природы. И тогда идеи справедливости, свободы и
человечности обретают свою истинность и становятся
совместимыми с чистой совестью на единственной поч-
ве, где это когда-либо было для них возможно,- в
удовлетворении материальных потребностей человека
и рациональной организации царства необходимости. 307 III. Шанс альтернативы <Умиротворенная жизнь>. Эта фраза довольно бедна,
чтобы подытожить в форме одной ведущей идеи запрет-
ный и осмеянный конец технологии, скрытую первопри-
чину научного предприятия. Если бы эта первопричина
была материализована и стала бы эффективной, Логос
техники открыл бы универсум качественно иных отно-
шений между людьми и между человеком и природой. Но в этом месте необходимо сделать строгое пре-
достережение (caveat) — предупреждение против лю-
бого технологического фетишизма. Такой фетишизм
(идеи будущего всемогущества технологизированного
человека, <технологического Эроса>, и т.д.) был в по-
следнее время распространен преимущественно среди
марксистских критиков современного индустриального
общества. Зерно истины в этих идеях требует подчер-
кнутого разоблачения мистификаций, выражаемых ими.
Техника, как универсум инструментальностей, может
увеличить слабость человека так же, как и его мощь.
На сегодняшнем этапе он, возможно, еще более бессилен
перед своим собственным аппаратом, чем когда-либо
раньше. Мистификация не устраняется передачей технологи-
ческого всемогущества из рук отдельных групп в руки
нового государства и централизованного планирования.
Технология сохраняет во всех отношениях свою зависи-
мость от других, нетехнологических целей. Чем более
технологическая рациональность, освобожденная от сво-
их эксплуататорских качеств, определяет общественное
производство, тем более она становится зависимой от
политического направления — от коллективных уси-
лий по достижению умиротворенной жизни, с целями, 308 Катастрофа освобождения которые свободные индивидуумы могут перед собой
ставить. <Умиротворение существования> не подразумевает
накопления власти (power), скорее, наоборот. Мир и
власть, свобода и власть, Эрос и власть — что может
быть более несовместимым! Попытаюсь показать, что
реконструкция материальной базы общества с точки
зрения умиротворения может включать в себя как ко-
личественное, так и качественное ослабление власти,
создавая тем самым пространство и время для разви-
тия производительности по своим внутренним законам
(under self-determined incentives). Понятие о таком из-
менении власти — важный момент диалектической те-
ории. В той мере, в какой цель умиротворения определяет
Логос техники, она изменяет отношение между тех-
нологией и ее изначальным объектом, Природой. Уми-
ротворение предполагает овладение Природой, которая
есть и остается объектом, противостоящим познающему
субъекту. Но возможны два вида овладения: подавля-
ющее и освобождающее. Последнее подразумевает устра-
нение нищеты, насилия и жестокости. Как в Природе,
так и в Истории борьба за существование является
признаком недостатка, страдания и нужды. Это качества
слепой материи, царства непосредственности, в котором
удел всего живого — пассивное страдание. Это царство
постепенно опосредуется в ходе исторического преобра-
зования Природы; оно становится частью человеческого
мира, и в силу этого качества Природы оказываются
историческими качествами. В процессе развития ци-
вилизации Природа перестает быть просто Природой 309 III. Шанс альтернативы в той мере, в какой свет свободы служит познанию
борьбы слепых сил и овладению ею’. История есть отрицание Природы. То, что является
только природным, преодолевается и восстанавливается
силой Разума. Метафизическое представление о том,
что Природа в ходе истории приближается к себе самой,
указывает на незавоеванные пределы Разума. Они утвер-
ждаются как исторические пределы — как задача, ко-
торая еще должна быть выполнена, или, точнее, должна
быть поставлена. Если Природа в себе является рацио-
нальным, легитимным объектом науки, то она также
является легитимным объектом не только Разума как
силы, но и Разума как свободы; не только господства,
но и освобождения. С появлением человека как animal
rationale, способного преобразовывать Природу в соот-
ветствии со способностями сознания и свойствами мате-
рии, просто природное, как субрациональное, приобре-
тает негативный статус. Оно превращается в сферу,
которая подлежит познанию и организации Разумом. И в той степени, в какой Разум преуспевает в подчи-
нении материи рациональным нормам и целям, всякое
субрациональное существование выглядит лишением и
нуждой, и их устранение становится исторической за-
дачей. Страдание, насилие и разрушение суть категории
как природной, так и человеческой действительности, ^ Гегелевская концепция свободы предполагает сознание как везде-
сущное (в гегелевской терминологии: самосознание). Следовательно,
<реализация> Природы не является и никогда не может быть собствен-
ным делом Природы. Но поскольку Природа негативна в самой себе
(т.е., несамодостаточна в своем собственном существовании), историчес-
кое преобразование Природы Человеком есть, как преодоление ее нега-
тивности, освобождение Природы. Или, словами Гегеля, Природа есть
в сущности кеприродное — <Дух> (Geist). 310 Катастрофа освобождения беспомощного и бессердечного мира. И та пугающая
мысль, что субрациональная жизнь природы навсегда
останется судьбой такого мира, исходит не от фило-
софии и не от науки; она была провозглашена другим
авторитетом: Когда Общество по предотвращению жестокости по отно-
шению к животным обратилось за поддержкой к Папе, он
отказал в ней на том основании, что человеческие существа не
несут никакого долга перед низшими животными, и что плохое
обращение с животными не является грехом, потому что живо-
тные не обладают душой.’ Материализм, который не испорчен таким идеоло-
гическим злоупотреблением душой, располагает более
универсальной и реалистической концепцией спасения.
