с ними. Подлежащее — это больше, чем просто су-
ществительное: оно называет понятие вещи, это уни-
версалия, которая в предложении определяется через
особенное состояние или функцию. Таким образом,
грамматическое подлежащее несет значение сверх того,
которое выражено в предложении.
По словам Вильгельма фон Гумбольдта, существи-
тельное как грамматическое подлежащее обозначает не-
что, что <может войти в определенные отношения>’,
но при этом не тождественно с ними. Более того, оно
остается тем, что оно есть внутри этих отношений и
^ W. v. Humboldt, Uber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues,
reprint Berlin, 1936, S. 254.
125
/. Одномерное общество
<вопреки> им; это их <универсальное> и субстанциаль-
ное ядро. В суждении действие (или состояние) синте-
тически связывается с подлежащим таким образом, что
подлежащее отмечается как источник (или носитель)
действия и, таким образом, отличается от функций,
которые ему приходится выполнять. В выражении <удар молнии> подразумевается <не просто бьющая молния, но молния, которая бьет>, т.е. подлежащее, которое
<произвело действие>. И если в предложении дается
дефиниция его подлежащего, подлежащее не растворя-
ется в своих состояниях и функциях, но определяется
как бытийствующее в этом состоянии или выполняющее
эту функцию. Подлежащее не исчезает в своих сказу-
емых, но также и не существует как нечто до и помимо
своих предикатов, оно конституирует себя в своих пре-
дикатах — как результат процесса опосредования, вы-
раженного в предложении’.
Я сослался на философию грамматики для того,
чтобы стало ясно, что сокращение языковых форм сви-
детельствует о сокращении форм мышления и в то же
время способствует ему. Указывая на философские эле-
менты в грамматике, на связь между грамматическим,
логическим и онтологическим <субъектом>, мы тем
самым высвечиваем то содержание, которое подавляется
в функциональном языке, встречая преграду для своего
выражения и сообщения. Сведение понятия до фи-
ксированного образа, задерживание развития посред-
ством самоудостоверяющих, гипнотических формул, не-
^ По поводу этой философии грамматики смотри понятие <субс- танции как субъекта> гегелевской диалектической логики и понятие
<спекулятивного предложения> в предисловии к <Феноменологии духа>.
126
- Герметизация универсума дискурса
восприимчивость к противоречию, отождествление ве-
щи (или человека) с ее (его) функцией — таковы тен-
денции, обнаруживающие одномерное сознание в том
языке, на котором оно говорит.
Если языковое поведение становится преградой для
развития понятий, если оно препятствует абстрагирова-
нию и опосредованию, если оно обезоруживает себя перед
непосредственными фактами, то тем самым оно отказы-
вается от познания движущих сил, стоящих за фактами,
и, таким образом, от познания самих фактов, их истори-
ческого содержания. Эта организация функционального
дискурса имеет первостепенную важность для общества;
она является фактором координирования и субордини-
рования. Унифицированный, функциональный язык не-
устранимо антикритичен и антидиалектичен, благодаря
чему операциональная и бихевиористская рациональ-
ность в нем поглощает трансцендентные, негативные и
оппозиционные элементы Разума.
Далее’ эти элементы будут рассмотрены в терминах
напряжения между <есть> и <следует>, между сущ-
ностью и внешними характеристиками, возможностью
и действительностью — т.е. как проникновение нега-
тивного в позитивные определения логики. Двухмерный
универсум дискурса охвачен этим напряжением именно
как универсум критического, абстрактного мышления.
Будучи антагонистичными по отношению друг к другу,
оба измерения обладают своей реальностью, и поэтому
в развитии диалектических понятий развиваются реаль-
ные противоречия. Тем самым диалектическое мыш-
ление приходит к пониманию исторического характера
1 в гл. 5.
127
/. Одномерное общество
противоречий и историчности процесса их опосредо-
вания. Вот почему <другое> измерение мышления пред-
ставало как историческое измерение — возможность как
историческая возможность, а ее реализация как исто-
рическое событие.
Подавление этого измерения в общественном универ-
суме операциональной рациональности — это подавле-
ние истории, и оно уже становится вопросом, пред-
ставляющим не академический, а политический интерес.
Это подавление прошлого самого общества, а также
его будущего в той мере, в какой это будущее побуждает
к качественным переменам, к отрицанию настоящего.
Универсум дискурса, в котором категории свободы ста-
ли взаимозаменимыми или даже тождественными со
своими противоположностями, не просто прибегает к
оруэлловскому или эзопову языку, он отталкивает и
забывает историческую действительность — ужасы фа-
шизма, идею социализма, предпосылки демократии, со-
держание свободы. Если бюрократическая диктатура
руководит коммунистическим обществом, если фашист-
ские режимы могут быть партнерами Свободного Мира,
если ярлыка <социализма> достаточно для того, чтобы
сорвать программу развития просвещенного капитализ-
ма, если сама демократия достигает гармонии через
отмену своих собственных оснований,-это означает,
что прежние исторические понятия обессмыслились
вследствие их современного операционального пере-
определения. Ибо переопределение, налагаемое власть
предержащими,- это фальсифицирование, которое слу-
жит превращению лжи в истину.
