ИГРАЕМ В ИГРУ
Для того, чтобы понять, необходимо участвовать, ибо
понимание приходит <с опытом>.
Поскольку игроки в БЕЗОПАСНОСТЬ представляют
разные отделы РЭНД, а также военно-воздушные силы,
мы можем найти в команде синих врача, инженера или
экономиста. Команда красных представляет аналогичный
поперечный срез корпорации.
Первый день занимает совместный брифинг по поводу
содержания игры и изучение правил игры. И когда ко-
манды усаживаются наконец вокруг карт в своих комна-
тах, игра начинается. Обе команды получают от директора
игры свои политические декларации, которые, как пра-
вило, подготавливаются одним из членов группы кон-
троля. В декларациях содержится оценка мировой ситуа-
ции во время игры, некоторая информация о политике
соперничающих команд, преследуемые ими цели и бюджет
106
команд. (Направления политики изменяются в каждой
игре для того, чтобы изучить широкий спектр страте-
гических возможностей.)
В нашей гипотетической игре цель синих состоит в
том, чтобы сохранять на протяжении всей игры способ-
ность сдерживания, т.е. сохранять силу, способную на-
нести красным ответный удар, что заставляет красных
воздерживаться от риска атаки. (Синие получают также
некоторую информацию о политике красных.)
Политика красных направлена, в свою очередь, на
достижение превосходства над синими.
Что касается бюджетов синих и красных, они со-
измеримы с действительными расходами на оборону…
Успокаивающее впечатление производят сообщения
о том, что игра проходит в РЭНД с 1961 г. <где-то в лабиринте нашего подвального помещения под баром>,
и то, что <на стенах комнат красных и синих повешены меню, перечисляющие имеющееся оружие и техничес- кое оснащение, которые покупают команды… В общей сложности — около семидесяти пунктов>. У игры есть
свой <директор>, истолковывающий правила игры, по-
скольку, хотя <своды правил снабжены диаграммами и иллюстрациями на 66 страницах>, на протяжении
игры неизбежно возникают проблемы. У директора
игры есть еще одна важная функция: <не предупреждая заранее игроков>, он <вводит ситуацию войны с целью проверить эффективность имеющихся вооруженных сил>.
Но следующий заголовок гласит: <Кофе, пирожные и идеи>. Можно расслабиться! <Игра длится до 1972 г. Затем Команды синих и красных закапывают ракеты и вместе усаживаются за кофе и пирожные на «post mortem» заседание>. Однако все же не следует слишком
расслабляться: <существует ситуация реального мира,
5- 107
которая не поддается эффективному моделированию
в игре БЕЗОПАСНОСТЬ>, а именно — <переговоры>.
Остается только поблагодарить: единственная надежда,
которая дана нам в ситуации реального мира, оказы-
вается не по силам РЭНД.
Очевидно, что в царстве Счастливого Сознания нет
места чувству вины, заботы совести принял на себя
расчет. Когда на кон поставлена судьба целого, никакое
деяние не считается преступлением, кроме неприятия
целого или отказа его защищать. Преступление, вина
и чувство вины становятся частным делом. Согласно
открытию Фрейда, в душе индивида живут следы пре-
ступлений человечества, а в его истории — история
целого. Теперь эта роковая связь успешно подавляется.
Те, кто отождествляет себя с целым, кто оказался воз-
несенным до уровня вождей и защитников целого, могут
ошибаться, но они не могут быть неправыми — они
находятся по ту сторону вины. И только когда это
отождествление распадается, когда они покидают пь-
едестал, на них может пасть вина.
Подобно тому, как при сов-
ременном состоянии Истории
любое политическое письмо
способно служить лишь подт-
верждению полицейской дей-
ствительности, точно так же
всякое интеллектуальное пи-
сьмо может создать только
<пара-литературу>, не решаю-
щуюся назваться собственным
именем
Ролан Барт*.
