы живы
только тогда, когда они отвергают и опровергают ус-
тановившийся порядок.
<Мадам Бовари> Флобера отличает от подобных же
грустных любовных историй современной литературы
то, что потаенный мир действительной <Бовари> по-
прежнему наполняли те же образы, которые жили в
воображении героини. Ее тревога была безысходна, по-
тому что рядом не было психоаналитика, а психо-
аналитика не было, потому что в ее мире он не смог
бы ее вылечить. Она бы отвергла его как часть порядка
Ионвиля, который ее сокрушил. Сделавшее <трагичной>
эту историю общество было отсталым, не доросшим до
либерализации сексуальной морали и институционали-
- Обещание счастья (фр-)-
80
J. Победа над несчастным сознанием
зации психологии. Пришедшее же ему на смену <реши- ло> проблему путем ее подавления. Конечно, было бы
нелепостью утверждать, что трагедия Бовари или тра-
гедия Ромео и Джульетты разрешена современной демо-
кратией, но не меньшей нелепостью было бы отрицать
историческую сущность трагедии. Развивающаяся тех-
нологическая действительность подрывает не только
традиционные формы, но и саму основу художествен-
ного отчуждения, т.е. стремится выхолостить не только
<стили>, но также и сам источник искусства.
Разумеется, отчуждение — не единственная харак-
теристика искусства. Размеры этой работы не позволяют
не только анализировать, но даже поставить проблему
надлежащим образом, но мы можем попытаться кратко
прояснить вопрос. На протяжении развития цивили-
зации искусство предстает как полностью интегриро-
ванное с обществом. Искусство Египта, Греции, готиче-
ского периода, а также Баха, Моцарта — знакомые
примеры, часто приводимые в доказательство суще-
ствования <положительной> стороны искусства. Но хо-
тя место произведения искусства в дотехнологической
и двухмерной культуре очень отличается от того, ко-
торое оно занимает в одномерной цивилизации, от-
чуждение присуще как утверждающему, так и отрица-
ющему искусству.
Решающее различие между ними — не в психологи-
ческой противоположности, не в том, что питает искус-
ство — восторг или печаль, здоровье или невроз,- но
в отношении между художественной и социальной ре-
альностью. Разрыв с последней, ее чудесное или ра-
циональное преодоление является существенной чертой
81
/. Одномерное общество
даже самого утверждающего искусства; оно отчуждено
от той самой публики, к которой обращено. Независимо
от того, насколько близок или привычен был храм или
собор живущим вокруг него людям, он повергал их в
состояние возвышенного страха, неведомого им в по-
вседневной жизни, идет ли речь о рабах или крестьянах,
ремесленниках или даже их господах.
В ритуальном или ином виде искусство содержало
в себе рациональность отрицания, которое в наиболее
развитой форме становится Великим Отказом — про-
тестом против существующего. Формы искусства, пред-
ставляющие людей и вещи, их пение, звучание и речь,
суть формы опровержения, разрушения и преображения
их фактического существования. Однако, будучи свя-
занными с антагонистическим обществом, они вынуж-
дены платить ему определенную дань. Отделенный от
сферы труда, в которой общество воспроизводит себя
и свою увечность, мир искусства, несмотря на свою
истинность, остается привилегией и иллюзией.
Эта его форма сохраняется на протяжении девятнад-
цатого века и входит в двадцатый, претерпевая при
этом демократизацию и популяризацию. <Высокая куль- тура>, прославляющая это отчуждение, обладает своими
собственными ритуалами и своим собственным стилем.
Именно для создания и пробуждения иного измерения
действительности предназначены салон, концерт, опера,
театр. Их посещение требует праздничной подготовки,
благодаря чему отстраняется и трансцендируется по-
вседневный опыт.
В настоящее время этот существенный зазор между
искусствами и повседневной рутиной, поддерживаемый
82
- Победа чад несчастным сознанием
художественным отчуждением, все более смыкается под
натиском развивающегося технологического общества.
