о ней молодежь, брат.

Нежнее, скромнее,

Прекрасней, стройнее

Ты вряд ли девицу найдешь, брат.

В нее я влюблен.

Но молчать осужден.

Робеть заставляет нужда, брат.

От сельских трудов

Да рифмованных строф

Не будешь богат никогда, брат.

А если в ответ

Услышу я «нет», —

Мне будет еще тяжелей, брат.

Хоть мал мой доход

И безвестен мой род,

Но горд я не меньше людей, брат.

Как важная знать,

Не могу я скакать,

По моде обутый, верхом, брат.

Но в светском кругу

Я держаться могу

И в грязь не ударю лицом, брат.

Я чисто одет.

К лицу мне жилет,

Сюртук мой опрятен и нов, брат.

Чулки без заплатки,

И галстук в порядке,

И сшил я две пары штанов, брат.

На полочке шкапа

Есть новая шляпа.

Ей шиллингов десять цена, брат.

В рубашках — нехватка,

Но есть полдесятка

Белейшего полотна, брат.

От дядюшек с детства

Не ждал я наследства

И тетушек вдовых не знал, брат.

Не слушал их бредней

И в час их последний

Не чаял, чтоб чорт их побрал, брат.

Не плут, не мошенник,

Не нажил я денег.

Свой хлеб добываю я сам, брат.

Немного я трачу,

Нисколько не прячу,

Но пенса не должен чертям, брат.

Пойду-ка я в солдаты

На чорта вздохи — ах да ох!

Зачем считать утраты?

Мне двадцать три, и рост неплох —

Шесть футов, помнится, без трех.

Пойду-ка я в солдаты!

Своим горбом

Я нажил дом,

Хотя и небогатый.

Но что сберег, пошло не впрок…

И вот — иду в солдаты.

Ода шотландскому пудингу «Хáггис»

В тебе я славлю командира

Всех пудингов горячих мира,—

Могучий Хáггис, полный жира

И требухи.

Строчу, пока мне служит лира,

Тебе стихи.

Дородный, плотный, крутобокий,

Ты высишься, как холм далекий,

А под тобой поднос широкий

Чуть не трещит.

Но как твои ласкают соки

Наш аппетит!

С полей вернувшись, землеробы,

Сойдясь вокруг твоей особы,

Тебя проворно режут, чтобы

Весь жар и пыл

Твоей дымящейся утробы

На миг не стыл.

Теперь доносится до слуха

Стук ложек, звякающих глухо.

Когда ж плотнее станет брюхо,

Чем барабан,

Старик, молясь, гудит, как муха,

От пищи пьян.

Кто обожает стол французский —

Рагу и всякие закуски

(Хотя от этакой нагрузки

И свиньям вред),

С презреньем щурит глаз свой узкий

На наш обед.

Но — бедный шут! — от пищи жалкой

Его нога не толще палки,

А вместо мускулов — мочалки,

Кулак — орех.

В бою, в горячей перепалке

Он сзади всех.

А тот, кому ты служишь пищей,

Согнет подкову в кулачище.

Когда ж в такой руке засвищет

Стальной клинок, —

Врага уносят на кладбище

Без рук, без ног.

Молю я Промысел небесный:

И в будний день, и в день воскресный

Нам не давай похлебки пресной,

Яви нам благость —

И ниспошли родной, чудесный

Горячий Хаггис!

Две собаки

Где в память Койла-короля

Зовется исстари земля,

В безоблачный июньский день,

Когда собакам лаять лень,

Сошлись однажды в час досуга

Два добрых пса, два верных друга.

Один был Цезарь. Этот пес

В усадьбе лорда службу нес.

И шерсть и уши выдавали,

Что был шотландцем он едва ли,

А привезен издалека,

Из мест, где ловится треска.

Он отличался ростом, лаем

От всех собак, что мы встречаем.

Ошейник именной, с замком,

Прохожим говорил о том,

Что Цезарь был весьма почтенным

И просвещенным джентльменом.

Он родовит был, словно лорд,

Но — к чорту спесь! — он не был горд

И целоваться лез со всякой

Лохматой грязною собакой,

Каких немало у шатров

Цыган — бродячих мастеров.

У кузниц, мельниц и лавчонок,

Встречая шустрых собачонок,

Вступал он с ними в разговор,

Мочился с ними на забор.

А пес другой был сельский колли,

Веселый дома, шумный в поле,

Товарищ пахаря и друг

И самый преданный из слуг.

Его хозяин — резвый малый,

Чудак, рифмач, затейник шалый —

Решил — кто знает, почему! —

Присвоить колли своему

Прозванье «Люат». Имя это

Носил какой-то пес, воспетый

В одной из песен иль баллад

Так много лет тому назад.

Был этот Люат всем по нраву.

В лихом прыжке через канаву

Не уступал любому псу.

Полоской белой на носу

Самой природою отмечен,

Он был доверчив и беспечен.

Черна спина его была,

А грудь, как первый снег, бела.

И пышный хвост, блестящий, черный,

Кольцом закручен был задорно.

