охотятся на ротозеев-мерланов. Приготовил и удочку, предназначавшуюся для более шустрой и наблюдательной рыбки, макрелей. Эанятый делом, Чарли не сразу откликнулся на голос отца, который привел свою лодку к концу мола и оттуда звал сына.
В тумане лунной ночи мы осторожно пробираемся сквозь тесные ряды спящих лодок и, отталкиваясь от них, покидаем бухту.
Отъехав немного, Чарли и старик принялись подымать парус.
— Я в Плимут собираюсь на днях, — нарушил молчание Чарли. — Тут вы агента подговорили не брать меня на службу, а в Плимуте меня возьмут.
Старик ничего не ответил на неожиданное заявление сына и только обратился ко мне:
— Поберегитесь, сэр. Я перебрасываю парус.
— А если не возьмут, я в Фой пойду — в лодочники, — продолжал неугомонный Чарли. — Меня лодочник из Фоя звал — вчера в «Макрелях».
— Не болтай лишнего, малый. Да приготовь приманку, смотри — хватит ли ее у тебя? А то опять придется макрелей на приманку крошить… Вот здесь мы якорь кинем.
— Каким образом вы узнаете места? — спросил я у старика, видя, что он высматривает для остановки определенный пункт.
— А у нас есть старинные меты. Слева на берегу дерево, справа дом, да маяк в море. Таких мет у нас множество. Еще предками установлены.
И дом и дерево были почти неразличимы в сумраке. Только маяк светился где-то, как неясная, низкая звездочка. Но зоркий взгляд старика отыскал привычные меты.
Подняли тяжелый, заржавелый якорь и швырнули его в темную глубину. Зыбкое суденышко закачалось, но приросло к месту так же надежно, как большой корабль, ставший на якорь. Через несколько мгновений выбросили «лайн» и стали вытаскивать белых мерланов — сначала одного за другим, а потом реже.
Хмельному Чарли не везло. Рыба поминутно срывалась у него, и он ворчал. Старик удил молча, но зато чаще перебрасывал трепещущую рыбу в ведро, стоявшее на конце у Чарли. Порой рыба падала на дно лодки и, очнувшись, металась от кормы до середины.
— Отец! — снова начал Чарли, забыв про ужение. — Если вы не отпустите меня, я убегу. Как-нибудь, когда буду один в лодке, я поеду через пролив к французским рыбакам.
— К французским рыбакам? — грозно переспросил старик. Сумасбродная идея Чарли нарушила наконец его душевное равновесие.
В эту самую минуту неудачливая полуаршинная рыбина с огромной головой и чудовищной пастью, сродни акулам, проглотила его крючок. Эту рыбу, называемую по-английски «dog-fish» (собака-рыба), рыбаки в пищу не употребляют, но и не выбрасывают в море живой, так как считают ее вредной хищницей, пожирающей множество мелкой рыбешки.
Старик схватил ее за хвост и с яростью ударил о борт лодки. Длинное, узкое туловище «собаки-рыбы» изогнулось и застыло в мучительном напряжении. Старик взглянул на нее, когда она снова вытянулась и стала в его руках прямой, как палка, — и хлопнул о борт.
Затем перебросил ее, всю окровавленную, но еще живую, сыну.
— Режь на приманку, когда вся выйдет. Все же лучше, чем крошить макрелей.
Понемногу стало светать, хотя солнце появилось еще не скоро. Наконец просветлели и нежно окрасились волны, и жадные чайки, кружившиеся до того над нашей лодкой, успокоились и закачались на волнах.
Только изредка одна из белых птиц подымалась над волной, сжимая лапки и летя в неизвестном направлении с голодным, печальным криком. Иногда ей удавалось схватить что-нибудь перед полетом — какой-нибудь кровавый остаток от dog-fish, выкинутый за борт, — и тогда в пронзительных криках птицы слышалось торжество.
Рыбаки удили до полудня.
