до того, как однажды для Израиля возникнет проблема мучительной переоценки его отношения к Иисусу, уже в реальной деятельности, в его манере беспощадно диалектически реагировать на трудности и загадки истории, сам того не осознавая, он приближается к великому дню, который, по словам ап. Павла, будетдля мира подобно воскресению из мертвых и которого Святой Дух заставляет нас ожидать с большим трепетом. Non conversio, sedplenitudo!15 Мне кажется, что человеческая история возможно и медленно, но движется к этому великому дню. Однако это зависит не только от того, во что Израиль будет верить, а главным образом от того, что он будет делать, от того (хотя народ еще рассеян, но уже вновь объединяется), как он будет ведом к поддержанию своей духовной идентичности, ко все большей и большей универсализации духовной миссии своего еврейства (вместо того, чтобы предельно сокращаться, как при режиме гетто), чтобы постепенно Израиль стал — для своего блага и в соответствии с наиболее сокровенными желаниями своего опыта и своей жизни — зависимым от Благой Вести.
И с другой стороны, кто знает, если существует проблема государства, демократического;секулярного;,или;светского;,но истинно;христианского;по духу, то не Государство ли Израиль сможет прежде всего показать, как эта проблема может быть решена, если ему самому действительно удастся быть тем, чем оно призвано быть: демократическим;секулярным;,или;светским;,но действительно;еврейским;по духу?
Из такого практического сходства в действиях и страданиях, о которых я более или менее внятно постарался сообщить (если бы только было возможно правильно рассуждать о вещах, которые Божественная ночь покрывает тайной!), далекое и прошлое являет нам другие примеры, которые потрясают наше сердце. Не возникает ли из гибели Иерусалима и из разрушения Храма иное подобие: не между Израилем и Церковью Христовой, в смысле полной духовной универсальности, которая создавалась не сразу и к которойцерковь продвигалась, раздирая саму себя, — но через страдания и крест, — между еврейским народом и Тем, Кого он не пожелал принять? Я имею в виду тысячи евреев, вознесенных на крест римлянами. Прошло два тысячелетия с тех пор, как Иудея изнемогала под ударами римских легионов, ее детей распинали десятками тысяч, увозили, продавали в рабство; Святая Земля была опустошена, Храм разрушен — Израиль ожидал Мессию славы. Появился же Христос страданий. Его Царство было провозглашено народам земли родившейся Церковью, еврейской в своей основе, в своих апостолах, в каждом из ее первых членов; так Бог Израиля должен был, наконец, одержать победу над Империей-победительницей и свергнуть ее закон. Израиль, однако, отказался признать в распятом Иисусе окончательное завершение своего мессианского призвания.
;В то время как его Бог приобретал наследство среди других народов, Израиль не принял своего поражения: Рим только что победил; но история определила Иерусалиму другую судьбу и другие встречи через сухость (нередко обагренную кровью) пустыни Исхода…;497
Я думаю также о холокосте 6 млн. евреев, уничтоженных Гитлером и немецким расизмом, отметившим нашу эпоху зияющей раной, которая обнаружила своего рода необъяснимое и ужасающее подобие между страданием народа Божьего в его странствиях в ночи мира к его конечному уделу и страданием Сына Божьего, совершающим в великой духовной ночи предвечных замыслов труд искупления рода человеческого.
Еврейский автор, которого я только что цитировал, мой друг Андре Шураки, говорит об увеличивающемся числе прозелитов, входящих в диаспору во времена Римской империи, следующее:;Когда появилось христианство, иудаизм насчитывал около 8 млн. последователей в Римской империи. Пылкость веры библейского народа поддерживалась мессианской надеждой: мир был создан ради любви Мессии; тайна страданий человека будет открыта тогда, когда Избранник Божий победит смерть и установит Царство единства, суда любви. Последняя надежда народа-богоносца против засилия римского язычества обреталась в ожидании Мессии славы;498.
Кто может оценить значение общности надежды между евреями и христианами, столь радикально разделенными, противостоящими друг другу в глубине этой общности, надежду одних и надежду других?
;Приди, — взывает Израиль, — приди, Спаситель Израиля и Спаситель мира, Ты, Который придешь во славе, но Который прежде не приходил в унижении!;
Но мы, христиане, иные: мы знаем, что Он уже пришел в уничижении, Мы знаем Его имя и мы также взываем:;Приди, приди в славе, Спаситель Израиля и Спаситель мира!;
VENI, DOMINE JESU16.
IСхоласты и теория искусства
Dilectae Gertrudi-Raissae meae
Dimidium animae dimidium operis effecit1.
Схоласты не создали никакого особого труда, озаглавленного;Философия искусства;.Это объясняется, скорее всего, строгостью педагогической дисциплины, которой следовали средневековые философы, глубоко и тщательно разрабатывавшие узкопрофессиональные проблемы и не заботившиеся об остающихся между этими колодцами-шахтами неисследованных областях. Однако же у них можно найти достаточно основательную теорию искусства, но искать ее фрагменты приходится среди строгих рассуждений по вопросам логики (;Является ли логика свободным искусством?;)или моральной теологии (;Чем благоразумие, добродетель одновременно нравственная и интеллектуальная, отличается от чисто интеллектуального искусства?;).
