мою дверь.
— Сэр? — вопросительно проговорил мой хозяин.
— Сэр? — более настойчиво заметил он.
— Сэр, у нас начинается вечерняя служба.
В последних словах слышалось уже приказание, если не угроза. Затем те же гулкие, исполненные достоинства и невозмутимого спокойствия шаги снова прозвучали в коридоре и прокатились вниз по лестнице.
Разумеется, я спал; я крепко спал, пока из нижнего этажа доносилось жидкое пение, в котором принимало участие не больше трех голосов (два мужских и один женский), а также во время долгой и монотонной проповеди, урывками долетавшей до меня.
Удостоверившись в том, что служба окончена, я наконец рискнул выглянуть в окно. Негр, провожаемый хозяином, куда-то уходил, несмотря на то, что добросовестно выслушал службу и тем вполне заслужил свой ужин и ночлег. Но недоверчивый африканец, видимо, опасался повторения той же истории, то есть получасового пения и не менее продолжительной проповеди.
Мрачные предчувствия не покидали меня. Мне казалось столь вероятным, что хозяин мой, проводив упрямого негра, немедленно отправится в мою комнату для того, чтобы излить на меня всю свою желчь и всю досаду… Но в прозрачной тишине светлых сумерек я услышал только редкие Звуки мирной беседы, доносившейся с террасы. Терраса эта была отгорожена невысоким забором, за которым возвышался соседний дом с балконом. На балконе стояла молодая женщина и, несмотря на дальность расстояния, приятельски беседовала с седовласым проповедником, сидевшим на террасе.
— Он у нас жирный, миссис Браун, очень жирный. Сливками, одними сливками питается, — говорил мой хозяин, а затем, обращаясь, очевидно, к коту, сладко вытягивал:
— Ах ты, Пус! Ах ты, Пусси! Ах, жирный Пус!
— Зачем это вы ему на шею колокольчик привязываете, будто козлу? осведомлялась соседка.
— А для того, чтобы мы знали, когда он в кладовую ходит. Он у нас вор, он у нас мошенник, он у нас лакомка… Давай, Пус, я тебе на хвост бумажку привяжу!
Согласился ли Пус на такую невинную забаву или, подобно матросам с улицы, деликатно отстранил приставания моего хозяина, — не ведаю. Но джентльмен вовремя отказался от своего намерения, ибо орлиный взор его заметил меня, наблюдавшего эту сцену из окна второго этажа.
Благообразное лицо его снова приняло бесстрастное, безжизненное выражение. Но, помолчав некоторое время и поразмыслив, величавый старик, очевидно, решил не обращать ни малейшего внимания на непрошенного свидетеля его мирных забав. Да и правда, что толку было в человеке, который и без того невысоко ставил его духовный авторитет?
Бедный Пус был пойман, и роковая бумажка была ловко прицеплена к его пушистому хвосту, что привело в великий восторг молодую соседку моего пожилого почтенного хозяина.
Решив, что после этой легкомысленной сцены на террасе я могу безнаказанно пользоваться «Отдыхом моряка» как гостиницей, без необходимости посещать вечерние и утренние службы, — я отправился взглянуть на веселый город Фой. Благо, еще не совсем стемнело.
Из очерков «По Англии»
«Лифт» не всегда означает подъемную машину. Это слово, употребляемое в смысле существительного, имеет и другое значение.
Усталый путник тянется в жаркий день по пыльной дороге. До ближайшего города с отелями и трактирами очень далеко. Не поспеть к ночи. Проситься в дом к какому-нибудь фермеру — нельзя. Это не в английском обычае. Для бездомных бродяг в Англии, имеются ночлежки — в городах и даже деревнях.
Можно забраться в какой-нибудь одиноко стоящий амбар и переночевать там, но не всякий путник решится на это. В оградах ферм имеются злые собаки. Хозяину может прийти в голову заглянуть в амбар — посмотреть, все ли в порядке. Найдет вас, выгонит среди ночи.
