на вожатого.
Вероятно, этому пионеру не раз случалось проваливаться на пол вместе с тюфяком и одеялом.
— Вот тоже! Нашел о чем говорить! — засмеялся кто-то рядом. — Я думаю, в каждом лагере будет своя парашютная вышка!
Парашютная вышка сразу оторвала нас не только от лагерных кроватей, но и от земли. Следующий пионер заговорил уже о Марсе:
— Я не могу дождаться, когда люди долетят до Марса. Это надо сделать поскорее, и люди будут туда летать, вот как теперь ездят из Ленинграда в Москву.
— А первая остановка будет на Луне! После этого ребят уже не надо было вызывать на разговор. Одна за другой стали подниматься руки.
— Но ведь на Луне нет воздуха. Человек не может жить без воздуха и воды, — сказал какой-то скептик.
— Ну, и что ж с того! Будут брать с собой воду и воздух. Как сгущенное молоко в банках.
— Зачем в банках? В баллонах!
Долго говорили ребята о межпланетных путешествиях на «ракетопланах».
— Может, удастся устроить хозяйство на Луне или на Марсе! — сказала одна из девочек.
Очевидно, пионерка имела в виду не собственное хозяйство, а что-то вроде лунного совхоза или марсианского колхоза.
Та же девочка сказала:
— Государств на Земле не будет. Люди будут жить не в государствах, а в климатах. Неграм, например, я думаю, нужен жаркий климат.
В этом разговоре я заметил одну особенность.
Для наших ребят «будущее» и «коммунизм» — равнозначащие понятия. В разговоре то и дело одно слово заменялось другим, и этого никто даже не замечал.
Девочка, которая утверждала, что неграм нужен жаркий климат, так описывала будущее:
— Трамваев не будет, а только аэропланы. Кондуктор скажет: «Площадь Льва Толстого!» Гражданин выскочит и спрыгнет на парашюте… Если не на остановке спрыгнет, воздушная милиция его оштрафует.
— А если его ветром отнесет? — спросили ребята.
— Ветра при коммунизме не будет!
— Почему ж это не будет?
— Да научатся погодой управлять, вот и все.
— При коммунизме, — сказал мальчик, которого мне представили как лучшего музыканта в лагере, — при коммунизме музыку знать будут все, как теперь умеют читать и писать. Я читал, что животные и те хорошо воспринимают звук. Ведь вот телефон, радио передают звук на расстояние. Я думаю, что диких зверей можно будет приманивать звуками, и звуками можно будет сообщаться с разными планетами.
Много еще говорили ребята о будущем. Одни — о планетах, другие — о том, можно ли устроить в будущих городах движущиеся тротуары разных скоростей для тех, кто гуляет, и для тех, кто идет по делу; третьи спрашивали, нельзя ли искусственно провести в человеческом мозгу новые извилины, чтобы люди, стали умнее; четвертые говорили о подвижных домах; пятые — о воздушных велосипедах; шестые — о газонаполненных скафандрах для гигантских прыжков над землей; седьмые — о притяжении к Арктике теплых течений.
Впрочем, у всех ребят было одно общее: будущее представлялось им счастливым.
— Но у меня есть еще такое желание — сказал девятилетний мальчик с узенькими черными глазами и с челкой на лбу. — Часто бывает, что два товарища уговариваются, что им делать. Один говорит: пойдем гулять, а другой говорит: не хочу, буду лучше читать. Так вот я бы хотел, чтобы в будущем люди научились так сговариваться, чтобы никто друг другу не отказывал.
Не знаю, осуществится ли когда-нибудь мечта мальчика о том, чтобы на свете не осталось неразделенных желаний. Но высказал он эту мечту от всей души.
Да и не он один, а все ребята — и большие и маленькие — говорили о будущем с настоящей искренностью и с чувством ответственности. Было похоже на то, что в соседней комнате сидит волшебник, от которого зависит осуществление всех этих желаний. И потому ребята ожесточенно оспаривали всякое легкомысленное предложение. Да таких предложений почти и не было.
Только один из младших пионеров не то в шутку, не то всерьез высказал совершенно невероятную гипотезу:
— Я думаю, что дома будут золотые, в тысячу этажей, автобусы будут тысячеместные, а легковики — стоместные!
Должно быть, этот мальчуган еще не вышел из того возраста, когда все, что блестит, кажется прекрасным и тысяча всегда кажется лучше сотни, а сотня — десятка.
ЗА БОЛЬШУЮ ДЕТСКУЮ ЛИТЕРАТУРУ
1
Всего несколько лет тому назад стране нужны были только пятитысячные и десятитысячные тиражи детских книжек. Сейчас речь идет о стотысячных и даже миллионных тиражах. Отчего это произошло? Оттого ли, что наши книги стали в десять или во сто раз интереснее? Нет, это — результат всеобщей грамотности.
Для литературы расширили и углубили фарватер.
Если книга требуется в таких тиражах, это означает, что она идет в самую глубь страны, в те места, где еще детской книги не знали, ко всем народам и племенам нашего Союза.
Давайте прежде всего вообразим себе этого небывалого по численности и по своему социальному облику читателя детской книги.
Наша обязанность — дать множеству растущих людей представление о широком и сложном мире, в котором они будут со временем жить и действовать.
Разговаривая с нашим читателем, детство которого протекает в тридцатых годах нашего столетия, мы имеем дело с человеком пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов!