Счастливое Сознание — убеждение в том, что действи-
тельное разумно и что система продолжает производить
блага — является отражением нового конформизма, рож-
денного переходом технологической рациональности в
социальное поведение. Его новизна заключается в бес-
прецедентной степени рационализации, поскольку он
служит сохранению общества, которое сузило — а в
самых развитых странах устранило — более примитив-
ную форму иррациональности, связанную с предше-
ствующими этапами, и которое более умело, чем прежде,
действует в направлении продления и улучшения жиз-
ни. Есть ли связь между уничтожением нацистских
лагерей, предназначенных для уничтожения, и тем, что
мы еще не стали свидетелями войны, грозящей уничто-
жением человечеству? Счастливое Сознание отвергает
такую связь. Мы видим, что вновь нормой становится
применение пытки. Однако это происходит в коло-
ниальных войнах, на окраинах цивилизованного мира,
так что для успокоения совести безотказно действует
аргумент: на войне как на войне. Ведь война опустошает
только окраины, т.е. <слаборазвитые> страны. Мирный
покой остальных это не тревожит.
Власть над человеком, достигнутая обществом, еже-
дневно оправдывается его эффективностью и произ-
водительностью. И если оно уподобляет себе все, к
чему прикасается, если оно поглощает оппозицию и
заигрывает с противоречиями, то тем самым оно как
бы доказывает свое культурное превосходство. Следуя
этой логике, истощение ресурсов и рост количества
отходов можно считать доказательством его благосо-
стояния и <высокого уровня жизни>; <Сообщество слиш- ком богато, чтобы проявлять беспокойство!>’
Язык тотального администрирования
Этот вид благосостояния, продуктивная суперструк-
тура над спрессованым несчастьем в фундаменте обще-
ства полностью подчинил себе <медиа>*, служащие по-
средником между хозяевами и теми, кто от них зависит.
I John К. Galbraith, American Capitalism, (Boston, Houghton Mifflin,
1956), p. 96.
110
Его рекламные агенты формируют универсум коммуни-
кации, (в котором выражает себя одномерное пове-
дение), а его язык служит свидетельством процессов
идентификации, унификации, систематического разви-
тия положительного мышления и образа действий, а
также сосредоточенной атаки на трансцендирующие,
критические понятия. В преобладающих формах обще-
ния становится все более очевидным контраст между
двухмерными, диалектическими формами мышления и
технологическим поведением или <социальной привыч- кой мышления>.
В формах выражения этих привычек мышления идет
на убыль напряжение между видимостью и реально-
стью, фактом и его движущей силой, субстанцией и
атрибутом. Элементы автономии, творческой инициати-
вы и критики отступают перед знаком, утверждением
и имитацией. Язык и речь наполняются магическими,
авторитарными и ритуальными элементами, а дискурс
постепенно утрачивает связи, отражающие этапы про-
цесса познания и познавательной оценки. Функция по-
нятий состоит в понимании и, следовательно, транс-
цендировании фактов. Однако теперь, когда они утра-
чивают аутентичную лингвистическую репрезентацию,
язык обнаруживает устойчивую тенденцию к выраже-
нию непосредственного тождества причины и факта,
истины и принятой истины, сущности и существования,
вещи и ее функции.
Эти тенденции к отождествлению, первоначально воз-
никшие как черты операционализма’, теперь обнару-
живаются как черты дискурса в социальном поведении.
1 См. с. 17.
Ill
/. Одномерное общество
Функционализм языка здесь становится средством изгна-
ния нонконформистских элементов из языковой струк-
туры и речевого процесса, оказывая аналогичное воз-
действие на лексический состав и синтаксис. Выражая
непосредственно свои требования в языковом матери-
але, общество встречает оппозицию народного языка,
язвительный и непокорный юмор которого наносит
чувствительные удары официальному и полуофициаль-
ному дискурсу. Такая творческая сила редко была уде-
лом слэнга и разговорной речи. Это выглядит так, как
если бы рядовой человек (или его анонимный пред-
ставитель) в своей речи противостоял господствующим
силам, утверждая человечность, как если бы протест и
восстание, подавленные в политической сфере, выплес-
нулись в словах, служащих именами вещей: (мучитель голов, т.е. психиатр) и
(яйцеголовый, т.е. интеллектуал), (труба для
болвана, т.е. телевизор), (думалка, т.е. го-
лова), (отвали) и (смекай), (ушел, ушел).
Однако оборонные лаборатории и исполнительные
органы, правительства и машины, табельщики и мене-
джеры, эксперты и политические салоны красоты (ко-
торые выдвигают лидеров с соответствующим гримом)
говорят на другом языке, и пока последнее слово, ка-
жется, за ними. Это слово, которое приказывает и
организует, которое определяет поступки, потребность
в товарах и человеческие предпочтения. Для его переда-
чи создан языковой стиль, сам синтаксис которого с
его уплотненной структурой предложения не допускает
никакого <пространства>, никакого напряжения между
112
частями предложения. Сама лингвистическая форма
становится препятствием для развития смысла. Рас-
смотрим этот стиль подробнее.