Бредет путник по прямой дороге. И свернуть некуда, и передохнуть негде. Нельзя же растянуться для отдыха тут же, на пыльной дороге. Правда, с обеих сторон дороги стелются зеленые поля, но это частновладельческие участки, отгороженные высокой насыпью, а иногда и колючей изгородью. На долгие мили тянется пыльный путь, замкнутый с двух сторон заборами. Будто не проезжая дорога, а тюремный коридор.
Путник устает и валится на мягкую перину пыли. Становится прохладнее, но зато близятся сумерки. Ничего не поделаешь — надо перескочить через забор и выбрать местечко для ночлега. Ночью может полить дождь; погода в Англии крайне изменчивая и своенравная. Но поспеть ли в ближайший городок, находящийся на расстоянии 10 или 15-ти миль, до наступления темноты?
Усталость и сладкая дремота заглушают чувство тревоги, и путник закрывает глаза.
Вдруг слышит:
— Добрый вечер, сэр! Далеко ли идете?
— Добрый вечер. Я иду в Лонстон.
— А ночевать где думаете, сэр?
— Если не поспею в Бодмин, переночую где-нибудь под деревом.
Добрый человек (кто бы он ни был — шофер ли автомобиля, возвращающегося порожняком, или кучер частного экипажа, а то и просто развозчик керосина) сочувственно качает или кивает головой, а затем говорит:
— Я еду в Лифтон; оттуда до Лонстона рукой подать. Если вы хотите, сэр, вы можете иметь «лифт».
Это значит, что добрый человек предлагает вам бесплатный проезд «подъем».
В эту счастливую ночь путник ночует не на поляне под одиноким деревом, а на мягких перинах и под дюжиной одеял в просторном номере «Колоса ржи».
В благодушном и гостеприимном Корнуолле вы всегда можете рассчитывать на «лифт», отправляясь в дальний путь пешком.
В конце июня — в пору жары, мух и наплыва туристов — я бродил по Корнуоллу вместе с моей спутницей.
За заборами, по обе стороны дороги, шел сенокос. Кое-где паслись голые, недавно остриженные овцы, выглядевшие, как тихие и кроткие девушки после тифа.
О недавней стрижке овец говорили нам и бесконечные возы, нагруженные доверху мягкой шерстью всевозможных оттенков.
Мы пришли в Тинтаджель, прославленный балладами, воспевающими короля Артура и рыцарей «Круглого стола» . Нам не удалось покинуть высокое и скалистое побережье Атлантического океана в заранее намеченный срок.
От старинного замка сохранились только груды камней. Несколько грудок на том месте, где были ворота замка и угловые башни. Но по какому-то чудесному совпадению сохранились (хотя бы в виде смутного очерка) некоторые из наиболее характерных черт замка: круглый свод ворот, не^
сколько углов и выступов. Все это призрачно и хрупко. Кажется, что жидкие груды камней вот-вот рассыплются.
Но в самой непрочности и хрупкости тинтаджельских развалин заключается немало очарования. Когда воображение сопоставляет их с мощным образом древнего замка, в стенах которого находили приют и защиту лукавый король Марк, недостойный супруг Изольды, сэр Тристан и другие рыцари, — душу охватывают грусть и умиление.
Замок рухнул, но картины окружающей природы уцелели. Прочны и массивно тяжелы круглые скалы Тинтаджеля, вдающиеся в океан.
Покинули мы обаятельные тинтаджельские руины не утром, как собирались, а после полудня. Ближайший пункт нашего маршрута находился на расстоянии 20 миль. Мы говорили себе: пройдем 10 миль до Бодмина, там отдохнем, а к ночи будем у Ла-Манша.
Мы долго карабкались, взбираясь на крутые склоны гор поблизости от Тинтаджеля. Солнце было высоко и роняло на нас свои отвесные лучи. Зато мы сократили путь и снова очутились на пыльной проезжей дороге.
— Сэр! — раздалось за нами.
С нами поравнялась белая лошадь со щегольским экипажем. Грум сидел на облучке, небрежно развалившись и сбив котелок на затылок. Неизвестно, почему его лошадь бежала так быстро: вожжи не были натянуты, а кнут торчал на своем месте.