128
- Герметизация универсума дискурса
Функциональный язык радикально антиисторичен:
операциональная рациональность оставляет мало места
для применения исторического разума^ Не является
ли эта борьба против истории составной частью борьбы
против того духовного измерения, в котором могли бы
развиться центробежные способности и силы, способ-
ные воспрепятствовать полной координации индивида
и общества? Воспоминание о прошлом чревато опас-
ными прозрениями, и поэтому утвердившееся общество,
кажется, не без основания страшится подрывного со-
держания памяти. Воспоминание — это способ отвле-
чения от данных фактов, способ <опосредования>, ко-
торый прорывает на короткое время вездесущую власть
данного. Память возвращает как ушедший ужас, так и
утраченную надежду, но в то время как в действитель-
ности первый повторяется во все новых формах, по-
следняя по-прежнему остается надеждой. Тревоги и
чаяния человечества утверждаются в событиях личной
жизни, возвращаемых индивидуальной памятью — все-
общее утверждает себя в частном. Назначение памя-
ти — сохранять историю. Но в бихевиористском уни-
версуме она становится жертвой тоталитарной власти:
Призрак человечества без памяти …это не просто черта упад-
ка — здесь имеется необходимая связь с принципом прогресса
в буржуазном обществе… Экономисты и социологи, такие как
^ Это не означает, что история, частная или общая, исчезает из
универсума дискурса. Прошлое достаточно часто становится предметом
призывного обращения: будь то Отцы-основатели, или Маркс-Энгельс-
Ленин, или скромное начало карьеры кандидата на пост президента.
Однако это также своего рода ритуальные взывания, которые не допу-
скают развития призываемого содержания; достаточно часто такие при-
зывы даже служат приглушению такого развития, которое бы раскрыло
их историческую неуместность.
129
/. Одномерное общество
Вернер Зомбарт и Макс Вебер, приурочили принцип тради-
ционализма к феодальным, а принцип рациональности — к бур-
жуазным формам общества. Это говорит ни много, ни мало о
том, что развивающееся буржуазное общество упраздняет Па-
мять, Время, Воспоминание как своего рода иррациональный
остаток прошлого..^
Если прогрессирующая рациональность развивающе-
гося буржуазного общества стремится к упразднению
доставляющих беспокойство элементов Времени и Па-
мяти как <иррационального остатка>, то тем самым
она также стремится к упразднению несущей возму-
щение рациональности, которая содержится в этом ир-
рациональном остатке. Отношение к прошлому как к
настоящему противодействует функционализации мыш-
ления в существующей действительности. Оно становит-
ся препятствием для замыкания универсума дискурса
и поведения, так как открывает путь развитию понятий,
дестабилизирующих и трансцендирующих замкнутый
универсум через осознание его историчности. Стал-
киваясь с данным обществом как объектом своей ре-
флексии, критическое мышление становится истори-
ческим сознанием, которое, собственно, есть суждение^.
Оно далеко не означает необходимости индифферен-
тного релятивизма, но нацелено на поиск в действитель-
ной истории человека критериев истины и ложности,
прогресса и регресса^. Опосредован ие прошлого и на-
стоящего открывает движущие силы, которые творят
I Th. W. Adorno, //Be-
richt iiber die Erziehungskonferenz am 6 und 7. November in Wiesbaden;
Frankfurt, 1960, S. 14. Борьба с историей будет рассмотрена в главе 7.
2 См. гл. 5.
Э Дальнейшее обсуждение этих критериев см. в гл. 8.
130
- Герметизация универсума дискурса
факты и определяют ход жизни, которые создают господ
и рабов,- таким образом, оно открывает перспективу
пределов и альтернатив. Язык этого критического созна-
ния — <язык познания> (Ролан Барт)*, который раз-
двигает замкнутый универсум дискурса и его отвердев-
шую структуру. Ключевые термины этого языка — не
гипнотические существительные, вызывающие в памяти
всегда одни и те же замороженные предикаты; они
открывают путь развитию и даже развертывают свое
содержание в противоречивых предикатах.
Классическим примером может служить Коммуни-
стический манифест. Здесь мы видим два ключевых
термина, Буржуазия и Пролетариат, каждый из которых
<управляет> противоположными предикатами. <Буржу- азия> — это субъект технического прогресса, освобож-
дения, завоевания природы, создания социального бо-
гатства, но и искажения и разрушения этих достижений.
