Из незавершенного. Самуил Яковлевич Маршак
ВОЙНА ТРЕХ ДВОРОВ
У меня было пальто с пелеринкой. Пелеринка надевалась на плечи поверх пальто и застегивалась на шее. Такое же пальто было и у старшего брата. Сшила нам обоим мама по старой заграничной картинке.
Мы с братом чувствовали, что мама затевает что-то неладное, когда она, вся в лоскутах и нитках, становилась перед нами на колени и принималась в десятый раз запахивать и распахивать на нас пальто, еще без пуговиц и рукавов. Мы стояли недовольные, часто моргали глазами и думали:
«На кого только мы похожи будем!»
И в самом деле, мы были ни на кого не похожи. Ни у одного мальчика — ни в городе, ни у нас на слободке — не было пелеринки. Мальчишки на улице не давали нам проходу.
Мы ходили в такую школу, куда надо было носить свою чернильницу. Чернильницы нам купили «непроливательные» — тяжелые баночки из толстого зеленого стекла с воронкой внутри.
Идем мы как-то с братом по улице осенью, когда уже холодеть стало. Шагаем по твердой земле, по самой середине улицы — чтобы собак у ворот не дразнить. Сумки у нас — через плечо, чернильницы в руках.
Вдруг слышим голоса, смех. Мальчишки играют в бабки. Пестрые, крашеные кости расставлены во всю ширину улицы. А один из мальчишек отбежал немного назад и целится в кости плоской свинцовой «биткой». Раз — и сшиб пару.
Брат осторожно перешагнул через ряд костей. Я тоже шагнул, но нечаянно задел бабку ногой.
Мальчишки рассердились. Один замахнулся на меня, а другой — в рваных штанах, рыжий, рябой — подскочил ко мне, скривил щеку и говорит:
— Разрешите перышко в вашу чернильницу обмакнуть — прошение в управу написать!
Я поднял руку с чернильницей, а он меня ударил под самый локоть. Покатилась моя чернильница боком по дороге. Хорошо, что не разбилась — из толстого стекла была сделана.
— Эх вы! На маленького напали!
Они — на него. Со всех сторон обступили. Дергают за полы пальто, за пелеринку, дразнят:
— Какой это у вас фасончик?
— Чего это вы юбочку на плечи надели?
Брат закричал не своим голосом:
— Дураки! Разбойники! Сумасшедшие арестанты!
И легонько ударил рыжего мальчишку левой рукой, — в правой у него была чернильница.
Мальчишки захохотали, сбили брата с ног и навалились на него всей кучей. Чернильницу у него сразу отняли и стали перебрасывать по всей улице, как мяч. Пропала чернильница, разбилась о камень. Я подскочил к рыжему и вцепился обеими руками ему в тело, — у него сзади в штанах была дыра. Рыжий разом обернулся, поймал меня и прижал коленом к земле. Не помня себя, я заколотил ногами по земле и заорал на всю улицу.
И вдруг мальчишка отпустил меня и кинулся удирать. На бегу он успел крикнуть ребятам:
— Евдак… Те-кай!
Смотрю: за мальчишками гонится целая орава других мальчишек, а впереди этой оравы несется рослый парень в синей рубашке и в кожаном фартуке.
Тут и мы с братом замахали руками и пустились в погоню.
Жарко, весело. Улица пустая, широкая. Ноги в осенней траве путаются. Гоним мы мальчишек и такие слова кричим, что и сами в первый раз слышим.
До самого кладбища гнали. А потом постояли немного, посмотрели бегущим вслед и спокойно пошли назад.
Я иду рядом с большим парнем в кожаном фартуке и, задыхаясь от восторга и благодарности, спрашиваю;
— Это вас зовут Евдак?
— Меня.
— Какой вы сильный! Вас все мальчишки на улице боятся.
А он отвечает:
— Нет. Они только на нашей улице драться не смеют. На своей дерись сколько хочешь, а на чужой нельзя.
— А чьи они, эти мальчишки?
— С рязановского двора, кишечники. А сюда они ходят с нашими ребятами в бабки играть. Ну, бабки одно дело, а драться — другое. А вы чего такие чудные? — вдруг спросил он меня.
— Как чудные?
— Да вот польта на вас такие… Будто у певчих из костела. И чернильницы…
Он прыснул, отвернувшись в сторону. Его товарищи тоже засмеялись.
— Мы нездешние, — виновато сказал брат, — мы всего три дня как в этот город приехали.
— А вы русские? — спросил рыжий.
— Да, — сказал я.
— Нет, — сказал брат, — Мы евреи.
— Ну, это ничего, — ответил рыжий. — У нас во дворе тоже есть еврейчик, Жестянников Минька. Тут мы расстались.
—-
Больше мы в пелеринках и шляпах не ходили, а чернильницы стали прятать в карман, — чернила из них не выливались.
Только это не помогло. Кишечники нас запомнили. Жили они совсем рядом с нами — на большом дворе с открытыми настежь воротами. Через весь двор была там протянута веревка, а на веревке висели сухие и легкие, как папиросная бумага, кишки и пузыри. Они шелестели от ветра и очень нехорошо пахли. Вся наша улица пахла кишками.
У ворот встретил нас как-то одноглазый мальчишка-кишечник. Он свистнул и сказал, озираясь по сторонам:
— Вам тут, на нашей улице, все равно не жить. Подкараулим и убьем.
Мы с братом очень перепугались и не знали, что делать. Большим жаловаться нельзя. Я отправился искать Евдака.
Сначала пошел по нашей улице, потом по переулку, потом по той улице, где была драка. Вот и ворота, откуда выскочили сапожники. В самом конце двора маленький домик. По двору бегает мальчишка, смуглый, краснощекий, и ловит, подбрасывая на бегу, гимназическую фуражку без герба.