Кучер лукаво подмигнул, причем его красное и давно не бритое лицо изобразило улыбку. Он сказал нам:
— В Камельфорд идете? На станцию? Я могу предложить вам лифт, если пожелаете.
Мы сели.
Нам было отчасти совестно ставить свои пыльные ноги на чистенький коврик щегольского экипажа. Но с этим ничего нельзя было поделать.
Посадив седоков, кучер нежданно преобразился. Потянул свой котелок с затылка на лоб. Сел прямо, подобрал вожжи и даже потряс в воздухе длинным бичом. Лошадь, не нуждавшаяся в понукании, побежала быстрее.
— Халло, Том Пукер! — приветствовал нашего кучера встречный шофер.
Но Том Пукер не удостоил его ответом — только сдержанно кивнул.
Можно было подумать, что он везет не путников, воспользовавшихся «лифтом», а владельцев своего щегольского экипажа или, по меньшей мере, богатых американцев-туристов. Так серьезен и важен он стал.
Мне часто случалось видеть джентльменов типа Тома Пукера, пляшущих и хлопающих от холода в ладони у подъездов станций или гостиниц. В большинстве это — короткие и плотные люди, добродушные, нетрезвые, небритые. Танцуя вокруг своих карет и экипажей в ожидании седока, они непрестанно и скороговоркой болтают, как сороки.
Но Том Пукер был молчалив, как сфинкс.
— Много ли у вас бывает туристов? — спросил я нашего благодетеля.
— Много, сэр, в этом месяце много, — ответил Том и замолчал.
— Что, американцы? — осведомился я снова.
— Много американцев, сэр.
— У американцев говорят с очень странным акцентом. Не правда ли? заметила моя дама.
Том Пукер обернулся к нам, и в «веселых глазах» его зажегся юмористический огонек.
— С очень, очень странным акцентом, мэм (мэдэм). Вы совершенно правы.
Подождав с минуту, он добавил:
— Они говорят сильно в нос, мэм.
Для пояснения он издал несколько соответствующих носовых звуков.
Это нас рассмешило. Том Пукер окончательно оживился.
— У них выходит как-то «Амарэка», «Амарэкан». Очень странно, мэм. Мы много их возим, сэр. Очень хорошо платят, но любят хорошую езду. 3а двадцать лет я научился подражать их говору. Мне случается часто разговаривать с ними. Часто случается, сэр, — Том Пукер щелкнул в воздухе бичом, что испугало не столько нашу лошадь, сколько проходившую по дороге корову. Корова взлезла передними ногами на зеленую изгородь, а Том продолжал:
— Видите ли, сэр, мы, кучера, никогда не заговариваем первые. Иной раз скажешь что-нибудь седоку, а ему это покажется глупым. Да некоторые седоки вовсе и не желают разговаривать. Мы знаем, как обращаться с седоками, сэр.
Ни один порядочный кучер не заговорит с седоком первый. Седок спросит: какова у вас здесь погода? Ответишь: тепло и сухо, сэр. И замолчишь. Никто из нас не ввязывается в разговор первый. Иному седоку наша речь может показаться глупой…
Эта тема так полюбилась Тому, что он продолжал развивать ее до самого Камельфорда.
Том Пукер был и в самом деле порядочным и благовоспитанным кучером. Но не все его коллеги отличались одинаковым джентльменством.
Тощий и угреватый малый, поравнявшись с нами, закричал нам со своей линейки:
— Откуда, Том? Сколько взял?
Очевидно, малый догадывался, что мы только «лифт», а не платные седоки.
Том не ответил и еще больше приосанился. Стремительно обернувшись, он спросил нас:
— Прикажете ехать быстрее, сэр?
У маленькой Камельфордской станции, терявшейся в стороне от необъятно широкого полотна железной дороги, мы очутились в веренице других экипажей и автомобилей. Том подъехал к вокзалу, соскочил с козел и ловко помог нам выбраться из экипажа.
Прощаясь с нами, он громко и явственно произнес:
— Благодарю вас, сэр. Доброй ночи! Счастливого пути!
Благодарить нас ему