Подобным же образом <пролетариат> несет с собой
атрибуты тотального угнетения и тотальной отмены
угнетения.
Такое диалектическое отношение противоположнос-
тей внутри и при посредстве суждения возможно бла-
годаря признанию субъекта историческим агентом, иден-
тичность которого конституирует себя как внутри его
исторической практики и социальной действительности,
так и вопреки им. В дискурсе развивается и конс-
татируется конфликт между вещью и ее функцией,
причем этот конфликт находит свое языковое выра-
жение в предложениях, соединяющих противоречивые
- Цит. соч. с. 315.
131
- Одномерное общество
предикаты в логическое единство — понятийное соот-
ветствие объективной действительности.
Я проиллюстрировал противоположность между дву-
мя языками, обратившись к стилю марксистской теории,
однако критические и познавательные качества — до-
стояние далеко не исключительно марксистского стиля.
Их также можно найти (хотя и в различных формах)
в стиле замечательной консервативной и либеральной
критики развивающегося буржуазного общества. К при-
меру, язык Берка и Токвиля, с одной стороны, и Джона
Стюарта Милля, с другой,- в высшей степени демон-
стративный, понятийный и <открытый> язык, который
до сих пор не поддается гипнотическо-ритуальным фор-
мулам сегодняшнего неоконсерватизма и неолибера-
лизма.
Однако авторитарная ритуализация дискурса более
язвительна там, где она воздействует на язык самой
диалектики. Так, в авторитарной трансформации марк-
систского языка в сталинистский и постсталинистский
очевидно проявление требований индустриализации, ос-
новывающейся на соревновании, и тотального подчи-
нения человека аппарату производства, требований, ко-
торые посредством истолкования лидерами определяют,
что правильно и неправильно, что истинно, а что ложно.
Они не оставляют ни времени, ни места для обсуж-
дения, способного навести на открывающие просвет
альтернативы. И в самом языке уже не остается места
для <дискурса> как такового. Он только провозглашает
и, опираясь на власть аппарата, устанавливает факты.
Это самообосновывающее изложение’, для демонст-
^ См. мою работу Soviet Marxism, loc. cit., p. 87ff.
132
- Герметизация универсума дискурса
рации магически-авторитарных черт которого достаточ-
но процитировать и перефразировать слова Ролана
Барта: <Больше нет никакого зазора между наимено- ванием и суждением, что приводит к полной (закры- тости) языка…>
Закрытый язык не показывает и не объясняет — он
доводит до сведения решение, мнение, приказ. И там,
где он определяет, определение становится <отделением добра от зла>; он непререкаемо устанавливает правое
и неправое, утверждает одну ценность как основу дру-
гой. Основу его движения составляют тавтологии, одна-
ко тавтологическим <предложениям> не откажешь в
потрясающей эффективности. Выносимые с их помо-
щью суждения принимают <предрешающую форму>;
они провозглашают осуждение. Например, <объектив- ное содержание>, т.е. определение таких терминов, как
<уклонист>, <ревизионист>, относится к уголовному
кодексу, и такого рода обоснование способствует созна-
нию, для которого язык власть предержащих является
языком истины’.
К сожалению, это еще не все. Производительный
рост существующего коммунистического общества так-
же служит осуждением той коммунистической оппо-
зиции, которая борется за свободу воли; язык, который
пытается припомнить и сохранить первоначальную исти-
ну, становится жертвой ритуализации. Ориентация дис-
курса (и поступка) на такие термины, как <пролетари- ат>, <советы рабочих>, <диктатура сталинского аппара- та>, становится ориентацией на ритуальные формулы
‘ Roland Barthes, LeDegrezero de l’ecriture, (Paris, Editions du Seuil. 1953),
p.25.
133
- Одномерное общество
там, где <пролетариата> уже нет, где прямой контроль
<снизу> стал бы помехой для массового производства
и где борьба против бюрократии ослабила бы единствен-
ную реальную силу, которая может быть мобилизована
против капитализма в международном масштабе. Про-
шлое здесь строго сохраняется, но не входит в отно-
шения опосредования с настоящим. Мы имеем дело с
понятиями, которые берут историческую ситуацию, игно-
рируя ее развитие в ситуацию настоящего времени, с
понятиями, лишенными внутренней диалектичности.
Ритуально-авторитарный язык распространяется по
современному миру, по демократическим и недемок-
ратическим, капиталистическим и некапиталистическим
странам^ Согласно Ролану Барту, это язык <присущий всем режимам>, а существует ли сегодня на орбите
развитой индустриальной цивилизации общество, ко-
торое свободно от авторитарного режима? Сущность
различных режимов проявляется теперь не в альтер-
нативных формах жизни, но в альтернативных техниках
манипулирования