В знойные часы на море было тихо и безветренно; тише, чем на рассвете. Чайки — все до единой — исчезли с нашего горизонта. Старик и Чарли прекратили ловлю и застыли, каждый на своем конце лодки, ожидая ветра или попросту отдыхая после девяти часов однообразного труда.
Чарли низко наклонил голову, отяжелевшую от вчерашнего хмеля, бессонницы и сумасбродных ночных дум. Быть может, ему все еще мерещились французские рыбаки, о которых он говорил ночью, или беспечные флотилии лодок с флагами и музыкой в веселом городке Фой.
Старик, сонно мигая покрасневшими веками, смотрел в сторону берега, и на лице его отражалась какая-то давняя, тяжкая забота.
ДВЕНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ
Славянская сказка
Знаешь ли ты, сколько месяцев в году?
А как их зовут?
Январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь.
Только окончится один месяц, сразу же начинается другой. И ни разу еще не бывало так, чтобы февраль пришел раньше, чем уйдет январь, а май обогнал бы апрель.
Месяцы идут один за другим и никогда не встречаются.
Но люди рассказывают, будто в горной стране Богемии была девочка, которая видела все двенадцать месяцев сразу.
Как же это случилось?
А вот как.
В одной маленькой деревушке жила злая и скупая женщина с дочкой и падчерицей. Дочку она любила, а падчерица ничем ей не могла угодить. Что ни сделает падчерица — все не так, как ни повернется — все не в ту сторону.
Дочка по целым дням на перине валялась да пряники ела, а падчерице с утра до ночи и присесть некогда было: то воды натаскай, то хворосту из лесу привези, то белье на речке выполощи, то грядки в огороде выполи.
Звала она и зимний холод, и летний зной, и весенний ветер, и осенний дождь. Потому-то, может, и довелось ей однажды увидеть все двенадцать месяцев разом.
Была зима. Шел январь месяц. Снегу намело столько, что от дверей его приходилось отгребать лопатами, а в лесу на горе деревья стояли по пояс в сугробах и даже качаться не могли, когда на них налетал ветер.
Люди сидели в домах и топили печки.
В такую-то пору, под вечер, злая мачеха приоткрыла дверь, поглядела, как метет вьюга, а потом вернулась к теплой печке и сказала падчерице:
— Сходила бы ты в лес да набрала там подснежников. Завтра сестрица твоя именинница.
Посмотрела на мачеху девочка: шутит она или вправду посылает ее в лес? Страшно теперь в лесу! Да и какие среди зимы подснежники? Раньше марта месяца они и не появятся на свет, сколько их ни ищи. Только пропадешь в лесу, увязнешь в сугробах.
А сестра говорит ей:
— Если и пропадешь, так плакать о тебе никто не станет! Ступай да без цветов не возвращайся. Вот тебе корзинка.
Заплакала девочка, закуталась в рваный платок и вышла из дверей.
Ветер снегом ей глаза порошит, платок с нее рвет. Идет она, еле ноги из сугробов вытягивает.
Все темнее становится кругом. Небо черное, ни одной звездочкой на землю не глядит, а земля чуть посветлее. Это от снега.
Вот и лес. Тут уж совсем темно — рук своих не разглядишь. Села девочка на поваленное дерево и сидит. Все равно, думает, где замерзать.
И вдруг далеко меж деревьев сверкнул огонек — будто звезда среди ветвей запуталась.
Поднялась девочка и пошла на этот огонек. Тонет в сугробах, через бурелом перелезает. «Только бы, думает, огонек не погас!» А он не гаснет, он все ярче горит. Уж и теплым дымком запахло и слышно стало, как потрескивает в огне хворост.
Девочка прибавила шагу и вышла на полянку. Да так и замерла.
Светло на полянке, точно от солнца. Посреди полянки большой костер горит, чуть ли не до самого неба достает. А вокруг костра сидят люди — кто поближе к огню, кто подальше. Сидят и тихо беседуют.
