также вернуть государство к его истинной природе, необходимо, чтобы многие функции, исполняемые ныне государством, были распределены между различными автономными органами плюралистически структурированного политического общества — либо по завершении периода государственного капитализма или государственного социализма, либо, как можно надеяться, в самом процессе современного развития. Необходимо также, чтобы народ имел стремление и средства для установления своего контроля над государством.
ГЛАВА II. ПОНЯТИЕ СУВЕРЕНИТЕТА[[21] — Заметим, что, в принципе, для философской и политической литературы XVI–XVIII вв. более типично понятие «суверенность» («суверенность государя», «суверенность Бога», «суверенность народа», «суверенность государства» и т. д.). — Прим. перев.]
I. Предмет рассмотрения
Ни одно понятие не породило так много противоположных точек зрения и не завело правоведов и политических теоретиков XIX в. в столь безнадежный тупик, как понятие суверенитета. Причиной этого является тот факт, что они не подвергли достаточному исследованию и проверке первоначальное подлинное философское значение этого понятия и не отнеслись к нему серьезно.
По мере того как выявлялись важнейшие практические проблемы, относящиеся к международному праву, споры о суверенитете государства, рассматриваемом в его внешнеполитическом аспекте (межгосударственных отношений), становились более глубокими и широкими. Был поставлен вопрос о том, что является подлинным носителем суверенитета — международное сообщество как целое или отдельные государства[[22] — Ср.: Lansing R. Notes on Sovereignty. Washington: Carnegie Endowment for International Peacre, 1921, ch. ii, «Notes on World Sovereignty». Reprinted from the American Journal of International Law, January, 1921.]. В некоторых случаях даже само понятие суверенитета ставилось под сомнение[[23] — Ср.: Cohen H. E. Recent Theories of Sovereignty. Chicago: University of Chicago Press, 1937, pp. 82ff.]. Такую позицию занял сначала Трипель, затем некоторые другие юристы-международники, такие, как Эдмундз[[24] — Edmunds S. E. The Lawless Law of Nations. Washington, D. C: Byrne & Co., 1925.] и Фоук[[25] — Foulke R.R. A Treatise on International Law. Philadelphia: John C. Winston Co., 1920, p. 69: «Слово «суверенитет» неопределенно… Мы не намерены тратить время в погоне за призраками, а потому отвергнем его полностью. Слово «независимость» достаточно хорошо передает каждую идею, охватываемую понятием суверенитета, которую необходимо знать при изучении международного права».]. Однако такое возражение против понятия суверенитета осталось, в сущности, лишь юридическим и не затронуло философских корней проблемы.
Моя задача в этой главе состоит в том, чтобы обсудить понятие суверенитета не в терминах юридической теории, а в терминах политической философии. Я думаю, что для этого есть основания, тем более что суверенитет в его исторических истоках, как заметил однажды Еллинек, есть «политическое понятие, которое впоследствии трансформировалось»[[26] — Jellinek G. Recht des modernen Staates: Allgemeine Staatslehre. Berlin, 1900, p. 394.], с тем чтобы обеспечить юридическую поддержку политической власти государства.
Я убежден, что политическая философия должна освободиться от слова, а также от понятия суверенитета не потому, что это понятие устарело[[27] — Ср.: Preuss H. Gemeinde, Staat, und Reichals Gebietskoerperschaften. Berlin,1889; Merriam Ch. E. History of the Theory of Sovereignty since Rousseau. N.-Y.: Columbia University Press, 1900.], не благодаря социологически-юридической теории «объективного права»[[28] — Ср.: Duguit L. Law in the Modern State. N.-Y.: Viking Press, 1919. Я согласен с Дюги в том, что касается необходимости отказаться как от представления о неподотчетности государства, так и от понятия суверенитета государства, но не согласен в том, что касается причин, приведших Дюги к таким выводам.], и не только потому, что понятие суверенитета создает непреодолимые трудности и теоретические сложности в сфере международного права, но потому, что, будучи рассмотренным в его подлинном значении, а также в перспективе той научной сферы, к которой оно принадлежит — политической философии, — это понятие в действительности неверное[[29] — Подобного же мнения придерживается Гарольд Дж. Ласки, хотя он основывается на иной философской позиции. См.: Laski H. J. Studies in the Problem of Sovereignty. New Haven: Yale University Press,1917; A GrammarofPolitics. New Haven: Yale University Press, 1925.Профессор Макайвер обрушился с резкой критикой на понятие суверенитета. См. кн.: MadverR. M. The Web of Government. N.-Y.: MacMillan Co., 1947, pp.48–51,69-73.] и обречено вводить нас в заблуждение, если мы будем продолжать употреблять его, полагая, что это понятие слишком долго и слишком широко использовалось, чтобы его можно было отвергнуть, и не осознавая присущих ему ложных коннотаций.
