то, что тридцать девушек пленят зрителей ровно в тридцать раз больше, чем одна.
И если я назову здесь несколько имен, то этот перечень отнюдь не охватывает всех поэтов, которых я считаю достойными внимания.
Я упомяну только тех, чье творчество представляется мне характерным примером в разговоре о путях нашей поэзии.
Из всех молодых поэтов, появившихся за последние годы, пожалуй, больше других сказал о себе и при этом с наибольшей открытостью Евгений Евтушенко.
Должно быть, поэтому его и заметили больше и раньше, чем многих других.
По традиции, проложенной Маяковским и так соответствующей революционной эпохе, Евтушенко и его сверстники завоевали на первых порах популярность устными выступлениями. Им были нужны не столько заочные читатели, сколько непосредственные и зримые слушатели, от которых можно ждать прямого и немедленного отклика. Это установило живую связь между поэтами и аудиторией и в какой-то степени помогло им освободиться от налета книжности, которым так часто покрывается лирическая поэзия.
Пожалуй, со времен Маяковского поэты никогда не собирали так много слушателей, особенно из среды молодежи, как в последние годы. Но эстрада, если она не трибуна, а только эстрада, таит в себе и немало опасностей. Очень часто она ведет к демагогии, к позерству, к поискам дешевого успеха. И нужна трезвая голова и подлинное чувство собственного достоинства, чтобы устоять, не поддаться «чаду упоительных похвал», о котором говорит в своих стихах Баратынский, чтобы научиться отличать самые бурные аплодисменты от настоящей и серьезной оценки поэтического труда.
Нечего греха таить, и в наше время не всегда легко молодому поэту (хоть и много легче, чем поэтам предшествующих поколений) пробиться к читателю. Иной раз для этого ему приходится изрядно поработать кулаками. И очень часто мы видим сначала кулаки этого пробивающего себе дорогу поэта, а потом уже и его самого.
Такими «кулаками» были, например стихи молодого Валерия Брюсова — «О, закрой свои бледные ноги!», — в которых еще нельзя было провидеть классически уравновешенного Брюсова поздних лет.
Аудитория, состоящая из молодежи, раньше признала Евтушенко, чем мы, люди более зрелого возраста. Что-то демагогическое, бьющее на эффект, какое-то самолюбование, а порой нескромная интимность заставляли нас настораживаться при чтении его стихов, изредка и случайно доходивших до нас.
Что-то изнеженное, родственное Игорю Северянину, а то и Вертинскому {33}, чувствовалось иной раз в его стихах:
…И, улыбаясь как-то сломанно
И плача где-то в глубине,
Маслины косточку соленую
Губами протянула мне… {36}
Но день за днем мы стали все больше узнавать Евгения Евтушенко, поэта разнообразного, неровного, может быть, еще не вполне проявившего себя, но всегда внятного и заставляющего прислушиваться к своему голосу.
Хорошо сделала «Молодая гвардия», выпустив в этом году довольно большой том его стихов {37}.
Многое в этом сборнике оказалось для меня — думаю, к цля других читателей — неожиданным и новым.
По первым своим впечатлениям я никак не ожидал от Евтушенко таких полновесных и зрелых стихов, как, например, «Глубина».
Я не могу отказаться от желания процитировать их здесь полностью:
Будил захвоенные дали
рев парохода поутру,
а мы на палубе стояли
и наблюдали Ангару.
Она летела одаренно,
в дно просвечивало в ней
сквозь толщу волн светло-зеленых
цветными пятнами камней.
Порою, если верить глазу,
могло казаться на пути,
что дна легко коснешься сразу.
лишь в воду руку опусти.
Пусть было здесь немало метров,
но так вода была ясна,
что оставалась неприметной
ее большая глубина.
в незамутненности волны
ведь ручейков журчащих ясность
отнюдь не признак глубины.
Но и другое мне знакомо,
и я не ставлю ни во грош
где ни черта не разберешь.
И я хотел бы стать волною
реки, зарей пробитой вкось,
с неизмеримой глубиною
и с каждым
камешком
Было бы хорошо, если бы Евтушенко всегда помнил эти строчки:
…с неизмеримой глубиною
и с каждым камешком насквозь!