Смотрит на них девочка и думает: кто же они такие? На охотников будто не похожи, на дровосеков еще того меньше: вон они какие нарядные — кто в серебре, кто в золоте, кто в зеленом бархате.
Стала она считать, насчитала двенадцать: трое старых, трое пожилых, трое молодых, а последние трое — совсем еще мальчики.
Молодые у самого огня сидят, а старики — поодаль.
И вдруг обернулся один старик — самый высокий, бородатый, бровастый — и поглядел в ту сторону, где стояла девочка.
Испугалась она, хотела убежать, да поздно. Спрашивает ее старик громко:
— Ты откуда пришла, чего тебе здесь нужно?
Девочка показала ему свою пустую корзинку и говорит:
— Нужно мне набрать в эту корзинку подснежников. Засмеялся старик:
— Это в январе-то подснежников? Вон чего выдумала!
— Не я выдумала, — отвечает девочка, — а прислала меня сюда за подснежниками моя мачеха и не велела мне с пустой корзинкой домой возвращаться.
Тут все двенадцать поглядели на нее и стали между собой переговариваться.
Стоит девочка, слушает, а слов не понимает — будто это не люди разговаривают, а деревья шумят.
Поговорили они, поговорили и замолчали.
А высокий старик опять обернулся и спрашивает:
— Что же ты делать будешь, если не найдешь подснежников? Ведь раньше марта месяца они и не выглянут.
— В лесу останусь, — говорит девочка. — Буду марта месяца ждать. Уж лучше мне в лесу замерзнуть, чем домой без подснежников вернуться.
Сказала это и заплакала.
И вдруг один из двенадцати, самый молодой, веселый, в шубке на одном плече, встал и подошел к старику:
— Братец Январь, уступи мне на час свое место! Погладил свою длинную бороду старик и говорит:
— Я бы уступил, да не бывать Марту прежде Февраля.
— Ладно уж, — проворчал другой старик, весь лохматый, с растрепанной бородой. — Уступи, я спорить не стану! Мы все хорошо ее знаем: то у проруби ее встретишь с ведрами, то в лесу с вязанкой дров. Всем месяцам она своя. Надо ей помочь.
— Ну, будь по-вашему, — сказал Январь.
Он стукнул о землю своим ледяным посохом и заговорил:
Не трещите, морозы,
В заповедном бору,
У сосны, у березы
Не грызите кору!
Полно вам воронье
Замораживать,
Человечье жилье
Выхолаживать!
Замолчал старик, и тихо стало в лесу. Перестали потрескивать от мороза деревья, а снег начал падать густо, большими, мягкими хлопьями.
— Ну теперь твой черед, братец, — сказал Январь и отдал посох меньшому брату, лохматому Февралю.
Тот стукнул посохом, мотнул бородой и загудел;
Ветры, бури, ураганы,
Дуйте что есть мочи!
Вихри, вьюги и бураны,
Разыграйтесь к ночи!
В облаках трубите громко,
Вейтесь над землею.
Пусть бежит в полях поземка
Белою змеею!
И только он это сказал, как зашумел в ветвях бурный, мокрый ветер. Закружились снежные хлопья, понеслись по земле белые вихри.
А Февраль отдал свой ледяной посох младшему брату и сказал:
— Теперь твой черед, братец Март.
Взял младший брат посох и ударил о землю.
Смотрит девочка, а это уже не посох. Это большая ветка, вся покрытая почками.
Усмехнулся Март и запел звонко, во весь свой мальчишеский голос:
Разбегайтесь, ручьи, Растекайтесь, лужи, Вылезайте, муравьи, После зимней стужи!
Пробирается медведь
Стали птицы песни петь,
И расцвел подснежник.
Девочка даже руками всплеснула. Куда девались высокие сугробы? Где ледяные сосульки, что висели на каждой ветке?
Под ногами у нее — мягкая весенняя земля. Кругом каплет, течет, журчит. Почки на ветвях надулись, и уже выглядывают из-под темной кожуры первые зеленые листики.
Глядит