Надеюсь, что на данном этапе обсуждения будет позволительно сделать несколько педантичное отступление, имеющее, однако, отношение к точному употреблению слов?
Как слова πόλις или civitas часто переводят как «государство» (хотя наиболее подходящим переводом были бы «гражданское общество» (commonwealth) или «политическое общество», но не «государство»), точно так же слова principatus[[30] — Господство, первенство, руководящее начало, принципат, власть Цезаря (лат.). — Прим. пер.] и suprema potestas[[31] — Верховная власть (лат.). — Прим. пер.] часто переводят как «суверенитет», а κυριος[[32] — Господин, властелин (греч.). — Прим. пер.] или princeps («государь») — как «суверен»[[33] — См.: Аристотель. Политика, III. 15. 1286b31; IV. 4. 1290а32, etc.. Там, где Аристотель употребляет слово κυριος, в оксфордском переводе под редакцией В. Д. Росса стоит суверен. Фома Аквинский в «Сумме Теологии» (I–II. 90. 3. Obj.3; 96, 5, corp., obj. 3, and ad 3, etc) употребляет слово princeps, в переводе, изданном английскими доминиканцами, стоит суверен.]. Это неверный перевод, запутывающий дело с самого начала. Principatus («господство») и sumpema potestas («верховная власть») обозначают просто «верховную управляющую власть», а вовсе не «суверенитет», как считалось с того момента, когда это понятие впервые появилось в словаре политической теории. Наоборот, слово «суверенитет» тогда переводилось латинским majestas[[34] — Величие, авторитет (лат.). — Прим. пер.] и греческим ακρα εξουδια[[35] — Верховная власть (греч.). — Прим. пер.], что было хорошо известно во времена Жана Бодена[[36] — См.: Bodin J. De la republique. Paris: Chez Jacques du Puys,1583,Book I,ch. 8.].
II. Суверенный Государь Жана Бодена
Жана Бодена справедливо считают отцом современной теории суверенитета. Согласно Бодену, король не обладает надмирским суверенитетом, превыше которого нет ничего. Бог превыше короля, и верховная власть короля над его подданными подчинена, как таковая, «закону Бога и природы»[[37] — Ibid., Book I, ch. 8.], требованиям морального порядка[[38] — Макс Адам Шепард (см. ст.: Shepard M. A. Sovereignty at the Crossroads: A Study of Bodin // Political Science Quarterly, 1930,v. XLV.pp. 580–603) утверждал, что Воден находился на перепутье между средневековым представлением о государе, который подчиняется закону (человеческому закону) не как vis coactiva (побуждающей силе (лат.) — Прим. перев.), но как vis directiva (направляющей силе (лат.) — Прим. перев.) (см.: Sum. Theol. I–II. 96. 5, ad 3), и современным («монистическим») представлением о государе, который совершенно свободен от какого бы то ни было земного закона. См. также рассуждения проф. Чарльза Маклуэйна о Бодене и Гоббсе в ст.: Mcllwain Ch. Sovereignty in the Present World // Measure, 3d issue, 1950. Совершенно понятно, что Боден до некоторой степени остался верен Средневековью и не дошел до конца пути, который впоследствии проделали Гоббс и Остин. Но если Боден заставил суверена уважать jus gentium (естественное право (лат.) — Прим. пер.) и конституционный закон монархии (leges imperii), то, с его точки зрения, потому, что относительно таких вещей, как неприкосновенность частной собственности, или предписания jus gentium, или «законы государства», подобные салическим законам, отражающим основное соглашение, в котором берет начало власть государя, — человеческие законы и суды являются лишь проявлениями или органами