В подобных случаях искусство выступает как некое целое, включающее в себя все, от искусства корабела до искусства грамматика или логика; при этом никак не выделяются;изящные искусства;,рассмотрение которых;формально;не входит в затронутую проблему. Начинать надо с метафизики древних, где изложены их взгляды на прекрасное, затем двигаться по направлению к искусству и наблюдать,что получается из слияния этих двух терминов. Такой путь, хотя и громоздкий, по крайней мере полезен тем, что предохраняет от;эстетизма; -заблуждения, распространенного среди современных философов, которые рассматривают изящные искусства в отрыве от искусства в целом, а прекрасное — лишь как предмет искусства, искажая таким образом оба понятия: и прекрасного, и искусства.
Собрав и переработав высказанные схоластами взгляды, можно составить на их основе достаточно полную и обширную теорию искусства. Мы хотели бы указать здесь лишь на некоторые стороны этой теории. Приносим извинения за вынужденно догматический характер данной работы и надеемся, что эти замечания вокруг и по поводу схоластических максим, при всей своей фрагментарности, продемонстрируют, сколь полезно обращаться к опыту древних мыслителей, и привлекут внимание читателей к диалогу между философами и художниками, особенно интересному сейчас, когда остро ощущается необходимость выйти из унаследованного от XIX века духовного кризиса и найти внутренние ресурсы для добротного труда.
IIСфера практическая и сфера умозрительная
Существуют функции разума, направленные исключительно на познание. Они относятся к умозрительной сфере.
Таково начальное постижение основ, которое, как только мы усвоим из чувственного опыта идеи бытия, причины, цели и т. д., позволяет нам непосредственно, в силу природной прозорливости, узреть самоочевидные истины, на которых базируется все наше познание; такова наука, которая дает познание с помощью доказательств и устанавливает причинную связь; такова мудрость499, рассматривающая первопричины и охватывающая все вещи единым умственным взором.
Эти функции совершенствуют разум в его основном предназначении, в том, что является его сущностью, ибо разум как таковой стремится лишь к познанию. Разум действует, и, в конечном счете, сама жизнь его есть деятельность, но это деятельность имманентная, замкнутая в самом разуме, направленная на самосовершенствование, — деятельность, посредством которой он с ненасытной жадностью хватается за бытие, привлекает его к себе, поглощает, впивает его, чтобы;некоторым образом претворить все вещи в себя;.Таким образом, умозрительная сфера — его стихия. Разум мало заботят благо или страдание субъекта, его нужды и нормы. Он наслаждается бытием, видит только его.
Практическая сфера противоположна созерцательной, потому что человек тут преследует не познавательные, а иные цели. Если он и познает, то не ради того, чтобы покоиться в истине, наслаждаться ею (frui), a чтобы пользоваться (uti) знаниями для создания какого-либо продукта или совершения какого-либо действия500.
Искусство принадлежит к практической сфере. Оно направлено на действие, а не на собственно познание.
Есть, правда, созерцательные искусства, которые смыкаются с науками, например, логика; эти научные искусства развивают спекулятивный ум, а не практический рассудок, но и они содержат в своем подходе (mode) что-то практическое; к искусствам же относятся потому, что создают некое произведение, правда, в этом случае внутри самого ума, обращенное на познание и имеющее целью упорядочить наши представления, выстроить некое положение или рассуждение501. Так или иначе, искусство, где бы оно ни встречалось, всякий раз связано с выполнением действия или ряда действий, с созданием произведения.
IIIТворчество и деятельность
Разум замкнут на себя, однако в зависимости от того, познает ли он ради познания или ради действия, он функционирует по-разному.
Созерцательный разум получит полное и безмерное удовлетворение лишь в интуитивном постижении божественной сущности, именно он приводит человека к высшему блаженству — gaudium de Veritate4. В нашем мире он лишь крайне редко может свободно проявляться — разве что у мудреца, теолога, метафизика или у занимающегося чистой наукой ученого. В подавляющем же большинстве случаев разум работает в практической сфере и служит прикладным целям.
Однако сама практическая сфера делится на две самостоятельных области, которые древние называли областью деятельности (agibile,???????)и областью творчества (factibile,???????).
Деятельность в узком смысле, как понимали ее схоласты, состоит в свободном применении наших способностей, или в осуществлении свободного выбора, не в отношении самих вещей или создаваемых произведений, а лишь относительно применения нашей свободы.
Это применение зависит от наших чисто человеческих устремлений, или от нашей воли, которая сама по себе ревностно стремится не к истине, а исключительно к благу человека, ибо только оно утоляет наше желание и любовь, только оно питает бытие субъекта или предстает его самосущностью. Если это применение сообразуется с нормами человеческого поведения и с подлинным смыслом всей человеческой жизни, то оно хорошо, а значит, безоговорочно хорош действующий таким образом человек.
Итак, деятельность подчинена главной цели человеческой жизни и направлена на совершенствование человеческой сущности. Область деятельности — это область морали, или собственно человеческого блага. Благоразумие (Prudence), добродетель практического разума, управляющая деятельностью, вмещается в человеческий диапазон. Благородная царица нравственных добродетелей, она призвана руководить нами, поскольку ее дело — соразмерять наши поступки с конечной целью, которая есть возлюбленный превыше всего Бог, но все же она отмечена низменной природой, так как предмет ее — переплетение нужд, обстоятельств и сделок, составляющих человеческую юдоль, и она подходит ко всему с человеческими понятиями.
Творчество, в отличие от деятельности, схоласты определяют как производящее действие, которое соотносится не с тем, как мы распорядимся своей свободой, а лишь с самим создаваемым произведением.