Мы должны дать этому человеку мировоззрение борца и строителя, дать ему высокую культуру.
Ведь нельзя же рассчитывать на то, что школа сама по себе, без помощи художественной книги осуществит эту задачу. По одной схеме, без того сложного материала, который дает искусство, человек никогда не станет грамотным, не научится понимать слов, терминов и тех оборотов речи, которые связаны с многовековой жизнью человечества. У него не будет исторической перспективы.
Если мы с вами не путаем Людовика Девятого с Людовиком Восемнадцатым, то только потому, что мы читали в свое время исторические романы и повести. А наши ребята зачастую путают между собой не только восемнадцать французских Людовиков, но и трех русских Александров. Нужно так готовить и вооружать наших ребят, чтобы они могли читать, ценить и понимать большую литературу.
Интернациональное воспитание, которое получают наши дети, не будет иметь под собой прочного фундамента до тех пор, пока они не будут представлять себе достаточно реально и рельефно весь мир с его странами и народами.
У детской литературы — широкие универсальные задачи. Вот почему Детиздат нельзя сравнивать ни с одним из существующих издательств. Ведь он в одно и то же время по своим задачам — и Литиздат, и научное издательство, и техническое, и социально-экономическое, и какое хотите. А при всем том он еще должен создавать книги на трех различных языках, потому что в пять лет человек говорит на одном языке, в десять — на другом, а в пятнадцать — на третьем.
Но универсальность детской литературы не превращает ее в какой-то ГУМ со множеством обособленных разделов и полок. Детская художественная книга должна быть познавательной; познавательная — художественной.
Ни одна научная истина и ни один житейский факт не дойдут до ребенка, если не будут обращены к его воображению, к его чувству. Об этом надо помнить.
Ни один ученый не сможет написать для детей хорошую книгу, если он чужд и враждебен искусству. Ни один литератор не создаст хорошей повести, если он пренебрегает подлинным материалом, научным или житейским.
При помощи тех или других литературных приемов, при известном умении обращаться со словами можно, конечно, произвести на читателя впечатление. Но ведь впечатления, как сказал где-то Горький, бывают и во сне, — какая им цена!
Нет, нам нужны те впечатления, которые остаются надолго и через много лет отражаются на поступках человека, на его чувствах, и мыслях.
А вызвать такие впечатления не так-то просто.
Для этого нужна плотная художественная ткань, а не реденькие, лишь кое-где пересекающиеся нитки фактов и сведений.
А ведь в большинстве детских книжек, написанных неумелыми любителями или небрежными профессионалами по заказу, вы только и найдете эти четыре ниточки основы.
Вот у Диккенса — дело другое. Не так-то легко расплести его на отдельные прядки или даже вытянуть из него хоть одну ниточку. Недаром мы, которые читали его в двенадцать лет, помним то, что прочли, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. Да и не одного Диккенса можно привести в пример. Все то, что называется искусством, даже самым примитивным, — всегда сложная ткань. Вспомните «Красную Шапочку» или «Морозко», любимую народную песню и присказку. Какое сложное взаимодействие ритма, фабулы, бытовой обстановки и простой поэтической причуды! Вот почему так трудно подражать этим образцам. Попробуйте выбросить хоть одно слово из народной присказки или песни. Нет, из песни слова не выкинешь.
А вот из книжки «Люлик в детском саду» — издание 1935 года — я бы выкинул все слова.
Я бы выбросил их за то, что у автора ничего не было за душой, когда он писал эту книжку, кроме одного только весьма похвального желания показать, как хорошо у нас в детском саду.
Я бы выбросил за то, что автор пишет о детях и не видит детей, не находит ни одного запоминаемого образа или слова.
Вы прочитали книжку и узнали, что в детском саду есть парикмахерская, докторская приемная, живой уголок и комната, где танцуют. Но для одного этого не стоило писать книжку.
Вряд ли в памяти у ребенка останется после этой жалкой и реденькой книжки что-нибудь, кроме жеманных, грамматически неправильных фраз, вроде следующих:
«…Люлику ужасно захотелось… слушаться команды удивительной пианинной тети».
_»Удивительная пианинная тетя»_ — это, и правда, удивительно.
Или вот еще фраза: «Может быть, доктор был хороший человек, но где мама, он _определенно_ не знал».
Мы столько говорим о языке, говорим где надо и где не надо, а в то же время позволяем засорять книжку для маленьких самым скверным жаргоном.
Мне это «определенно» не нравится. Так же «определенно» не нравится мне, что автор этой книжки Р. Энгель позволяет себе искажать слова. Он говорит «Люлик_ины_ кудряшки», «малыш_овая_ группа» и т. д.
Все это из кокетства, из жеманства, из желания замаскировать полное отсутствие мыслей, наблюдений, переживаний.
Но, может быть, вы подумаете, что у этой фальшивой и схематичной книжки есть, по крайней мере, свой прикладной смысл — ну, хоть такой, какой бывает у стихов, которые издает Наркомздрав?
У вдумчивого человека книжка способна вызвать ужас. Вы только подумайте! Мать привела Люлика в детский сад и ненадолго оставила его во дворике у кучи песка. Ребенок соскучился без матери и пошел ее разыскивать. И что же? В первой комнате его без всяких разговоров остригли наголо, во второй комнате забинтовали с ног до головы. Потом он прогулялся по всему детскому саду, выпустил из коробки живых лягушек, прошелся по коридорам, и никто его даже не