самого естественного права, так что в результате их вердикты распространяются даже на суверена. Своеобразное учение Бодена (основанное, кроме того, на неверном представлении о естественном праве), должно было быть отвергнуто последующими теоретиками суверенитета, и в этом смысле он остановился на полпути. Но остается фактом, что суверен Бодена подчинялся только естественному праву, а не какому бы то ни было закону человеческому, отличному от естественного права, а это и составляет сущность политического абсолютизма.О Жане Бодене см.: Chauvire R. Jean Bodin auteurde la Republique. Paris,1914; Poutlieux A. Quelques dicuments inedits sur Jean Bodin // Revue du XVIe siecle, 1928, vol. XV, fasc. 1–2; Garosci A. Jean Bodin. Milan, 1935; Mesnard P. L’Essor de la philosophic politique au XVIe siecle. Paris: Boivin, 1936, pp. 473–546; статьи «La ‘Republique’ de Jean Bodin» и «Jean Bodin et la critique de la morale d’Aristote» // Revue Thomiste, 1949, vol. III.],[[39] — Салический Закон (Lex Salica), или Салическая Правда, — запись обычного права германского племени салических франков, которая была составлена в начале VI в. н. э. при короле Хлодвиге. Закон защищал индивидуальную собственность, а также утверждал наследование имущества и титула только по мужской линии. Салический Закон позже использовался во Франции, Испании, Италии, Бельгии и других странах в целях установления прямой династической преемственности и устранения возможных иностранных династий. — Прим. пер.]. Но король является сувереном, он обладает человеческим суверенитетом. Давайте послушаем самого Бодена:
«Il est icy besoin de former la definition de soverainete, par ce qu’il n’y a ny juriconsulte, ny philosophe politique, qui 1’ayt definie»[[40] — Bodin, op. cit, Bookl,ch. 8, p. 122: Здесь необходимо дать определение суверенной власти, ибо нет ни правоведа, ни политического философа, который бы сделал это. — Здесь и далее перевод со старофранцузского выполнен Г. М. Тавризян.].
«La souverainete est la puissance absolute et perpetuelle d’une Republique»[[41] — Ibid., p. 122: Суверенитет есть абсолютная и пожизненная власть в Республике.].
«Ceste puissance est perpetuelle»[[42] — Ibid., p. 122: Эта власть является пожизненной.], а именно «pour la vie de celuy qui a la puissance»[[43] — Ibid., p. 126: Это касается жизни того, кто обладает властью.], в отличие от тех, кто «ne sont que depositaires, et gardes de ceste puissance jusques a ce qu’il plaise au peuple ou au Prince la revoquer»[[44] — Ibid., p. 122: Являются лишь ее носителями и сохраняют ее до тех пор, пока народу или Государю не будет угодно ее отозвать.].
«Si le peuple octroye sa puissance a quelcun tant qu’il vivra, en qualite d’officier, ou lieutenant, ou bien pourse deschargerseulement de 1’exercice de sa puissance: en ce cas il n’est point souverain, ains simple officier, оu 1ieutenant, ou regent, ou gouverneur, ou gardien, et bail de la puissance d’autruy»[[45] — Ibid., p. 127: Если народ передаст свою власть кому-либо — будь то в качестве офицера или лейтенанта или просто дабы переложить эту власть на кого-либо, — в этом случае указанное лицо отнюдь не будет сувереном, но будет просто офицером, или лейтенантом, или регентом, или наместником, или стражем, отправляющим чужую власть.]. Ho «Si la puissance absolue luy est donnee purement et simplement, sans qualite de magistral, ny de commissaire, ny forme de precaire,