Он допускает реальность Ада только в одном опреде-
ленном месте: здесь, на земле, и утверждает, что этот
Ад был создан Человеком (и Природой). А уж плохое
обращение с животными — часть этого Ада, дело рук
человеческого общества, чья рациональность все еще
остается иррациональной. Всякая радость и всякое счастье берут начало в
способности преодоления Природы — преодоления, в
котором овладение Природой само подчинено осво-
бождению и умиротворению существования. Всякое спо-
койствие, всякое наслаждение — результат сознатель-
ного опосредования, автономии и противоречия. Про-
славление естественного является частью идеологии,
защищающей противоестественное общество в его борь-
бе против освобождения. Яркий пример тому — дис- ‘ Цитируется по: Bertrand Russell, Unpopular Essays (New York: Simon
and Schiister, 1950), p. 76. 311 III. Шанс альтернативы кредитация контроля рождаемости. В некоторых отста-
лых уголках мира <естественным> также считается то,
что черная раса ниже белой, что собакам достаются
объедки, и что бизнес должен продолжаться во что бы
то ни стало. Естественно также то, что большая рыба
съедает маленькую — хотя это и может казаться не-
естественным маленькой рыбке. Цивилизация произ-
водит средства для освобождения Природы от ее соб-
ственной жестокости, ее собственной недостаточности,
ее собственной слепоты благодаря познающей и пре-
образующей силе Разума. Но разум может выполнить
эту функцию только как посттехнологическая раци-
ональность, в которой техника сама становится инстру-
ментом умиротворения, органоном <искусства жизни>.
Только тогда функция Разума сливается с функцией
Искусства. Предварительной иллюстрацией может служить гре-
ческое представление о родственности искусства и тех-
ники. Художник обладает идеями, которые в качестве
конечных причин направляют конструирование опре-
деленных вещей — точно так же, как инженер обладает
идеями, которые в качестве конечных причин направ-
ляют конструирование машины. Например, идея жи-
лища для людей определяет строительство дома ар-
хитектором; идея крупномасштабного ядерного взрыва
определяет строительство аппарата, предназначенного
для достижения этой цели. Акцентируя существенность
связи между искусством и техникой, мы приходим тем
самым к специфической рациональности искусства. Подобно технологии, искусство творит иной универ-
сум мышления и практики, который враждебен сущес- 312 Катастрофа освобождения твующему и находится внутри него. Но в противопол-
ожность техническому универсуму, универсум искусст-
ва — это универсум иллюзии, видимости (Schein), ко-
торая однако обладает сходством с действительностью,
и существование которой — и угроза, и обещание этой
действительности’. Художественный универсум орга-
низуют образы жизни без страха, скрытые разнообраз-
ными формами маски и умолчания, поскольку искус-
ство не имеет силы ни преобразовывать эту жизнь, ни
даже адекватно ее представлять. И все же бессильная,
иллюзорная истина искусства (которая никогда не была
более бессильной и более иллюзорной, чем сегодня,
когда она стала вездесущей составляющей управляемого
общества) свидетельствует о значимости его образов. Чем
более кричаще иррациональным становится общество, тем
значимее рациональность художественного универсума. Технологическая цивилизация устанавливает между
искусством и техникой специфическое отношение. Вы-
ше я уже упоминал о переворачивании Закона Трех
Стадий и <переоценке> (revalidation) метафизики на
основе научного и технологического преобразования ми-
ра. Это же понятие можно теперь распространить на
отношение между наукой-технологией и искусством.