В этих прозрачных до дна стихах Евтушенко следует основному направлению русской поэзии, ясной и глубокой, верной пушкинскому началу.
И вместе с тем он умеет остро чувствовать время, наш сегодняшний день.
Есть у него трогательные и умные «тихи — о «временном»:
Рассматривайте временность гуманно.
На все невечное бросать не надо тень.
Есть временность недельного обмана
потемкинских поспешных деревень.
Но ставят и времянки-общежитья,
пока домов не выстроят других…
Вы после тихой смерти их
скажите
спасибо честной временности их {38}.
Евгению Евтушенко удалось здесь передать без громких слов ту обстановку строящейся страны, образ которой дал и Андрей Вознесенский в отличных стихах «Из Сибирского блокнота».
Такую же вдумчивость и сосредотеченность мы находим в стихах Евтушенко, посвященных родной природе:
…В грузовике на россыпях зерна
куда-то еду,
вылезаю где-то,
вхожу в тайгу,
разглядываю лето
и удивляюсь, как земля земна!
…Все говорит как будто:
«Будь мудрее
и в то же время слишком не мудри!..» {39}
Порт не только любуется природой, но и как бы сам чувствует себя частью русской природы. Недаром же так органично, так естественно рифмуются в его стихах о Волге слова _»России»_ и _»меня растили»_, а в другом стихотворении — _»российскому»_ и _»росистому»_.
Ведь рифмы — не побрякушки, не внешние украшения стихотворных строчек. По рифмам и ритму можно иной раз безошибочно судить о степени искренности автора.
В стихах «Русская природа» Евтушенко говорит:
Я не умру!
Ты, как природу русскую,
прими в себя!
Это мужественное отношение к смерти не случайно в нашей молодой поэзии. Его можно найти и у другого поэта, которого, впрочем, сейчас уже нельзя причислить к «молодым», — у Евгения Винокурова:
Я, как в воду, войду в природу,
И она сомкнется надо мной… {40}
Может быть, читая приведенные здесь строгие и ясные, чуждые внешних эффектов строки Евгения Евтушенко, кое-кто и не узнает его. Где тут свойственный ему буйный молодой задор, его разговорно-интимные интонации?
Какие девочки в Париже
ай-ай-ай!
Какие девочки в Париже
просто жарко!..
Из этих стихов («Парижские девочки») мы узнаем, что с парижской точки зрения
Стиляжек наших платья — дилетантские
и что у настоящих — парижских — «стиляжек» голубые волосы и ковбойские брючки.
По словам Евтушенко, при виде парижских девочек, покачивающих «мастерски боками», он и его спутники вылезли «в окно автобуса по пояс»
И кое-кто из членов делегации,
про бдительность забыв, разинул рот.
Но вот на улицах Монмартра появляется девушка, «вся строгая»,
с глазами красноярскими гранитными
и шрамом, чуть заметным над губой.
Она так не похожа на «парижских девочек», что Монмартр замирает при ее появлении, а поэт восторженно восклицает:
Всей Франции
она не по карману.
Эй, улицы,
понятно это вам?!
Неужели Евтушенко и в самом деле думал, что эта громко сказанная фраза «Всей Франции она не по карману» может быть воспринята, как лестная аттестация строгой красноярской девушки?
Здесь мы опять встречаемся с тем эстрадным Евтушенко, который не жалеет пряностей при изготовлении горячих и острых блюд.
А между тем в его парижском цикле мы находим такие превосходные стихи, как «Верлен».
…Плохая память у Парижа,
и, как сам бог теперь велел,
у буржуа на полках книжных
стоит веленевый Верлен…
Естественны, метки и сатирически значительны и рифмы и аллитерации в этом четверостишии («веленевый» — «Верлен»). Это не то, что «кокосы» «кокотки» и «луковый» — «лукавый» в других его стихах.
Стихотворение о Вердене подымается до высокого обличительного пафоса:
Вы под Верлена выпиваете
с набитым плотно животом.
Вы всех поэтов убиваете,
чтобы цитировать потом!
Столь же значительно и остро современно другое стихотворение из того же заграничного цикла — «Тень».
Вниманье, парижское утро!