— Злые тут у вас собаки? — закричал я издали.
— Не кусаются, — отвечал мальчишка. — А вы до кого, до портного или до сапожника?
— Як сапожнику, — сказал я, — а вы кто?
— Мой отец портной Жестянников, а я Минька.
Он показал мне дверь к сапожнику. Я вбежал и оробел. У перевернутого ящика сидели на скамеечках мальчишки, а среди них сам сапожник. Глаза у сапожника были наполовину закрыты, а лицо у него все заросло бровями, усами и бородой. Когда я вошел, Евдак весело колотил молотком по большому и неуклюжему сапогу, из которого торчали деревянные гвозди, а другой мальчишка чистил грязными руками картошку.
Сапожник хрипло кашлянул и спросил:
— Вы от кого?
Потом приставил руку к уху и сказал нетерпеливо:
— Ась?
Я не знал, что отвечать. Мальчишки засмеялись, а Евдак покраснел.
— Они до меня, — сказал он, вставая. Потом взял меня за плечи и выпроводил на двор. Там я наконец перевел дух.
— Евдак, — прошептал я, — знаешь, тот кишечник, одноглазый, сказал, что подкараулит нас и убьет.
— Ладно, — ответил Евдак хмуро, — коли что, покричи меня, — я приду.
— Да! — сказал я. — А ты думаешь, он будет ждать, пока ты придешь. Ведь от тебя до нас очень далеко.
— Где же далеко, — засмеялся Евдак, — наш забор навпротИ ваших ворот. Вот иди сюда.
Он повел меня к забору за домом. На заборе сидел Минька.
Я тоже вскарабкался на забор и увидел через дорогу наши ворота.
— Евдак, — сказал я с забора, — завтра воскресенье. Приходи к нам.
Евдак молчал.
— И вы тоже приходите, — сказал я Миньке.
— Хорошо, придем оба, — сразу ответил Минька за себя и за Евдака. Завтра утром придем.
— У нас книг много, — сказал я на прощанье, перелезая через забор, есть интересные, с картинками.
— Ладно, не обманем! — сказал Минька.
—-
И в самом деле, на другой день пришли оба.
У нас было две комнаты — столовая с большой лампой и столом, накрытым скатертью, и другая комната, где ночью все спали, а днем занимались мы с братом. Минька, не снимая в комнатах фуражки, бойко разговаривал с нашей мамой. А Евдак молчал и на мамины вопросы отвечал очень тоненьким голоском.
Только потом, когда мы заперлись в спальне, он повеселел и заговорил своим голосом. Мы достали с полки очень большую и очень толстую книгу с картинками. Евдак не знал, что такие книги бывают на свете, и спросил:
— Это ваша еврейская книга?
— Нет, это русская, называется журнал, — сказал я.
Мы все взобрались, поджав под себя ноги на сундук и стали перелистывать удивительную книгу. Скоро книгой целиком завладел Минька. Он и переворачивал огромные страницы, и читал подписи под картинками. Читал неверно: первые буквы кое-как прочтет, а остальные сам выдумает.
— Караван в Монпасье. (В книге было сказано: «Карнавал в Монпелье».)
— Пожар в Соединенных Штанах.
Мы все очень смеялись над Минькой.
В этот день наша мама собиралась в город. Она вызвала меня и брата в другую комнату, показала, где в буфете находится печенье для гостей, а на прощанье сказала:
— Только по улице не гоняйте. Там вас мальчишки поколотят. Сегодня праздник, — они все за воротами.
Мама ушла. Мы сразу поели все печенье. Потом Минька сказал:
— Давайте в казаки-разбойники!
Мы побежали на двор. Только успели мы сосчитаться, как услышали свист. Оглянулись — у нас на дворе чужой мальчишка стоит, одноглазый кишечник!
На его свист ответили свистом на улице.
— Вы чего тут стоите? — спросил брат.
— Мы не до вас, — вежливо ответил ему одноглазый. — Мы до их.
И он указал на Евдака с Минькой.
— До нас? — закричал Минька, расстегивая свой толстый кожаный кушак с медной пряжкой.
— Постой, Минька, — сказал Евдак, — не кипятись. А чего вам от нас надо?
— Вы чего на нашу улицу ходите? — спросил одноглазый, беспокойно озираясь.
— Здесь не улица! — закричал Минька, — тут чужой двор. Ждите нас у фортки на улице, не убежим!
Евдак поднял с земли большой кирпич и повернулся к одноглазому боком.
А из-за дома крались уже длинной цепью мальчишки.
Тут был и рябой, и другие кишечники. Человек семь, а то и больше. У всех были в руках рогатки, колья из плетня и кирпичи.
— Вон их сколько, — сказал Евдак задумчиво. — Текать надо.
Брат шепнул нам всем:
— На старый завод! Там спрячемся.
В конце двора за деревьями был у нас недостроенный и давно заброшенный завод. Кажется, пивоваренный. Широкие двери его были заперты. В завод можно было проникнуть только по шаткой лестнице, которая вела на чердак.
Не поворачиваясь, мы стали медленно и незаметно пятиться к заводу. Впереди нас прыгал, будто гарцевал на коне, Минька, отстреливаясь обломками кирпича. У него самого было уже поранено ухо, — кровь ниточкой текла за воротник. Минька сам не замечал этого, а я, как только увидел у него кровь, начал плакать.
— Жидовская команда, — кричали кишечники, — Минька — жид! Евдак жидовский казак! Идите сюда, свинью резать будем, салом губы намажем!
Но мы были уже у лестницы. Я никогда на нее не решался взобраться, а тут полез. Евдак с Минькой и брат задержались