Рациональность искусства, его способность создавать
<проект> существования, определять еще не реали-
зованные возможности, можно было бы тогда рас-
сматривать как обосновываемую научно-технологической
трансформацией мира и функционирующую в ней. Вме-
сто того, чтобы быть прислужницей утвердившегося См. главу 3.
12 Одномерный человек 313 Катастрофа освобождения аппарата, приукрашивающей его бизнес и его нищету,
искусство стало бы техникой их разрушения. Нам кажется, что для технологической рациональ-
ности искусства характерна эстетическая <редукция>: Искусство способно сокращать аппарат, который требуется
внешним проявлением, чтобы сохранить себя — сокращение до
пределов, в которых внешнее может стать проявлением духа и
свободы^ По Гегелю, искусство редуцирует непосредственную
случайность, которой подвержен объект (или некая
совокупность объектов), приводя его к состоянию, в
котором объект принимает форму и качество свободы.
Такая трансформация является редукцией, так как над
случайной ситуацией довлеют внешние требования, пре-
пятствующие ее свободной реализации. Эти требования,
поскольку они не просто естественные, но подлежат
освобождению, рациональному изменению и развитию,
конституируют <аппарат>. Таким образом, хотя худо-
жественная трансформация и разрушает природный объ-
ект, поскольку разрушаемое само связано с угнетением,
эстетическое преобразование означает освобождение. Эстетическая редукция проявляется в технологичес-
ком преобразовании Природы там, где ей удается свя-
зать процесс овладения с освобождением, направить
овладение на освобождение. В этом случае покорение
Природы, смягчая ее слепоту, жестокость и буйство,
смягчает также жестокость человека по отношению к
Природе. Культивация почвы качественно отличается I Hegel, Vorlesungen iiberdieAestetik, in: SuntUche Werix, red. H.Glockner
(Stuttgart, Frommann, 1929), Bd. XII, S. 217 w. 314 Катастрофа освобождения от разрушения почвы, извлечение природных ресур-
сов — от расточительной эксплуатации, а расчистка ле-
сов — от их крупномасштабной вырубки. Также и устра-
нение неплодородия, болезней и злокачественного рос-
та, которые естественны, как и человеческие несчастья,
служит освобождению жизни. Цивилизация достигла
этой <иной>, освобождающей трансформации в своих
садах, парках и заповедниках. Но за пределами этих
небольших защищенных уголков она обращается с При-
родой так же, как с человеком, т.е. как с инструментом
деструктивной продуктивности. Эстетические категории способны проникнуть в тех-
нологию умиротворения в той степени, в какой создание
производственной техники предусматривает свободную
игру способностей. Но, несмотря на <технологический Эрос> и подобные невразумительные понятия, <труд не может стать игрой…> Утверждение Маркса жестко
отклоняет любые романтические интерпретации <осво- бождения труда>. Идея такого золотого века так же
идеологична в развитой индустриальной цивилизации,
как и в средние века, а может быть, даже в большей
степени. Ибо борьба человека с Природой все более
превращается в борьбу его с обществом, чья власть над
индивидом становится все более <рациональной> и, сле-
довательно, более необходимой, чем когда-либо прежде.
Однако, хотя эпоха царства необходимости продолжа-
ется, его организация, ориентированная на качественно
иные цели, могла бы изменить не только способ, но и
объем общественно необходимого производства. А это
изменение в свою очередь повлияло бы на человеческий
фактор производства и человеческие потребности: i2< 315 III. Шанс альтернативы свободное время превращает его обладателя в Субъекта иного
типа, и он вступает в процесс непосредственного производства
уже в этом новом качестве.’ Я неоднократно подчеркивал исторический характер
человеческих потребностей. После выхода человека из
животного состояния даже предметы жизненной необ-
ходимости в свободном и рациональном обществе будут
иными, чем предметы жизненной необходимости, про-
изводимые в иррациональном и несвободном обществе
и для этого общества. Иллюстрацией опять-таки может
служить понятие <редукции>. В современную эпоху победа над нуждой все еще
ограничена небольшими островками развитого инду-
стриального общества. Их процветание скрывает ад
внутри и за пределами их границ, помогая ему рас-
пространять репрессивную производительность и <лож- ные потребности>. Оно репрессивно именно в той сте-
пени, в какой способствует удовлетворению потребно-
стей, необходимых для продолжения гонки с равными
себе и с запланированным устареванием, наслаждению
свободой от напряжения мозгов и созданию