Вдоль окон бистро и кафе
проходит по улице «ультра»,
обмотанный пестрым кашне…
Глаза он под шляпою прячет,
у дома Тореза маячит
его осторожная тень…
Ажаны от страха немеют,
С ней встретясь в полночную темь.
Не только маячить умеет
И кончаются эти слова сильной и действенной строфой:
Париж, не поддайся смятенью.
Я верю — сомкнувшись тесней,
Расправишься с этою тенью
Ты, город великих теней!
Как убедительно звучит здесь обычная у Евтушенко игра слов — «_тень_» и «город великих _теней_»!
Этот пример лишний раз показывает, что и рифмы, и аллитерации, и словесная игра оправдывают себя лишь в тех случаях, когда они мобилизованы поэтической мыслью, а не слоняются без дела.
Евтушенко пишет много и разнообразно. И он не прочь поиграть и даже подчас щегольнуть аллитерациями. Но он не опутывает себя их сетями настолько, чтобы потерять возможность свободного и толкового разговора с читателем. Он отзывается на самые острые темы сегодняшнего дня.
Это существенная и важная черта его дарования. Без живой связи с обществом, со своей страной и миром, без чувства гражданственности немыслим настоящий поэт.
Но широта интересов идет порой у Евтушенко в ущерб глубине, в ущерб той сосредоточенности, которая составляет главнейшее условие поэтической мысли.
Читая многие его стихи, задаешь себе иной раз вопрос: почему те же мысли не изложены прозой?
Это чаще всего относится к его стихам, в которых за смысловой темой не чувствуется темы музыкальной.
И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что размеры и ритмы у него часто случайны, а иной раз и расходятся с содержанием.
То его стихи (по всей вероятности, нечаянно) ложатся на мотив уличной песенки «Купите бублики», то в них слышатся полузабытые «Кирпичики».
Он не задумывается над выбором стихотворных размеров, и они часто подводят его.
Возьмите стихотворение на такую значительную тему, как «Песни революции»:
…Купите сборники.
Перечитайте пристально.
Не раз, не два должны вы их прочесть.
Себе вы напевайте
вслух и мысленно
и вашим детям,
Услышите вы
скорбное и дальнее
тяжелое бренчание кандальное.
Увидите вы
схваченных и скрученных,
истерзанных,
расстрелянных,
замученных.
Не приторным и ложным гимнам времени
они своим
заветным песням верили,
Они их пели,
крадучись,
Им было петь не в полный голос
горестно…
Кто узнает в этих унылых и однообразных ритмах Революцию, которая и в самые тяжелые свои годы была полна энергии, жизни, веры в победу? Сравните эти вялые строки с подлинными песнями революции. Ведь даже «Похоронный марш» звучал величаво, бодро, во славу жизни.
А здесь мы читаем:
Увидите вы схваченных и скрученных,
истерзанных,
расстрелянных,
замученных.
По интонации это скорее похоже на песню нищих слепцов, просящих подаяния, чем на стихи о песнях революции.
А уж неверная музыкальная настроенность неизбежно ведет автора ко множеству ошибок и неточностей.
Неужели до революции революционные песни пелись только вполголоса? И разве нельзя было придумать для гимнов царского времени более меткие эпитеты, чем «приторные и ложные»? А как искусственно и надуманно звучит строчка:
Им было петь не в полный голос
горестно…
Я остановился так подробно на этом стихотворении, далеко не самом типичном для Евгения Евтушенко, отнюдь не из желания выставить напоказ его слабые строчки.
Но расхождение ритма и содержания, столь заметное в этом стихотворении, для него не случайно.
И это объясняется прежде всего отсутствием сосредоточенности.
В лучших стихах размеры, ритмы, интонации рождаются вместе с поэтической мыслью.
Вы не можете себе представить «На холмах Грузии» Пушкина, «Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова или «Незнакомку» Блока написанными в другом размере и ритме. Музыкальная их тема возникла вместе со смысловой.
«Не искушай меня без нужды…» Баратынского так и родилось в форме романса. Оно было романсом еще до того, как на него была написана знаменитая музыка.
Наши великие поэты знали, в каком ключе, роде, жанре они пишут. И каждое их стихотворенье было не только поэтическим, но и музыкальным произведением.
То «бормотание», которое предшествовало у Маяковского писанию стихов, было, по