В свою очередь, это означает предание забвению Ве-
ликого Отказа и поглощение <другого измерения> го-
сподствующим состоянием вещей. Произведения, соз-
данные отчуждением, сами встраиваются в это общество
и начинают циркулировать в нем как неотъемлемая
часть оснащения, служащего либо украшению, либо
психоанализу доминирующего положения вещей. Они
выполняют, таким образом, коммерческую задачу, т.е.
продают, утешают или возбуждают.
Неоконсервативные критики, направляющие свои стре-
лы против левой критики массовой культуры, высмеи-
вают протест против Баха как кухонной музыки, против
Платона и Гегеля, Шелли и Бодлера, Маркса и Фрейда
на полках магазина среди лекарств, косметики и сла-
достей. Вместо этого они настаивают на признании
того, что классика вышла из мавзолея и снова вошла
в жизнь, что люди просто стали достаточно образован-
ными. Это так, но, входя в жизнь как классики, они
перестают быть собой; они лишаются своей антагони-
стической силы, того остранения*, которое создавало
измерение их истины. Тем самым принципиально изме-
нились предназначение и функция этих произведений.
Если раньше они находились в противоречии со status
quo, то теперь .что противоречие благополучно сгладилось.
- В оригинале ^estrangement*, т.е. <отчуждение>. Однако в русском
языке термин отчуждение имеет особое значение (английское соот-
ветствие — alienation). Среди терминов же искусствоведения есть два
соответствующих английскому : очуждение (Б.Брехт) и
остранение (В.Шкдовский). О-стран-ять — значит делать странным, т.е.
заставлять зрителя (читателя) по-новому вос-принимать привычную вещь,
переживать ее, а не узнавать.
83
/. Одномерное общество
Однако такое выравнивание исторически преждев-
ременно, ибо оно устанавливает культурное равенство,
сохраняя при этом существование господства. Упразд-
няя прерогативы и привилегии феодально-аристократи-
ческой культуры, общество упраздняет и их содержание.
Верно, что доступность трансцендирующих истин изящ-
ных искусств, эстетики жизни и мысли лишь неболь-
шому числу состоятельных и получивших образование,
была грехом репрессивного общества, но этот грех не-
льзя исправить дешевыми изданиями, всеобщим обра-
зованием, долгоиграющими пластинками и упраздне-
нием торжественного наряда в театре и концертном
зале’. Да, культурные привилегии выражали неспра-
ведливость в распределении свободы, противоречие ме-
жду идеологией и действительностью, отделение интел-
лектуальной производительности от материальной; но
они также создавали защищенное пространство, в ко-
тором табуированные истины могли выжить в абстракт-
ной неприкосновенности, в отдалении от подавляющего
их общества.
Теперь эта удаленность оказалась сведенной на нет;
а с ней и преодолевающая и обличающая сила. Текст
и тон не исчезли, но исчезла дистанция, которая пре-
вращала их в <Воздух с других Планет>^ Художе-
ственное отчуждение стало вполне функциональным,
как и архитектура новых театров и концертных залов,
в которых оно вызывается к жизни. И здесь также
^ Не хочу недоразумений: настолько, насколько они удовлетворяют
потребности, дешевые издания, всеобщее образование и долгоиграющие
пластинки действительно являются благом.
2 Стефан Георге в Квартете fis moll А.Шенберга. CM. Th. W. Adomo,
Philosopfoe der neuen Musik. (J. C. B. Mohr, Tobingen, 1949), S. 19w.
84
- Победа над несчастным сознанием
неразделимы рациональность и вред. Без сомнения,
новая архитектура лучше, т.е. красивее, практичнее, чем
монстры Викторианской эпохи, но она и более <инте- грирована>: культурный центр становится удачно встро-
енной частью торгового, или муниципального, или пра-
вительственного центра. Так же как господство имеет
свою эстетику, демократическое господство имеет свою
демократическую эстетику. Это прекрасно, что почти
каждый имеет изящные искусства под рукой: достаточно
только покрутить ручку приемника или зайти в свой
магазин. Но в этом размывании они становятся винти-
ками культурной машины, изменяющей их содержание.