Как братья, жили эти псы.

Они в свободные часы

Мышей, кротов ловили в поле,

Резвились, бегали на воле

И, завершив свой долгий путь,

Присаживались отдохнуть

В тени ветвей над косогором,

Чтобы развлечься разговором.

А разговор они вели

О людях — о царях земли.

Цезарь

Мой честный Люат! Верно, тяжкий

Удел достался вам, бедняжки.

Я знаю только высший круг,

Которому жильцы лачуг

Должны платить за землю птицей,

Углем, и шерстью, и пшеницей.

Наш лорд живет не по часам,

Встает, когда захочет сам.

Открыв глаза, звонит лакею,

И тот бежит, сгибая шею.

Потом карету лорд зовет —

И конь с каретой у ворот.

Уходит лорд, монеты пряча

В кошель, длинней, чем хвост собачий,

И смотрит с каждой из монет

Геóрга Третьего портрет.

До ночи повар наш хлопочет,

Печет и жарит, варит, мочит,

Сперва попотчует господ,

Потом и слугам раздает

Супы, жарки́е и варенья,—

Что ни обед, то разоренье!

Не только первого слугу

Здесь кормят соусом, рагу,

Но и последний доезжачий,

Тщедушный шут, живет богаче,

Чем тот, кто в поле водит плуг.

А что едят жильцы лачуг,—

При всем моем воображенье

Я не имею представленья!

Люат

Ах, Цезарь, я у тех живу,

Кто дни проводит в грязном рву,

Копается в земле и в глине

На мостовой и на плотине,

Кто от зари до первых звезд

Дробит булыжник, строит мост,

Чтоб прокормить себя, хозяйку

Да малышей лохматых стайку.

Пока работник жив-здоров,

Есть у ребят и хлеб и кров,

Но если в нищенский приют

Подчас болезни забредут,

Придет пора неурожаев

Иль не найдет бедняк хозяев,—

Нужда, недуга, холода

Семью рассеют навсегда…

А все ж, пока не грянет буря,

Они живут, бровей не хмуря.

И поглядишь, — в конце концов

Немало статных молодцов

И прехорошеньких подружек

Выходит из таких лачужек.

Цезарь

Однако, Люат, вы живете

В обиде, в нищете, в заботе.

А ваши беды замечать

Не хочет чопорная знать.

Все эти лорды на холопов —

На землеробов, землекопов —

Глядят с презреньем, свысока,

Как мы с тобой на барсука!

Не раз, не два я видел дóма,

Как управитель в день приема

Встречает тех, кто в точный срок

За землю уплатить не мог.

Грозит отнять у них пожитки,

А их самих раздеть до нитки.

Ногами топает, кричит,

А бедный терпит и молчит.

Он с малых лет привык бояться

Мошенника и тунеядца…

Не знает счастья нищий люд.

Его удел — нужда и труд!

Люат

Нет, несмотря на все напасти,

И бедняку знакомо счастье.

Знавал он голод и мороз

И не боится их угроз.

Он не пугается соседства

Нужды, знакомой с малолетства.

Богатый, бедный, старый, юный —

Все ждут подарка от фортуны.

А кто работал свыше сил,

Тем без подарка отдых мил.

Нет лучшей радости на свете,

Чем свой очаг, жена и дети,

Малюток резвых болтовня

В свободный вечер у огня.

А кружка пенсовая с пивом

Любого сделает счастливым.

Забыв нужду на пять минут,

Беседу бедняки ведут

О судьбах церкви и державы

И судят лондонские нравы.

А сколько радостей простых

В осенний праздник всех святых!

Так много в городах и селах

Затей невинных и веселых.

Людей в любой из деревень

Роднит веселье в этот день.

Любовь мигает, ум играет,

А смех заботы разгоняет.

Как ни нуждается народ,

А Новый год есть Новый год.

Пылает уголь. Эль мятежный

Клубится пеной белоснежной.

Отцы усядутся кружком

И чинно трубку с табаком

Передают один другому.

А юность носится по дому.

Я от нее не отстаю

И лаю, — так сказать, пою.

Но, впрочем, прав и ты отчасти.

Нередко плут, добившись власти,

Рвет, как побеги сорняков

Из почвы, семьи бедняков,

Стремясь прибавить грош к доходу,

А более всего — в угоду

Особе знатной, чтобы с ней

Себя связать еще тесней.

А знатный лорд идет в парламент

И, проявляя темперамент,

Клянется — искренне вполне —

Служить народу и стране.

Цезарь

Служить стране?.. Ах ты, дворняжка!

Ты мало знаешь свет, бедняжка.

В палате досточтимый сэр

Повтóрит, что велит премьер.

Ответит «да» иль скажет «нет»,

Как пожелает кабинет.

Зато он будет вечерами

Блистать и в опере, и в драме,

На скачках, в клубе, в маскараде,

А то возьмет и скуки ради

На быстрокрылом корабле

Махнет в Гаагу и в Кале,

Чтобы развлечься за границей,

Повеселиться, покружиться

Да изучить, увидев свет,

Хороший тон и этикет.