Характерное для операционализма стремление пре-
вращать понятие в синоним соответствующего набора
операций’ проявляется и в тенденции языка <рассма- тривать названия вещей как указывающие одновремен- но на способ их функционирования и названия свойств и процессов как символизирующие аппарат, использу- емый для их открытия или создания>^. В этом заклю-
чается технологический способ рассуждения, который
стремится <к отождествлению вещей и их функций^.
Этот способ рассуждения становится мыслительной
привычкой также за пределами научного и технического
языка и определяет формы выражения специфического
социального и политического бихевиоризма. В этом
бихевиористском универсуме наблюдается явная тен-
денция к совпадению понятий со словами или скорее
к поглощению понятий миром. Они утрачивают всякое
содержание, кроме обозначаемого словом в его публич-
ном и стандартизованном употреблении, причем пред-
полагается, что слово в свою очередь не должно иметь
никакого иного отклика, кроме публичного и стан-
дартизованного поведения (реакции). Слово превраща-
ется в клише и в таком качестве определяет речь и
письмо, вследствие чего общение становится препят-
ствием для развития значения.
1 См. с. 18
2 Stanley Gerr, //.P/a/o^opAy of Science, April
1942, p. 156.
3 Ibid.
113
Разумеется, во всяком языке содержится большое
число терминов, которые не нуждаются в развитии
своего значения, как, например, термины, обозначающие
предметы и атрибуты повседневной жизни, наблюдае-
мой природы, первостепенные потребности и желания.
Эти термины всеми понимаются таким образом, что
уже только их внешняя данность вызывает отклик (язы-
ковой или операциональный), адекватный тому пра-
гматическому контексту, в котором они звучат.
Совершенно иная ситуация с терминами, обознача-
ющими предметы и события, внеположные этому одно-
значному контексту. В этом случае функционализация
языка выражает урезывание значения, которое обладает
политическим звучанием. Названия вещей не только
<указывают на способ функционирования>, но их (дей-
ствительный) способ функционирования также опреде-
ляет и <замыкает> значение вещи, исключая при этом
иные способы функционирования. Ведущую роль в
предложении играет существительное, задающее авто-
ритарную и тоталитарную тенденцию, в результате чего
предложение становится декларацией, требующей толь-
ко принятия и сопротивляющейся демонстрации, уточ-
нению и отрицанию его закодированного и деклари-
руемого значения.
В центральных точках универсума публичного дис-
курса появляются самоудостоверяющие, аналитические
суждения, функция которых подобна магически-риту-
альным формулам. Вновь и вновь вколачиваемые в
сознание реципиента, они производят эффект заклю-
чения его в круг условий, предписанных формулой.
114
Я уже говорил о самоудостоверяющей гипотезе как
форме суждения в универсуме политического дискурса^
Такие существительные, как <свобода>, <равенство>,
<демократия> и <мир>, подразумевают в аналитическом
плане специфический набор свойств, которые неизмен-
но всплывают при упоминании или написании суще-
ствительного. Если на Западе аналитическое предици-
рование осуществляется посредством таких терминов,
как <свободное предпринимательство>, <инициатива>,
<выборы>, <индивид>, то на Востоке в качестве таких
терминов выступают <рабочие и крестьяне>, <постро- ение коммунизма> или <социализма>, <уничтожение антагонистических классов>. И в том и в другом случаях
нарушение дискурса в плане выхода за пределы зам-
кнутой аналитической структуры либо ошибочно, либо
является пропагандой, хотя средства насаждения ис-
тины и степень наказания значительно отличаются.
Аналитическая структура изолирует ключевое суще-
ствительное. от тех его содержаний, которые способны
обессмыслить или, по меньшей мере, создать трудности
для его общепринятого употребления в политических
высказываниях и выражениях общественного мнения.
Как следствие, ритуализованное понятие наделяется
иммунитетом против противоречия.
Таким образом, герметичное определение- этих поня-
тий в терминах тех сил, которые формируют соот-
ветствующий универсум дискурса, блокирует возмож-
ность выразить тот факт, что преобладающей формой
свободы является рабство, а равенства — навязан- ‘
ное силой неравенство. В результате мы видим уже
1 См. с.