Художественное отчуждение вместе с другими фор-
мами отрицания становится жертвой процесса наступ-
ления технологической рациональности. Глубина и сте-
пень необратимости этой перемены станет ясной, если
мы рассмотрим ее как результат технического прогресса.
На современном этапе происходит переопределение (re-
definition) возможностей человека и природы в соот-
ветствии с новыми средствами для их реализации, в
свете которых дотехнологические образы утрачивают
свою силу.
Их истинностная ценность в большой степени за-
висела от измерения человека и природы, сопротивля-
ющегося рациональному объяснению и завоеванию, от
узких рамок организации и манипулирования, от <нераз- ложимого ядра> (insoluble core), оказывавшего сопро-
тивление интегрированию. В полностью развившемся
индустриальном обществе это неразложимое ядро посте-
пенно сводится на нет технологической рациональностью.
85
/. Одномерное общество
Очевидно, что физическая трансформация мира влечет
за собой психическую трансформацию его символов,
образов и идей. Очевидно, что, когда города, шоссейные
трассы и национальные парки вытесняют деревни, рав-
нины и леса, когда катера бороздят озера, а самолеты
исчерчивают небо,- эти пространства утрачивают свой
характер качественно иной реальности, характер про-
тивостоящего пространства.
Но поскольку такое противостояние рождается рабо-
той Логоса (рациональным противоборством <того, чего нет> и <того, что есть>), оно нуждается в средстве
самовыражения. Борьба за такое средство или скорее
борьба против его поглощения господствующей одно-
мерностью проявляется в усилиях авангарда создать
формы остранения, способные нести художественные
истины.
Попытка наметить теоретические основания таких
усилий была сделана Бертольдом Брехтом. Как драма-
тургу, тотальный характер существующего общества про-
тивостоит ему в виде вопроса, возможно ли еще сегодня
<представлять мир на сцене театра>, т. е. представлять
его таким образом, чтобы зритель мог понять истину,
которую должна нести пьеса. Ответ Брехта заключается
в том, что современный мир может быть представленым
только в том случае, если он представлен как должен-
ствующий измениться^ — как состояние негативности,
подлежащее отрицанию. Вот учение, которое следовало
бы изучать и в соответствии с которым следовало бы
действовать) Но ведь театр, скажут, есть и должен быть
I Bertolt Brecht, Schriften гит Theater (Berlin and Frankfurt, Suhrkamp,
1957), S. 7,9.
86
- Победа над несчастным сознанием
развлечением, удовольствием. Однако развлечение и
обучение не являются противоположностями; более то-
го, развлечение может быть самым эффективным спо-
собом обучения. Для того, чтобы объяснить то, каким
в действительности является современный мир, скры-
тый идеологическим и материальным покровом, и как
возможно его изменить, театр должен разрушить само-
отождествление (identification) зрителя с событиями на
сцене. Здесь нужны не эмпатия и не чувство, а дистан-
ция и рефлексия. Именно к разложению единства, в
котором мир предстает познанию таким, какой он на
самом деле, стремится <эффект очуждения> (Verfrem-
dungseffekt). <Предметы повседневной жизни извлечены из царства самоочевидного…>’ <То, что является «есте- ственным», должно принять черты необычайного. Толь- ко таким путем можно заставить раскрыться законы причин и следствий>^
<Эффект очуждения> не навязывается литературе
извне. Скорее это собственный ответ литературы на
угрозу тотального бихевиоризма — попытка спасти ра-
циональность негативного, в которой великая <консерва- тивная> сила литературы объединяется с радикальным
активизмом. Поль Валери настаивает на приверженнос-
ти поэтического языка отрицанию. На этом языке стихи
^ Они говорят
о том, что, отсутствуя, преследует утвердившийся уни-
версум как его возможность, подвергаемая табуиро-
1 ИМ., р. 76.
2 Had., р. 63.
^ Говорят <лишь о предметах отстутствующих> (фр.). См. П.Валери,
Поэзия и абстрактная мысль//П.Валери, 06 искусстве, М» 1993, с. 323.
87
- Одномерное общество
ванию с