Растратит в Вене и Версале

Фунты, что деды наживали,

Заглянет по пути в Мадрид,

И на гитаре побренчит,

Да полюбуется картиной

Боев испанцев со скотиной.

Неаполь быстро оглядев,

Ловить он будет смуглых дев.

А после на немецких водах

В тиши устроится на отдых

Пред тем, как вновь пуститься в путь,

Чтоб свежий вид себе вернуть

Да смыть нескромный след, который

Оставлен смуглою синьорой…

Стране он служит?.. Что за вздор!

Несет он родине позор,

Разврат, раздор и униженье.

Вот каково его служенье!

Люат

Я вижу, эти господа

Растратят скоро без следа

Свои поля, свои дубравы…

Порой и нас мутит лукавый.

— Эх, чорт возьми! — внушает чорт.—

Пожить бы так, как этот лорд!..

Но, Цезарь, если б наша знать

Была согласна променять

И двор и свет с его отравой

На мир и сельские забавы,—

Могли прожить бы кое-как

И лорд, и фермер, и батрак.

Не знаешь ты простого люда.

Он прям и честен, хоть с причудой.

Какого чорта говорят,

Что он и зол и плутоват!

Ну, срубит в роще деревцо,

Ну, скажет лишнее словцо

Иль два по поводу зазнобы

Одной сиятельной особы.

Ну, принесет к обеду дичь,

Коль удалось ее настичь,

Подстрелит зайца на охоте

Иль куропатку на болоте.

Но честным людям никогда

Не причиняет он вреда.

Теперь скажи: твой высший свет

Вполне ли счастлив или нет?

Цезарь

Нет, братец, поживи в палатах —

Иное скажешь о богатых!

Не страшен холод им зимой,

И не томит их летний зной,

И непосильная работа

Не изнуряет их до пота,

И сырость шахт или канав

Не гложет каждый их сустав.

Но так уж человек устроен:

Он и в покое неспокоен.

Где нет печалей и забот,

Он сам беду себе найдет.

Крестьянский парень вспашет поле —

И отдохнет себе на воле.

Девчонка рада, если в срок

За прялкой выполнит урок.

Но люди избранного круга

Не терпят тихого досуга.

Томит их немочь, вялость, лень.

Бесцветным кажется им день,

А ночь — томительной и длинной,

Хоть для тревоги нет причины.

Не веселит их светский бал,

Ни маскарад, ни карнавал,

Ни скачка бешеным галопом

По людным улицам и тропам…

Все — напоказ, чтоб видел свет,

А для души отрады нет!

Кто проиграл в турнире партий,

Находит вкус в другом азарте —

В ночной разнузданной гульбе.

А днем им всем не по себе.

А наши леди!.. Сбившись в кучку,

Они, друг дружку взяв под ручку,

Ведут душевный разговор…

Принять их можно за сестер.

Но эти милые особы

Полны такой взаимной злобы,

Что, если б высказались вслух,

Затмить могли чертей и шлюх.

За чайной чашечкой в гостиной

Они глотают яд змеиный.

Потом, усевшись за столы,

Играют до рассветной мглы

В картишки — в чортовы картинки.

Плутуют нагло, как на рынке,

На карту ставят весь доход

Крестьянина за целый год,

Чтобы спустить в одно мгновенье…

Бывают, правда, исключенья —

Без исключений правил нет,—

Но так устроен высший свет…

______

Давно уж солнце скрылось прочь,

Пришла за сумерками ночь…

Мычали на лугу коровы,

И жук гудел струной басовой,

И вышел месяц в небеса,

Когда простились оба пса.

Ушами длинными тряхнули,

Хвостами дружески махнули,

Пролаяв: — Славно, чорт возьми,

Что бог не создал нас людьми!

И, потрепав один другого,

Решили повстречаться снова.

Веселые нищие

Когда, бесцветна и мертва,

Летит последняя листва,

Опалена зимой,

И новорожденный мороз

Кусает тех, кто гол и бос,

И гонит их домой,—

В такие дни толпа бродяг

Перед зарей вечерней

Отдаст лохмотья за очаг

В какой-нибудь таверне.

За кружками

С подружками

Они пред очагом

Горланят,

Барабанят,

И все дрожит кругом.

В мундире, сшитом из заплат,

У очага сидел солдат

В ремнях, с походным ранцем.

Пред ним любовница была,

От хмеля, ласки и тепла

Пылавшая румянцем.

Не помня горя и забот,

Ласкал он побирушку,

А та к нему тянула рот,

Как нищенскую кружку.

И чокались

И чмокались

Сто раз они подряд,

Пока хмельную песню

Не затянул солдат.

Песня

Я воспитан был в строю, а испытан я в бою,

Украшает грудь мою много ран.

Этот шрам получен в драке, а другой в лихой атаке

В ночь, когда гремел во мраке барабан.

Я учиться начал рано — у Абрамова кургана.

В этой битве пал мой капитан.

И учился я не в школе, а в широком ратном поле,

Где кололи мы врагов под барабан.

Пусть я